– И, по-вашему, зачем же? Разве не затем, чтобы побеседовать о литературе, послушать музыку и выпить чашку чаю? Разве это нарушает хоть какие-нибудь правила приличия?

Тётя Огаста отшвырнула платочек, и Иррис поняла – искра разгорелась в пожар.

– Зачем они приезжают? – произнесла она с вызовом. – Да, милая, ты права. Они приезжают как раз затем, чтобы насладиться твоими речами и этими книгами, которыми доверху завалена твоя комната. Послушать, как ты поёшь, играешь на дзуне и клавесине, поспорить с тобой о чём-то известном одним Богам и всей этой алхимической мерзости, посмотреть, как ты смеёшься, бегаешь за мячом и декламируешь поэмы Оллита. Если ты об этом, то да, ты права. Именно за этим! Они приезжают снова и снова. Но когда я говорила о здравости и практичности ума, я подразумевала, что ты будешь уделять внимание тем мужчинам, которые, как ты должна понимать, способны составить твоё счастье… в нынешнем твоём положении. А вот к ним относятся как раз те, от общества которых ты поспешила избавиться.

– Составить моё счастье? И вы полагаете, что пустоголовый мэтр Гийо и есть моё счастье? Хотя я понимаю, что это всего лишь оборот речи. Но вы ставите мне в упрёк то, что мне нравится общаться с интересными умными людьми?

В комнате было жарко, заходящее солнце золотило резную раму зеркала, рассыпая по полу разноцветные круги. На лбу тёти залегла глубокая складка, и это означало крайнюю степень гнева, потому что хмурила лоб она исключительно редко, боясь появления морщин.

– В упрёк? Да если бы хоть один из этих «интересных умных людей» имел намеренье на тебе жениться, я бы не возражала. Но «интересных и умных» интересует лишь твоё общество и, возможно, что-то сверх этого, но серьёзных планов на твой счёт ни у кого из них нет. А, стало быть, такое времяпрепровождение более пристало куртизанке, а вовсе не честной леди, к тому же вдове. И если учесть, что твой траур закончился всего год назад…

Тётя встала и, обойдя кресло, остановилась напротив, вцепившись пальцами в спинку. Теперь её голос больше не был вкрадчивым, он был сухим и жёстким, как щелчок бича, а слова звучали, как пощёчины.

– …то ты бросаешь тень на нашу семью. Не забывай, что у меня две дочери, и им не нужно пятно на репутации. Мне ещё предстоит их выдать замуж, при, скажем так, не самом большом приданом. А со всеми этими визитами… Об этом ты не думаешь? Может, стоило бы всё-таки обращать внимание на не слишком умных мужчин? Как раз на тех, кто готов жениться на тебе от небольшого ума? И вести себя с ними так, чтобы им нравилось твоё общество. Не знаю, что нашёл в тебе мэтр Гийо, но, возможно, были бы и другие, да только твои умные беседы и эти умники в гостиной распугали всех твоих потенциальных женихов! Чего стоит один только этот Анри?

– А что Анри? – Иррис тоже встала, смотреть на тётю снизу-вверх было неприятно. – Это же… просто… дружба! Он приезжал в наш дом ещё когда я была ребёнком! Он был другом отца… и… Он…

Она замолчала.

Анри… он ведь просто друг! Преданный друг! Который поддерживал её в последние два года, полные отчаянья и невзгод. Гибель мужа, разорение и смерть отца, её переезд к тёте… Всё это время Анри помогал.

Как тётя может быть так жестока?

– Просто дружба? – фыркнула тётя Огаста и закатила глаза. – Милочка, иногда мне кажется, что весь твой ум, да простят меня Боги, ушёл в твои поэмы. Ты сбиваешь птицу на лету из арбалета и при этом дальше носа своего не видишь! Разве женщина может дружить с мужчиной? Разве может курица дружить с лисой? Ты сама подумай, зачем это лисе? И почему Анри не смотрит на тебя так же, как на Белтрана, к примеру? Он ведь ему тоже друг!

– Ну, я ведь женщина, он просто галантен, – пожала плечами Иррис.

Воспитанная отцом, она воспринимала всех мужчин иначе, чем тётя Огаста. Она говорила с ними на равных, не кокетничала и не смущалась. Конечно, кого-то это коробило, но не более того. Все привыкли. И Анри гораздо старше неё! Да она играла у его ног, когда была маленькой! Как тёте вообще такое пришло в голову?

