– Тот, кто умер неправильно. Он ведь попал за решетку, а там не сразу понял, что фирменный норов лучше придержать, – объяснил Вадим. – Ему это, конечно, объяснили, но перестарались.

– А как же… – начал было Павел и осекся.

Нет, хватит с него этого безумия. Он вернется в город, купит новую сим-карту и позвонит маме. Она переведет денег, Павел расплатится с коллекторами, и вся эта дикая история навсегда останется в прошлом.

Он обо всем забудет. Он сможет.

– Он вернулся. Видите ли, не было особой разницы с тем, как он жил до этого, – вздохнул Вадим. – Гадил всем до своей смерти и продолжил это делать после. Правда, его настоящего видят такие, как вы. И такие, как я.

Неправильная смерть, повторил Павел. А как же дедушка Виктор? Он ведь умер неправильно, но он же был хороший, он никогда бы не пришел такой вот изломанной жуткой пародией на самого себя…

– Мой дед утонул, – пробормотал Павел. – Получается, он тоже этот ваш заложный?

Вадим кивнул с нескрываемым сочувствием.

– Да. Но ваша бабушка все сделала правильно. Он успокоился навсегда и ушел в место тихое, в место прохладное.

– Бабушка, – повторил Павел. Дотронулся до лица – просто убедиться, что сам он еще живой, что он не призрак. – Говорите, мы… род охотников на чудовищ?

– Да. Афанасьевы испокон веков следили за выходцами из Нави, – объяснил Вадим. – И убивали тех, кто начинал нарушать правила. Лихо вы сегодня его ударили! Как догадались, что надо взять чистое железо?

Павел покачал головой.

– Никак не догадался. Просто он пришел, начал орать, и я взял нож, когда-то бабушка им чистила картошку. Я вообще не знаю, как его ударил, я же даже не дрался никогда по-серьезному. И я… Я же не Афанасьев, я Завьялов! Как он понял?

Вадим вздохнул.

– У вас может быть любая фамилия. Но обитатели Нави чуют вашу кровь и вашу суть, это намного важнее букв в паспорте. Помнят, кем был ваш предок. Он ведь не только сказки собирал.

Сказки… Однажды Павел принес из школьной библиотеки “Народные русские сказки”, надо было готовиться к уроку литературы. Когда мама увидела, что именно он читает, то взяла книгу – брезгливо, двумя пальцами – и, уложив в синий мусорный пакет, велела унести из дома и никогда не приносить.

Она словно бы хотела отделиться от того, о чем Павел не догадывался. Возможно, поэтому и вышла замуж за Герхарда и уехала – туда, где ее не достанут заложные или кто тут еще есть.

– Хотите сказать, что тот сказочник мой предок? – спросил Павел.

Нет, надо было брать себя в руки. Нельзя выглядеть таким дураком – а он понимал, что чем дольше будет мямлить и нюнить, тем быстрее новый знакомый сочтет его бесполезным. Тем, на кого незачем тратить время.

А это было плохо. Очень плохо. Павел слишком много времени провел в Первомайском, чтобы понимать: Андрюха ушел не навсегда, он просто так не отстанет.

Он вернется – и нужны те, кто сможет поддержать.

– Совершенно верно. Понимаю, это шокирует, – Вадим едва заметно улыбнулся. – Но таково свойство любой правды. Она выбивает дух.

– И я… – Павел сглотнул. Вот как вообще к такому можно привыкнуть? – И что я теперь должен делать? Я вообще сюда приехал спрятаться, меня коллекторы убить хотят! А тут…

Вадим рассмеялся.

– Раньше с выходцами из Нави разбиралась ваша бабушка, – ответил он. – Теперь эта почетная должность легла на ваши плечи. Да вы и сами это уже поняли, когда ударили заложного чистым железом.

Теперь уже Павел рассмеялся.

– Тут со мной хотят все разобраться, – признался он. Да, этот Вадим может выйти на коллекторов, которые ищут Павла Завьялова, и тогда весь его побег окажется бессмысленным. Ну и пусть. – Я… должен убивать чудовищ? Но я же не знаю, как.

– Звучит, конечно, пафосно, но ваша душа вам все подскажет, – ответил Вадим. – Как и ваша совесть. Просто слушайте, что они будут вам говорить. Что они говорят сейчас, в эту минуту?

