Правой рукой он достал из грудного кармана ключ, прошёл чуть в сторону и вставил его в, казалось бы, совершенно гладкую зеркальную поверхность, которая на деле оказалась дверью. Вход в оранжерею отворился.

– Вы… – Доктор оглянулся на меня, и я прочитал в его взгляде сомнение и догадался, что он не был уверен, где мне будет безопаснее: снаружи или внутри.

Но голос Клары, раздавшийся из оранжереи, развеял сомнения.

– Идёмьте, – повторил доктор и нырнул в заросли диковинных джунглей, что расцвели посреди ратиславских болот.

От нашего появления с ближайших кустов слетела стая чёрных, точно смола, бабочек, и я едва не врезался в кадку, удивлённо таращась на них.

Внутри оказалось темно. Густые зелёные ветви незнакомых деревьев свисали над нашими головами. Я и вправду точно очутился в другом мире. Только что под ногами хлюпал снег и влажная водянистая почва усадебного сада, как вдруг вокруг расцвёл диковинный сад. Посреди глубокой осени там пышно цвели яркие, до вульгарности пышные цветы. И росли плоды – такие сочные на вид, такие удивительные, что страшно было их коснуться. Казалось, что страницы моих детских книг о далёких берегах ожили.

Но сквозь очарование сказочного леса, сквозь капли росы и душную влагу жаркого летнего дня промелькнула тьма. Она ощущалась почти физически, хотя сквозь высокий стеклянный потолок проглядывал рассеянный блеклый свет осеннего утра. Но тени бродили среди широких изумрудно-зелёных листьев, и тревожные звуки раздавались в стороне.

Доктор позвал Клару, выкрикнул по-лойтурски, чтобы она скорее подошла к выходу, но её и след простыл. Мы остались в лесу посреди оранжереи совсем одни.

– Доктор, – не выдержал я, и собственный голос испугал меня, показавшись чужим. Он потонул в густой зелени, растаял в сумраке и тенях, и я, вжав голову в плечи, повторил уже тише: – Доктор, что случилось? Что это за существо? Что вообще происходит?

– Тише, мольодой чельовек, – сердито нахмурился доктор, сводя на переносице белые, такие же идеальные, как его борода, брови. – Тише.

Знаю, я не герой, что вызовется на дуэль и будет щеголять оружием, но и не последний трус. Тем не менее среди этих странных деревьев и странных людей я вдруг ощутил себя беспомощным, как в детстве. Словно на меня снова попытаются накинуть волчью шкуру. Словно я попал в мутный, неясный горячечный сон.

А потом раздался смех. Дикий, безумный, леденящий, от которого мурашки побежали по позвоночнику. Он отражался от стеклянных стен, звенел в осколках росы на листве, в паре, поднимавшемся к потолку, он кружил голову, путаясь среди зарослей.

Смех всё звенел, звенел. Только на мгновение я поверил, что это была Клара. Но доктор завернул за угол, я за ним, и там на рассыпанной из поваленной кадки земли заметил следы. Волчьи. Я узнаю их где угодно.

– Стоять здесь, Микаэль, – велел доктор и с щелчком взвёл курок.

Я дёрнулся от звука, подался назад, и под моей пяткой что-то хрустнуло. От звука меня передёрнуло, и невольно взгляд устремился назад, туда, где за листвой скрывалась закрытая дверь. Выход был совсем близко. Но там – в аллеях графского сада – оставалось чудовище. Здесь – в чудесном заморском саду – лишь невидимая тень ужаса.

И всё же доктор достал револьвер. Он знал, что есть чего опасаться. Я тоже знаю это теперь. Но тогда воображение, проклятое воображение, что мучило меня с самого детства, что изменило всю мою жизнь, что вырвало меня из дома и побудило отправиться на эти болота… оно снова обмануло меня.

И откуда-то из глубин моих воспоминаний, из самых страшных, диких, чудовищных снов, раздалось:

– Mój wilczek.

И клянусь, я увидел её. Ведьму-волчицу. Не посреди заснеженного леса и каменных валунов, не в пещере, а среди пышных цветов, чьи ароматы кружили голову.

Она выглядывала из-за листвы. Бледная, нагая, седая. И улыбалась, морща старческое лицо. Светлые глаза сияли отчаянием и яростью.

– Mój wilczek, – повторила она. – To ty^[8].

