– Мелкий пока, но вырастет. За яйцами к нам заходи, за молоком, за творогом. Мамка недорого продаст. У нас все свежее, молоко мамка не разбавляет.

Павел кивнул, и они попрощались.

Дома он приготовил нехитрый поздний обед или ранний ужин. Телевизора не было, но и не беда: Павел привез с собой ноутбук, в который закачал фильмы, сериалы и книги, так что проблем с развлечениями не было.

Комнат в доме было три: одну Павел занимал, когда приезжал к бабушке, вторая была проходной, соединявшей две части дома – там на кровати устраивалась бабушка, когда появлялись гости: для них отводили третью комнату, большую, которую в поселке называли “зал”. Павел положил на тарелку макароны, открыл банку кильки в томате и, пройдя в зал, остановился у фотографий.

Они занимали всю стену. Вот еще дореволюционные, желтые, с его предками – бабушка когда-то рассказывала, кто есть кто, но Павел успел все забыть. Как, например, зовут этого важного господина с густой бородой и крючковатым носом? Поди теперь знай, спросить не у кого.

Вот бабушка и дедушка Витя, Виктор Николаевич – он умер вскоре после того, как родилась мама. Умер, как говорили в Первомайском, плохой смертью, утонул. Мама рассказывала о нем Герхарду, когда тот приезжал в Турьевск знакомиться с невестой по переписке – Павел помнил ее негромкий голос, он звучал неуверенно, словно немецкий жених мог что-то неправильно понять, или мама сама не знала, что именно сидит так глубоко и до сих пор не дает ей покоя. Бабушка никогда не говорила о том, как умер ее муж, даже вскользь, а Павел не спрашивал.

К плохой смерти лучше не прикасаться лишний раз – в Первомайском это знали точно. Она способна возвращаться.

Потом пошли уже цветные фотографии – школьные снимки мамы-первоклассницы, полароидный квадратик с мамой и Павлом у нее на коленях, а вот и Павел-школьник за партой с букетом осенних цветов.

Ему вдруг почудилось, что нить, которую баба Луша наматывала на свой клубок, протянулась от портрета остроносого мужчины к мальчику с цветами.

– Что здесь нахрен происходит? – спросил Павел.

Ему не ответили. Зато он услышал быстрые тяжелые шаги – кто-то шел от калитки к дому.

В дверь ударили, и глухой голос Андрюхи приказал:

– Открывай, городской, побазарим.

Отбрехаться от деревенского гопника – это совсем не то же самое, что что-то пытаться доказать коллекторам. Это не страшно. Павел прошел через кухню, на всякий случай взял со стола старый нож, которым бабушка когда-то чистила картошку, и открыл дверь.

Высокий и плечистый, Андрюха был почти таким же, каким Павел его помнил. Жиган-хулиган, за которым бегают девчонки, первый парень на деревне.

Павел не сразу понял, что с ним не так.

Потом, когда понял, захотел заорать во всю глотку – визгливо, по-бабьи, чтобы то, что надело личину Андрюхи, отшатнулось и убежало.

Но голос куда-то подевался. Голос скомкался в горле и провалился в живот – теперь Павел мог только стоять и смотреть.

Существо, которое вызвало его побазарить, казалось изломанным, состоящим из углов и узлов. Облик Андрюхи расползался клочьями и собирался снова, чтобы содрогнуться и растечься, выпуская тьму. За пустыми глазами вспыхнули огоньки – оно поняло, что Павел сейчас видит его настоящим.

Лучше было бы остаться в городе. Перезанять, устроиться на третью работу и четвертую подработку – отдал бы он долг, ничего. Лучше было бы позвонить маме. Потому что сейчас эта тварь протянет руку, и голова Павла отделится от шеи.

Солнечный летний день угас. Все укуталось сумерками, цвета высохли и поблекли, звуки иссякли. Мира не стало – он съежился до этого двора.

“Все, – только и смог подумать Павел. – Мам, прости меня”.

– Аф-фанас-сьев, – протянула тварь.

Ее голос был наполнен разочарованием и злобой – а за ними прятался страх.

– Афанасьев, – согласился Павел, не зная, почему назвался старой фамилией, которую когда-то носила бабушка. В носу стало жечь, и тело сработало само, словно во сне: он выбросил вперед руку с ножом, и лезвие с невероятной легкостью погрузилось в тело твари, вошло под ключицу.