– Что Лена в опасности, – прошептал Павел.

Вспомнилась девчонка, которая когда-то бегала с ним ловить рыбу и тритонов, гоняла бродячих котов, играла в футбол – хуже, конечно, чем деревенские пацаны, но играла.

Смог бы он оставить ее тому, вывороченному, с его зловонной тьмой там, где когда-то была душа?

– Верно, – кивнул Вадим. – Но вы успеете. Успейте, пожалуйста. И да, возьмите вот это.

Сунув руку в карман джинсов, он извлек красную банку “Звездочки” и протянул Павлу. Тот взял, вопросительно посмотрел на художника и поинтересовался:

– Это мне раны смазать?

– Нет, глаза, – совершенно серьезно ответил Вадим. – Пока навык видеть истину у вас скорее спонтанный, вам понадобится такая мазь. Нанесите на верхние веки, когда подойдете к магазину.

***

Лицо он сломает. Конечно.

Когда Павел вышел из дома Вадима, то на какое-то время им овладела отчаянная решительность. Та, которая никогда не доводила его до добра, та, которая погнала его брать кредит, чтобы купить дорогущий смартфон и покорить Светлячка – но сейчас Павел ей обрадовался.

Он зашел домой, поднял с земли у крыльца нож, который выронил, когда заложный бросился бежать, и быстрым шагом направился к калитке. Яблоня подмигнула мелкими красными плодами, и Павел остановился.

Нет, так не делается.

Во-первых, надо спрятать нож, а не бегать с ним по поселку. Так его быстро спеленают, опорный пункт полиции в Первомайском был, и участковый в нем не дремал – во всяком случае, в бабушкины времена.

Во-вторых, незачем бежать. Бегущий всегда привлекает ненужное внимание. Мало ли, сколько еще в Первомайском заложных? Они быстро расскажут Андрюхе, и тот найдет, с чем встретить незадачливого охотника на чудовищ.

Павел убрал нож за пояс, поправил футболку так, чтобы лезвия не было видно. Вышел за ворота, побрел по улице и вдруг понял, что в самом деле, на полном серьезе, собирается идти убивать монстра и спасать девушку.

“Ты бредишь, – уверенно произнес внутренний голос. – Не существует ни чудовищ, ни охотников на них. И к сказочнику Афанасьеву ты не имеешь никакого отношения. Мало ли, какая девичья фамилия была у твоей бабушки, какие книги не нравились твоей матери?”

У внутреннего голоса были неприятные чужие интонации, словно кто-то очень опасный пробрался в голову Павла и заговорил с ним.

“Лучше вернуться домой. Перекантоваться до завтра, а там купить новую сим-карту и написать маме. Вернешься в город, рассчитаешься с коллекторами и больше никогда не будешь брать кредиты на яблокофоны для шлюшек. Всех одаривать – никаких денег не хватит”.

Дорога раздваивалась змеиным языком. Налево пойдешь – будет школа, библиотека, здание поселковой администрации с вечным памятником Ленину. Направо пойдешь – выйдешь к магазину, где за прилавком стоит Лена и где Павлу обещали щедрую раздачу. А дальше улица выведет к пожарной части, амбулатории и старому кладбищу в низине.

Только в университете, в разговорах с однокурсниками, Павел как-то узнал, что на кладбище можно ходить исключительно до четырех часов дня. Потом наступало время мертвых, и живых там не ждало ничего хорошего. Но бабушка ходила на кладбище в любое время, там лежали ее родители и дедушка Витя, и Павел, спускаясь за ней по тропинке к нужной ограде, никогда не чувствовал ни тьмы, ни зла, ни страха.

Просто сухой запах трав, мягкий свет летнего солнца и красные брызги земляники в траве. Павел до сих пор помнил ее обволакивающую сладость, сквозь которую проступала едва уловимая кислинка. Бабушка всегда разрешала есть эти ягоды, говорила, что так ушедшие передают привет и благословляют, и только потом, уже взрослым, Павел осознал, что здесь что-то не так.

Он свернул направо и вскоре вышел к “Десяточке” – так назывался местный магазин еще в дни его детства. За эти годы магазин нисколько не изменился. Все та же вывеска, которую давно надо бы подкрасить, все тот же плакат с дородной красавицей, предлагающей “Семечки отборные”, все та же доска объявлений с разномастыми листками бумаги, которые сюда прикололи, кажется, еще в прошлом веке. Если в городе все объявления медленно переползали в домовые чаты, то здесь пока еще было по старинке.

