Следует уточнить, если речь идёт о павильонных съёмках, кефирно-водочный коктейль Володя со товарищами дегустировали уже в Москве, на Горьковской киностудии. Сама киностудия находится недалеко от ВДНХ. Соседство павильонов могло навеять через три года место действия песни «Два письма». Время выставок достижений народного хозяйства в среднем совпадало со временем, занятым Высоцким на киносъёмках. Пару месяцев срок, за который любящие люди скучая, могли вступить в небольшую переписку. Поэту не обязательно было писать везде и всегда, повинуясь какой-то паталогической потребности в самовыражении. Он мог копить впечатления, как на шампур нанизывая на свою уникальную память различные события и образы. Другие образы конечно ярче, но свои социальные роли неизменно ближе. А вот границы между ними настолько тонки и незаметны, что герои песен кажутся очень реалистичными, похожими на каждого из нас. Это безгранично повышает доверие слушателей. Трудно разглядеть в малокультурном селянине пишущим домой с выставки достижений народного хозяйства самого автора. Уберём условные декорации, и образ любящего мужа угадывается безошибочно.

«И. Пушкарёв вспоминал, что В. Дорман всё время говорил в адрес Высоцкого и Яновскиса: "Эти двое меня в могилу сведут". Когда ехали на съёмки, Володя вдруг громко сказал: "Искусству нужен Веня Дорман, как … который был оторван". Сказал экспромтом, просто так. И, конечно, тут же донесли… Когда мы приехали в Москву, нам с ним тут же запретили сниматься на студии Горького. Запрет действовал до конца шестидесятых, если не дольше" (13).

Поскольку празднование дня рождения Яновскиса 4-е февраля выпало на период съёмки на высокогорной базе Чимбулак, актёры решили совместить приятное с полезным – познакомиться со спортсменками, у которых там проходили тренировки или сборы и поздравить коллегу. Женская сборная жила на горнолыжной базе, как их теперь вежливо называют, в небольших «финских домиках», в советской интерпретации этой сборной конструкции. В советском спорте всегда действовал строгий сухой закон. Высоцкий с Пушкарёвым снарядили водочную экспедицию в город, получив два ящика «контрабандных» для базы чекушек. (водка в бутылках 0,25л.) Предлагаю обратиться к песне «Свой первый срок я выдержать не смог», написанной как раз в промежутке между двумя алматинскими командировками:

«Что вы там пьёте? Мы почти не пьём.

Здесь только снег при солнечной погоде.

Ребята, напишите обо всем,

А то здесь ничего не происходит…»

И снег всегда, и сухой закон, это как раз о Чимбулаке. В советских тюрьмах вряд ли «почти не пили».

Скорее всего, выпивку к дню рождения пришлось организовывать в условиях прорыва блокады. Конспирация в тот вечер, как и само день рождение, должны были проходить на высоте. Такая вечеринка могла состоятся, только если актёрской компании удалось усыпить бдительность режиссёра и директора картины.

«Вниз нас не пускают, потому что дороги обледенели и подняться сюда можно только на тягаче, а он и так перегружен, а потом здесь рыскают дикие барсы и козлы, они едят и бодают одиноких мужей и отцов» (11).

В данной цитате прошу запомнить представителей фауны, которых из всего многообразия выделил автор письма.

«Нас здесь кормят на убой, – 3 раза в день. Не есть нельзя – иначе нечем заниматься, но и много есть – ещё хуже. Я катался на лыжах. Падал. Вставал и снова падал. Здесь тренируется сборная Союза по скоростному спуску. Сборная смеялась. Им хорошо – они скоро едут в Австрию, а у нас конца края не видно, да ещё туман. Люсик, ужасно хочу к тебе…

P. S. Ты мне все-таки напиши в Алма-Ату, в гостиницу. Я получу. Лапа! А только что мне привезли снизу письмо от мамы. В нем она пишет много уменьшительных суффиксов, а вообще мне как-то неловко читать её письма.» (11).