“Я сплю, – подумал Павел, не выпуская рукоятку. – Я сплю, это все просто сон”.

Тварь завизжала – истошно, выплескивая в крике невыразимую боль. Сейчас сюда вся деревня сбежится – увидят это существо и… и что? Помогут? Или увидят соседа Андрюху, которого городской псих едва не отправил на тот свет?

Существо отпрянуло, завалившись в сторону, и Павел выдернул нож из раны. От лезвия поднимался дым, из дыры под ключицей выплескивалось что-то черное, смрадное, и, неизвестно, где набравшись смелости, Павел ударил еще раз – на этот раз нож угодил в шею.

Визг твари поднялся до недосягаемой высоты. Она шарахнулась вправо, упала и бросилась бежать, перебирая ногами и руками, словно уродливый паук. Павел кинулся за ней – тварь промчалась мимо яблони, вылетела из-за калитки на улицу, и он увидел, как Андрюха поковылял прочь, что-то пьяно бормоча себе под нос.

Обычный Андрюха. Жиган-хулиган со старенькой Ямахой, которая всегда трещала так, что весь поселок всегда знал, кто именно едет. Всегда в хорошей джинсовой куртке, которую к холодам сменяла такая же хорошая кожаная – вряд ли у Андрюхи были деньги на покупку, скорее всего, он просто у кого-то отобрал куртку.

Павел выронил нож. От лезвия все еще поднимался дымок.

Голову наполняла боль. Павел пытался понять, что случилось, и не мог. Он бредит? Заболел? Или коллекторы перешли от слов к делу и сумели дать ему яд – и теперь он видит чудовищ.

Или Павел просто умер, и поселок Первомайский – это некий филиал ада?

– Вы ели яблоки?

Мужской голос, который прозвучал со стороны соседнего дома, был спокойным, почти ласковым. Павел обернулся: сосед стоял, опираясь о забор, и смотрел с искренним любопытством.

– Что? – нахмурился Павел. – Какие яблоки?

Мужчине, который заговорил с ним, было не больше сорока. Отросшие темные волосы спускались к плечам в том художественном беспорядке, за которым стоят серьезные деньги на оплату стилиста. Круглые карие глаза смотрели с пристальным интересом, на тонких губах змеилась дружеская улыбка, острый горбатый нос делал соседа похожим на ворона.

– Мелкие красные яблоки с вон того дерева, – прежним дружеским тоном ответил сосед и указал на яблоню. По-птичьи склонил голову к плечу в ожидании ответа.

– Надкусил, – ответил Павел, понимая, что сейчас, в эту минуту, делает шаг туда, откуда не будет возврата – и не может остановиться.

Сосед понимающе кивнул.

– Этого достаточно. Вы прошли.

***

Павла замутило. Он подошел к забору, оперся о деревяшку, пытаясь совладать с собой. Сосед внимательно смотрел на него, и Павел спросил:

– Куда я прошел?

– В Навь, – охотно объяснил сосед. – Знаете, что это такое?

Павел пожал плечами. На уроках истории когда-то рассказывали про Явь, Правь и Навь, но сейчас он ничего не помнил. Верования древних славян казались чем-то далеким, засыпанным пылью.

В голове царил звонкий хруст, словно кто-то там бил и бил каблуком по льдинкам.

– Скажем так, это особый мир. Другой мир, – произнес сосед, и в его круглых глазах мелькнули веселые огоньки. – В нем обитают такие, как этот вот красавец, который всему поселку спать спокойно не дает. А такие, как вы, могут ходить в Навь. Что самое интересное – потом способны вернуться оттуда живыми.

Павел застонал и опустился в траву, закрыв лицо ладонями. Бред. Он заболел и бредит. Ему снится страшный сон – ведь только во сне бывают чудовища и их мир.

– Дурдом, – пробормотал Павел. Сосед рассмеялся.

– О, еще какой! Тут бывает весело, да.

Павел привалился спиной к забору, уткнулся затылком в теплую деревяшку. Краем глаза он видел ноги соседа в тонких брендовых джинсах. Конечно, чему еще быть в другом мире – современной дорогой одежде.

– И я сюда проник потому, что съел яблоко? – спросил он.