Это было похоже на удар по голове. Ноги подкосились. Я попытался схватиться за край кадки с растениями, но руки безвольно подогнулись.

Как вдруг кто-то ударил меня по затылку. Я нырнул назад, и перед глазами закружился стеклянный потолок, и расплывчатый жёлтый круг солнца за редкими облаками, и верхушки деревьев, и цветы, цветы. Так душно пахло чужими, дикими, незнакомыми цветами.

Меня подхватила неведомая сила и плавно опустила на пол. Померк свет. Я остался лежать, задыхаясь от душного аромата заморских цветов. Как вдруг запахло собачьей шерстью. Нет. Волчьей. Я помню, до сих пор помню этот запах.

По груди скользнуло что-то тёплое, лёгкое, и на бёдра сверху кто-то опустился. Не старуха. Кто-то другой. Я знал это даже ослепнув. А шеи коснулся холод. Я замер, и кровь в голове застучала так громко, что, казалось, можно было оглохнуть.

– Он воняет, – послышался в стороне голос. Я узнал его даже спустя одиннадцать лет. Я не мог его забыть. Ведьма-волчица. Если я окончательно не сошёл с ума, то, клянусь, это была она. – Железом и камнем. Городом.

Перед моими глазами всё ещё стояла чернота, тело не слушалось. Но я ощутил, как вес с бёдер чуть сместился, и некто – некто, от кого пахло хвоей, землёй и шерстью, – наклонился к моему лицу. Щеки коснулась прядь чужих волос. Я вздохнул, уловив новые оттенки запахов и стараясь их запомнить: крапива, лопух и прелая осенняя листва. Восхитительно.

Это не сон. Не описать словами, какое чувство облегчения я испытал в этот момент. Все мои страхи, все сомнения развеялись. Она – не сон, не бред, не горячка, не видение. Она существовала. И все мои поиски, все странствия, все прожитые годы оказались не напрасны.

Нашёл. Наконец-то.

Меня точно ударило молнией, и я едва сдержался, чтобы не закричать от радости. Безумец, какой же я безумец!

– Убей его, – издалека, точно из другого мира, раздался голос ведьмы-волчицы.

Лезвие ножа скребнуло по оголённой шее. Я судорожно выдохнул.

Мне грозила смертельная опасность, но сердце трепетало от счастья.

Не глазами, потому что зрение по-прежнему не вернулось, но душой я словно увидел её – светлую, нежную, неземную, сотканную из солнечного жара и зимней стужи, что сливались воедино.

– Ты прекрасна, – прошептал я, пусть и не видел её. Мне хватало ласки волос на лице и жестокого клинка у шеи.

В глазах всё ещё было черно, и я мог только молиться, чтобы увидеть её, живую, из крови и плоти. Не видение, не сон, не воспоминание. Настоящую девушку. Но мне остались только ощущения. И тепло чужого тела. И тяжесть на моих бёдрах. И запахи, эти запахи полей, и лесов, и болот, что обволокли меня и отгородили от всего остального мира невидимой стеной.

Но вдруг пропал холод лезвия. Исчезли запахи. Раздался шорох, и пропала тяжесть девичьего тела.

Шаги.

Я хотел закричать, вскочить, схватить, умолять. Я так хотел поверить, убедиться, узнать точно, наверняка, что это не сон. Не очередное видение. Но она снова исчезла.

А я потонул в душных ароматах цветов. И пол подо мной закружился, завертелся, всё исполинское здание оранжереи поплыло в сторону, и меня потянуло вместе с ним.

Я вынырнул из небытия так же резко, подскочил, присел прямо на полу. Клара отпрянула, вытянув руку с нюхательными солями.

– Михаил Андреевич, – удивлённо выгнула она брови, и я не сразу заметил в её глазах беспокойство. – Вы в порядке?

– Где она?

Точно бешеный, я крутил головой и всё повторял одно и то же. Подскочив на ноги, я заметался среди кадок, и доктор вместе с тем мужчиной, который преследовал сбежавшее существо, ловили меня среди грядок и клумб. Доктор кричал на меня, ругался грязно то на лойтурском, то на ратиславском, то вообще на троутоском, но я не мог успокоиться, пока Клара не выскочила мне навстречу, не схватила за руки.

– Мишель!