На Зелёном на базаре, шум и тарарам…

Журналисты иногда цитируют для своей читательской аудитории фразу из письма, где молодой Владимир, в перерывах между съёмками, искал в предгорьях Заилийского Алатау снежного человека. Очевидно веря, «что есть ещё пока тропа, где встретишь питекантропа». В оригинале цитата звучит следующим образом: «А завтра уезжаем в горы и будем жить там в пещерах среди снежных людей и туземцев.» (9)

Шутка на потребу широкой публике. Что же на самом деле мог искать главный герой нашей книги, при наличии свободного времени и отсутствия вдохновения? В тот вечер на горнолыжной базе именинник запомнил в исполненные Высоцкого две песни в качестве подарка – «На Перовском на базаре» и «Товарищ Сталин, Вы большой учёный…». Эта информация, хорошо монтируется с другими воспоминаниями:

«М.Ц. – Как проводили время во время съёмок?

В.Я. – Я помню, что Володя интересовался фольклором. Кажется, в Алма-Ате мы с ним по рынкам ходили. Он интересовался этими людьми, простыми людьми, которые там кругом поют. Не самими людьми, точнее, а песнями, которые они пели.» (13)

Если у Владимира был вагон времени, но отсутствовало вдохновение, он вполне мог побывать на Никольском рынке и Зелёном базаре, находившимися равноудалённо от гостиницы «Казахстан». Зелёный базар – старейший сельхоз рынок в Республике. Вёл своё начало со времён основания г. Верного. Торговые ряды базара появились ещё в 1868 году. Не исключено что репертуар Володиных народных песен мог пополниться новыми находками и неизвестными куплетами уже к исполняемым.

Владимир Яновскис вспоминает один из ярких городских романсов «На Перовском, на базаре», написанном в 1925 году Львом Зингерталем, в период НЭПа. Песня отражала дух времени, и поскольку аудио записей тогда не делалось, а с авторскими правами никто не заморачивался, она быстро просочилась в массы, как народный фольклор. Рискну предположить, слышал и пел в компаниях эту песню Владимир ещё в конце 50-х годах, но после посещения рынков Алма-Аты, решил дать ей вторую жизнь. Высоцкий спел её на день рождения товарища. Впервые на плёнках в исполнении начинающего исполнителя, «На Перовском, на базаре, шум и тарарам» звучит в записях его педагога А. Синявского в октябре 1963 года. Этот факт косвенно подтверждает, что Высоцкий мог услышать песню или один из её вариантов на базарах Алма-Аты и понять, что она распространена гораздо шире, чем ему казалось ранее. А дальше случилось самое интересное. В 1964 году Таганка ставит спектакль «Десять дней которые потрясли мир». Артист сам предлагает Юрию Любимову вставить её в спектакль и сам исполняет, естественно, не претендуя на авторские права. Спустя десять лет, песня возвращается в столицу Казахстана в его исполнении, в спектакле Таганки, в совершенно другом качестве. Хотя те, кто слышали песню в «В десяти днях…» и на плёнках, даже не подвергали сомнению авторство Высоцкого. История с возрождённой народной песней на подмостках самого популярного театра страны, связанная с Алма-Атой, лишь предположение автора книги, впрочем, не лишённое некоторых оснований.

В Алма-Ате действительно пели очень много, но чаще по другим поводам. Такой всплеск устного народного творчества в середине 40-х годов был вызван окончанием Великой Отечественной Войны, когда с фронта вернулось огромное количество военнослужащих, ставших инвалидами, не способные прокормить себя полноценным трудом. Если внимательно присмотреться к казахстанским школам, построенным до сороковых годов, каждая из них имеет памятную табличку о том, что с 1941 по 1945 в них находился военный госпиталь. Алма-Ата была одним из крупнейших тыловых центров эвакуации. Вполне естественно, после окончания боевых действий, тысячи военнослужащих заполонили общественные места, особенно в крупных городах, занимаясь попрошайничеством, в том числе и за исполнение песен. Причин остаться в населённых пунктах по месту дислокации госпиталей было несколько. В качестве основных – возвращаться было уже некуда, или возвращаться в таком виде они не хотели. («Долго будут по вагонам – Кто без ног, а кто без рук.»)

Вспомним песню «Штрафные батальоны». Автор пытался легализовать её в кинематографе именно как стилизацию на послевоенные песни.  «А потом вдруг инвалид на рынке моим голосом пел: «Всего лишь час дают на артобстрел…», рассказывал на своих концертах Высоцкий о работе над фильмом «Я родом из детства» («Беларусьфильм» (1966)) у режиссёра Виктора Турова. Песня написана в конце 1963 года, т.е. после посещения Алма-Аты. По свежим впечатлениям. Это была первая военная песня Высоцкого, с весьма недвусмысленной отсылкой к покалеченным войной фронтовикам, поющим на рынках и вокзалах. Терять им было нечего. Что-то из своего фронтового прошлого в те годы, чудом уцелевшие ветераны-смертники вполне могли спеть и рассказать молодому столичному гостью. Даже я однажды встретил на Зелёном базаре аж в 2012 году побирающуюся бабушку, бывшую девочку-блокадницу с искалеченным осколком лицом, такие встречи с рассказами или песнями для Высоцкого были более чем вероятны.