Возможно, он спятил. И сосед его тоже. А психов лучше не волновать и не раздражать, это Павел понял уже давно.

– Да. Вы получили способность видеть Навь, когда увидели эти яблоки, – по-прежнему охотно объяснил сосед. – А когда надкусили, обрели возможность входить. Видите ли, бывают особые предметы-проводники между мирами, яблоня вашей бабушки один из них.

– А вы знали бабушку?

Павел обернулся. В соседнем доме раньше жила самая обычная семья: муж, жена и трое детей. Родители верно служили зеленому змию, дети промышляли мелким воровством, и с ними никто не хотел водиться, чтобы не лишиться мелочи и игрушек, получив плевок в спину на память.

Этого человека, похожего на птицу, здесь раньше точно не было. Павел бы его не забыл.

– Конечно! Она была достойная женщина, очень хорошая. Очень сильная, сильнее всех в вашем роду, кого я знал.

“Псих, – подумал Павел. – И я тоже псих”.

– И многих вы знали в моем роду?

– Помилуйте, ну кто же не знает Афанасьевых? Наверно, только тот, кто в школу не ходил, – рассмеялся сосед и добавил уже серьезнее: – Я понимаю, это все сложно понять и принять. Но таков уж вы есть. Таков ваш род. Афанасьевы, истребители чудовищ.

Павел ударился затылком о забор. Проснуться. Проснуться скорее. Пусть в его мире будут коллекторы, но не чудовища и те, кто их уничтожает.

– А вы кто? – спросил он. – Тоже чудовище?

– В определенном смысле, – ответил сосед. – У меня есть некоторое дело, которое я должен закончить. Вот и все.

– Как вас зовут?

– Вадим. Что мы тут все торчим? Пойдемте, я вас чаем угощу.

Путь до соседского дома казался вечностью, но Павел сумел выйти за ворота и пройти мимо покосившейся лавки к чужому забору. Вадим открыл калитку, пропуская гостя, и Павлу не понравился тот цепкий взгляд, который сосед бросил в ту сторону, куда убежал Андрюха.

Соседский участок теперь выглядел очень прилично. Никакого палисадника, в который раньше выгоняли кур – просто несколько деревьев, аккуратный ухоженный газон и мольберт, на котором была выставлена почти дописанная картина: берег реки, маленькая лодка на воде.

– Вы художник? – поинтересовался Павел.

Вадим рассмеялся.

– Художник, да, только не спрашивайте, насколько известный. Мне от этого будет обидно.

Значит, неизвестный.

– Вы здесь постоянно живете? – спросил Павел, проходя за Вадимом в дом.

– Иногда уезжаю на выставки или продать картины, – ответил Вадим. – Но всегда возвращаюсь.

– Да, помню, вам же надо закончить одно дело, – вздохнул Павел.

Вадим не ответил.

Бывшая покосившаяся избушка его соседей теперь была добротным особняком с дорогой встроенной кухней, качественной бытовой техникой и очень приличной мебелью. “Пожалуй, он все-таки известный художник”, – подумал Павел, устраиваясь в кресле в гостиной, которую уже нельзя было называть по-деревенски, залом.

– У вас уютно, – сказал он. На стене висел плазменный телевизор, рядом с ним Павел заметил дорогую игровую приставку. Вот как тут можно говорить о чудовищах?

Нет, он, наверно, заснул после того, как пообедал. И спит до сих пор.

– Спросите: это все в вашем мире или в Нави? – улыбнулся художник. Должно быть, Павел изменился в лице, потому что Вадим улыбнулся и махнул рукой: – Шучу, шучу. Мир ваш, я – не совсем.

– А Андрюха?

На самом деле Павел хотел спросить про бабушку – но будто бы невидимая рука легла на его губы, приказывая молчать.

– Он заложный, – теперь Вадим говорил прежним доброжелательно-мягким тоном, словно Павел был опасным сумасшедшим и его ни в коем случае нельзя было разозлить. – Знаете, кто это?

Павел только руками развел. От слова веяло гнилью, и он вдруг подумал: если Андрюха на самом деле чудовище, то как же Лена с ним встречается? Гуляет за поселком, целует, занимается любовью… Или она тоже превратилась в вывернутую пародию на саму себя?