Павел сжал и разжал кулаки. Заходить в магазин не хотелось, но и топтаться тут тоже.

Он вынул “Звездочку”, с трудом открутил крышку. Мазь внутри была нежно-зеленого цвета и пахла свежескошенной травой.

“Ну давай, – ожил внутренний голос. – Давай, смажь веки и ощути себя полным дебилом, который бредит и верит в свой бред!”

– Заткнись, – посоветовал Павел вслух и подхватив зеленоватый мазок на кончик пальца, закрыл глаза и дотронулся до век.

Ничего, кроме легкого пощипывания и прохлады. Павел открыл глаза и увидел обычную поселковую улицу. Никаких бесов, которые лезли бы к нему из-за заборов.

В окне “Десяточки” мелькнул чей-то силуэт, и Павел поднялся по ступенькам и потянул на себя дверь.

Внутри было тускло, словно кто-то повернул невидимый рычажок, и все краски подернуло пылью. Монотонно гудели лампы дневного света, не разгоняя сумрака, покачивалась лента от мух с прилипшими черными трупиками насекомых. На полках теснились банки, бутылки, пакеты; часть магазина была продовольственной, часть отвели под одежду и бытовую химию.

Там, возле большой вешалки с разноцветными детскими одежками, Павел и увидел Лену.

Настоящую.

Когда-то она надела желтую футболку и джинсовые бриджи – сейчас они просвечивали через паутину, которая опутывала девичье тело, и их, наверно, было уже не снять. Лена шевельнулась, поднимаясь навстречу Павлу, и он увидел, как дрогнули паутинные нити, словно пытались остановить ее.

– Привет, – прошелестел неузнаваемый голос, не живой и не мертвый. Лена никогда не говорила так – словно ветер поднялся со дна оврага, подхватил высохшую листву. – А мне сказали, что ты приехал.

Павел куснул костяшку указательного пальца – сильно, до крови, чтобы очнуться от боли. Нет, страшный сон не оборвался – Лена, которой не давали ни жить, ни умирать, по-прежнему смотрела на него тусклыми серыми глазами: где-то там, в глубине, девчонка с неровно подстриженными волосами, бежала по берегу местной речушки и кричала “Догоняй!”

Понимает ли она, что происходит? Осознает ли, что наполовину умерла?

Можно ли ей еще помочь?

– Привет, Лен, – откликнулся Павел, чувствуя, как все внутри покрывается ледяной коркой от страха. Искаженный Андрюха не так напугал его, как Лена в паутине. – Да, приехал. Я тебе помогу.

Серые губы девушки дрогнули, расползаясь в улыбке.

– Лучше уезжай, Паш, – послышался едва различимый шепот. – Он тебе все равно никому не даст помочь. Уезжай поскорее, пока еще можешь.

– Кто? – спросил Павел тоже шепотом. Вытащил нож из-за пояса, шагнул к Лене – срезать с нее эту дрянь, чистое железо должно справиться. Мысль об этом словно поднялась из глубины вод, мысль была одновременно его и чужой.

Болотная муть Лениных глаз прояснилась – чуть-чуть, едва заметно.

– Андрюха? – спросил Павел.

– Что ты, он так. Такая же муха в паутине, как я.

“Утром я побросал вещи в рюкзак, вышел из общаги и пошел на вокзал, – подумал Павел. – А сейчас вижу девочку из своего детства, укутанную паутиной. Это…”

Он не успел додумать и так и не понял, откуда на него вывалился Андрюха. Загремели, падая, щетки и ведра; Павел и Андрюха свалились на пол, покатились, расшвыривая по полу немудреный товар “Десяточки”.

То ли два удара во дворе оказались настолько тяжелыми, то ли Андрюха ослаб по какой-то другой причине, но сейчас Павел видел, что бывший поселковый хулиган буквально разваливается на части. Его посеревшее лицо оплывало, теряя черты, рот раззявился, роняя пеньки зубов, кожа трескалась на щеках и пальцах, которые тянулись к горлу. Смрад стоял такой, что в глазах темнело.

Смерть воняла. Неправильная смерть воняла еще сильнее.