«Полчаса до атаки», «Я полмира прошёл через злые бои», песни, в которых отчётливо видна перекликающаяся тематика вагонного хита послевоенных лет – «Я был батальонный разведчик» с сюжетом о супружеской неверности. Демобилизованный фронтовик, по приезду домой, уличает жену в неверности или жена сама сообщает о том, что не будет ждать своим письмом на фронт. Однако при исполнении «Батальонного разведчика…» молодой Владимир нарочито подчёркивает жалобной интонацией то, что герой стал жертвой измены. В своих песнях на схожую тематику, герои Высоцкого жертвами не являются. Они выбирают смерть в бою или холодное презрение, как ответ на предательство, но даже не опускаются до осуждения и тем более рукоприкладства.

Берией из лагерей массово освобождались амнистированные уголовники, что обогащало народный фольклор доселе широко неизвестными лагерными произведениями. Так называемая «блатная романтика», при внешней схожести персонажей, мало монтируется с первым циклом песен Высоцкого – «Большой Каретный». Эти песни также не более чем стилизация. Когда мы говорим «стилизация», то подразумеваем не слепое подражательство, а лишь внешнее сходство. Уголовник народного песенного фольклора находится в системе лагерных координат. Восхваляя или проклиная блатную жизнь, является её составной частью. Уголовник Высоцкого – человек в момент наибольшего риска, или даже нравственного выбора. Его мир – безграничный космос общечеловеческих ценностей. Романтика уголовного мира, лишь некая условность внешней формы.

«Товарищ Сталин…» Юза Алешковского, – лагерный фольклор политических заключённых. Исполнив пару песен, написанных другими людьми, Владимир Семёнович и сам не стал продолжать работать в этом направлении. В политических песнях почти не было подтекста. На примере его китайского цикла, первую песню из которого он написал в том же 1963-м году, можно отследить скоротечность популярности таких произведений. Уйдёт политик, сменится политическая ситуация, забудутся и песни. Этот путь был тупиковым.

Самая первая песня Высоцкого – «Сорок девять дней» была написана в 1960 году в стиле вагонной лирики. «В имении в Ясной Поляне», «Сорок девять дней», «Батальонный разведчик» имеют абсолютно схожий мотив. Автор всячески стеснялся своего первенца. Говорил, что первой была «Татуировка» 1961-го года. Придумывал песне приземлённые названия, такие как «Пособие для начинающих халтурщиков», но из творчества песню не выкинешь.

В Москве общественные места от многочисленных инвалидов зачистили ещё в сороковых, когда Володя учился и жил у отца в Германии. Наш город мог значительно отстать по этому показателю витринного столичного благополучия, благодаря чему долгие годы являлся живым кладезем народного фольклора.

Алма-Ата, ставшая на несколько военных лет ещё и культурной столицей Союза, была для начинающего автора и исполнителя чрезвычайно интересна. Съёмки «Штрафного удара» могли дать Владимиру Высоцкому дополнительный толчок в написании стилизаций к блатным, фронтовым, вагонным песням в традициях русского городского романса.

Кругом бродят яки, куры, коровы, казахи и киношники. Их здесь как собак.

«3-й день подряд снимаем в горах, на высоте около двух тысяч метров. Уши закладывает, как в самолёте. Дышать тяжеловато. Но красиво там. Лучше, чем в Швейцарии, потому что там одни швейцарцы, а здесь казахи, а они наши советские люди. Ездят на лошадях, я увидел и сердце заныло. Попросил покататься. Сказал, что лошадь не ишак, и ещё что-то по-казахски. Так и не покатался. Ипподром и меня будут фотографировать, видимо, в Москве» (7).

Отметим что случай прокатиться вскоре представился, но уже не только с помощью местных чабанов. Это была такая удачная вставка в сюжет. Группа встретила в горах местного лесничего, который сыграл в эпизоде самого себя.