– Именно! – тётя всплеснула руками. – Именно поэтому! Потому что ты – женщина! Как же ты не понимаешь, что это просто неприлично! Такое поведение пристало каким-нибудь мерзким колдунам – айяаррам… хотя…

Она махнула рукой и добавила тише:

– …что взять с тебя? Дурную кровь ничем не исправишь. И мой бестолковый брат не хотел этого понимать, хотя все его предостерегали еще когда он собирался жениться на этой… твоей матери!

– Но я же ничего такого не сделала! Разве дала хоть малейший повод? Тётя! Разве к другим девушкам в округе не приезжают мужчины на чаепития? Разве они не играют в сквош и не декламируют поэм? Что со мной не так? – воскликнула Иррис, не понимая, почему тётя Огаста так на неё взъелась.

А главное, почему именно мэтр Гийо? Что такого она нашла в нём, что стала усиленно привечать в дом, оставлять на ужины? Приглашать в гости, всякий раз провожая его до дверей?

Почему она так хочет выдать её за этого, самого отталкивающего из всех окружающих её мужчин?

– Ты не девушка, милочка. Ты – вдова, – отрезала тётя. – Порченый товар. И за душой у тебя нет ни гроша. И, как я уже сказала, ни один из этих господ не имеет намерений на тебе жениться.

– Товар? Я – порченый товар?! – Иррис почти задохнулась от этих слов.

Из всех слов-пощёчин тёти эта была самой болезненной.

– Мы обе понимаем, что я имела ввиду. Тебе не шестнадцать лет и не нужно строить из себя девственницу. Скажи спасибо, что мэтр Гийо был так любезен предложить тебе свои руку и сердце.

– Сердце? Но тётя! Какое сердце? Он же мерзок! Вы хоть на мгновенье представьте себе, что с ним мне придётся провести всю жизнь! Под одной крышей! Делить кров, постель… Да я… я выше него на целую голову! Вы же понимаете, что ему нужно вовсе не моё сердце!

Щёки у Иррис пылали, каштановые волосы выбились из причёски, закрутившись на плече двумя крупными кольцами. Она уже сама не понимала, что говорит, понимала лишь одно – это всё бесполезно.

– С такими разговорами ты можешь очень далеко зайти, – ответила тётя сурово, – брак – это не розы и фиалки, придётся и потерпеть. Тем более, милочка, у тебя разве есть выбор? Скажи спасибо, что мистер Гийо глуп, как курица, и поверил, что правилами приличия предписано – вдова не может дать ему ответ ранее, чем через семь дней. А эти семь дней вдова проведёт в скорби и молитвах по рано ушедшему мужу. Я обманула его, взяла грех на душу, чтобы ты смирила свой бешеный нрав, прежде чем пойдёшь давать ему согласие.

– Я не дам ему согласие! – воскликнула Иррис горячо. – Не дам! Провалиться мне на этом месте!

– Дашь! Ещё как дашь! А то может и правда лучше тебе провалиться! Твой отец – мой бестолковый брат – совсем не занимался твоим воспитанием! Позволял тебе всё, что взбредёт в голову! Эти бесконечные книги, каллиграфия, химия, дзуна, клавесин, стрельба из лука! Помилуйте, зачем девушке уметь стрелять из лука и арбалета? А ездить в мужском седле? И что вышло-то? – она почти выплюнула эти слова. – Ты… Ты… Ты теперь как лаурея – ядовитый цветок айяарров, прекрасный и смертельный, который, если попадёт на луг, то уничтожит всё поблизости, выпьет все соки, а сам будет цвести пышным цветом. Вот также и ты испортишь жизнь моим дочерям! У тебя была возможность устроить свою жизнь, ты вышла замуж, следовало получше смотреть за мужем.

– Что? Да как высмеете! Это несправедливо, – горько произнесла Иррис, – Эрхард погиб на войне!

Но взывать к справедливости было глупо. Тётя, как сорвавшийся с горы камень, уже не могла остановиться.

Перчатка брошена, вся неприязнь, так долго копившаяся внутри и сдерживаемая лишь путами приличий, вдруг выплеснулась наружу. Они сорвали маски, и сегодня тётя не стеснялась в выражениях.