В этом дружеском для меня обращении (ведь так меня обычно зовёт Лёша и другие ребята из университета) было что-то, от чего я, наконец, прислушался, точно протрезвел.

– Мишель, – строже повторила Клара. – Вам нельзя… вот так. Вы ударились. Вам надо срочно сесть.

– И дать мне осмотреть вас! – звенящим от гнева голосом добавил доктор, выбегая из зарослей. – Два! Два удара по голове за два дня подряд. Вы вообще понималь?! Это же кошмарь!

– Кошмарь.

Точно растеряв все силы и огонь, я опустился на табурет, который тут же любезно подставили. Все суетились вокруг, задавали вопросы, проверяли мою реакцию, зрение, прочие признаки здоровья, а я только растерянно выполнял требуемое. Задать вопрос я решился не сразу, да и сделал это стыдливо, нерешительно:

– Кто эта девушка?

– Кто?

– Девушка со старухой. Где они?

Клара выглядела перепуганной до смерти и молчала.

– Нет и не было никаких девушек со старухами, это мужчина сбежал, – мрачно и, как мне показалось вначале, сердито ответил тот, с револьвером.

Никто не понимал, о чём речь, и мне пришлось уточнять, объяснять, что на меня напали девушка и старуха. Я убеждал их долго и совершенно безуспешно, потому что все трое отрицали их существование.

– Здесь быль только крепостной графа, – наконец сердито произнёс доктор. – Он… больной. Душевно. Вы видель, какой беспорядок он учинить? Откуда здесь девушка и старуха? Чепуха. Вы удариться. Я говориль. Вам надо лежать.

Перед глазами тут же всплыл звериный силуэт, что убежал из оранжереи. Как могло это существо быть человеком? Мои сомнения не укрылись от остальных, и, пока доктор что-то строго выговаривал Кларе, его помощник по-простецки представился Пахомычем и объяснил, что в этом и заключается научная работа графа Ферзена и доктора Остермана.

– У нас в Великолесье всегда народ такой… причудливый был. Среди женщин много кликуш, и вообще… ведьмы они все поголовно, а те, что сами не ведьмы, то обязательно с ведьмами якшаются. Мужики тоже… того. Сами видели. Сила звериная, а разуму меньше, чем у собаки. В общем, пока граф не взялся за дело, мы даже не знали, что с этой напастью делать. А теперь ничего. Всех больных сюда привозят, лекарствуют, ухаживают опять же за ними.

Оказалось, что и растения в оранжереи все завезены не просто так, а именно с целью поиска лекарства от безумия, что охватило Великолесье. Когда же я спросил, в чём первопричина таких болезней у кметов – может, ядовитый болотный воздух, или лесные растения, или какая-то пережитая эпидемия (а я читал, что тяжёлые болезни порой дают серьёзные осложнения и влияют на душевное здоровье), Пахомыч сказал вот что:

– Не было ничего такого. У нас одна беда: Великий лес. Он ведь… живой. Своим разумом обладает. И дети его нас, людей, ой как не любят, вот за это и насылают безумие. А безумные – они же как звери. Силы им не занимать. А человеческого остаётся всего ничего. Бешеные. Сами понимаете, господин, как с бешеными псинами да лисами.

Он точно невзначай поправил револьвер на поясе, и по коже моей пробежали мурашки. Как бы ни опасен был тот несчастный, мне стало его жаль. Никто – ни человек, ни зверь – не заслуживает такой жестокой участи: потерять разум, потерять самого себя, чтобы быть пристреленным хладнокровно и безжалостно.

Я не стал расспрашивать, что стало с тем беглецом. Всё и так было ясно.

– Что же, получилось у доктора найти лекарство?

– Пока нет.

– И то существо, которое вы преследовали, это с ним сделала болезнь?

– Да, Тишка-пекарь. Хороший был мужик, из Мирной родом. В прошлом году понесло его по осени, вот сюда привезли. Только этой осенью, видите, хуже стало. Совсем озверел.

В духоте оранжереи голова закружилась, и дышать стало нечем. Я посчитал, что, раз опасности снаружи больше нет, Клара найдена, а несчастный Тишка погиб, можно выйти обратно на свежий воздух.

Но на прощание доктор попросил нас с Кларой воздержаться от посещения деревни и остаться на территории поместья, несмотря на то что юродивый был пойман.