– Если бы ты проводила больше времени в вашей спальне, милочка, а не скакала по полям с арбалетом и шлейфом из мужчин, то родила бы ему сына как любая нормальная женщина, он бы всё унаследовал, и ты осталась бы полновластной хозяйкой в его доме. И, может, Эрхард и не ушёл бы на войну от беременной-то жены! Но нет! Ты предпочла скачки, болтовню и торчать на берегу моря, как какая-нибудь таврачья бродяжка! Может, потому Эрхард и сбежал от тебя на войну? – тётя Огаста вздёрнула подбородок, ноздри её раздувались. – А что такого ты сделала его брату, что тот выставил тебя из дому на следующий же день, как только перешёл в наследование? И оставил с содержанием в три тысячи ланей в год? Неужели ты не могла быть более гибкой и смирить свой бешеный нрав? Хотя, поговаривают, что как раз наоборот, ты пыталась соблазнить скорбящего брата, едва тело Эрхарда остыло.

– Что? Да как… Это просто низко!

Иррис от неожиданности потеряла дар речи. И она хотела возразить, но горло перехватило от возмущения.

Может и стоило бы тёте знать, что Даррен – драгоценный братец её мужа – был счастлив узнать о гибели Эрхарда и унаследовать его поместье. А заодно и его жену. И будь она более «гибкой», как говорит тётя…

И вспомнилось вдруг…

Она тогда бродила по дому потерянная. Без Эрхарда дом был пуст. И времени прошло уже почти месяц, но Иррис не знала, чем себя занять. В тот день она стояла в библиотеке перед стеллажом с книгами, бесцельно переставляла их местами. Даррен подошёл сзади и сначала вроде бы хотел помочь, вот только стоял слишком близко, и дыхание его почти касалось щеки. А потом внезапно обнял её за талию, впившись поцелуем прямо в плечо…

А дальше всё было как в бреду.

Она нащупала пальцами деревянную подставку для конвертов и ножей и ударила его по лицу с размаху. Дважды. От неожиданности удар вышел слишком сильным. Что поделать, в этом тётя права, у неё, и правда, бешеный нрав. Хотя отец говорил, что нрав у неё совсем как у её матери – чистый ветер.

Но кто поступил бы иначе?

Она разбила ему нос, оцарапала щёку и ухо. И, кажется, ругнулась неподобающим леди образом.

А Даррен словно обезумел. Сказал, что это сопротивление даже нравится ему, хотел её догнать. Но когда она схватила со стены арбалет Эрхарда, его прыть поубавилась. Все знали, как метко она стреляет.

Тогда Даррен кричал, что проучит её, что обдерёт, как липку, что оставит без единой леи. Он хотел, чтобы она просила прощения. Чтобы приползла на коленях. А она не стала.

Тётя хочет, чтобы она была гибкой.

Но она не гибкая. Ложиться в постель с ублюдочным деверем ради того, чтобы он отписал ей побольше денег – нет, она не смогла. Ушла, хлопнув дверью.

И ещё в одном тётя права – у неё, и правда, непрактичный ум. Когда она собирала вещи, покидая дом Эрхарда, горничная посочувствовала ей. И оказалось, о том, что Даррен был не на шутку увлечён женой брата, знал весь дом. Что он грезил ею со дня помолвки. Это знал каждый слуга в доме, даже конюх. Даже молочник, который приезжал по утрам со свежими сливками. Знали все в округе. Кроме Иррис.

А она была слепа! Но откуда ей было знать?

Ей казалось, они друзья. Их объединило горе, и он проявлял участие. Понимал её.

Но разве это объяснишь тёте? Она скажет – сама виновата, раз виновата даже в том, что не успела за год родить сына.

Да какой там год! Эрхард ушёл на войну после восьми месяцев их брака, и не потому, что Иррис была плохой женой. Его дядя – генерал Альба – попросил. И всего-то на год в интендантскую службу, а потом ему обещали повышение и место при дворе. Никто и не думал, что погибнет он в первом же походе под каменным обвалом, устроенным айяаррами в ущелье слишком далеко от линии фронта.

Но оправдываться было бессмысленно. Тётя Огаста приняла решение, и у Иррис выбора не осталось.

От этого хотелось плакать, хотелось кричать, швырнуть в окно вазу или разбить зеркало, убежать на берег моря, потому что там осталось единственное место, где ей всё ещё было хорошо.