– Не твоего ума дело. Новый дом строить буду. Низ каменный, верх деревянный.

– Ишь ты! – раздался другой голос, молодой и насмешливый. – А не боишься?

– А чего мне бояться?

– Душ неуспокоенных. Вот проснешься ночью в своем новом доме, а они стоят над тобой и воют: «Семерик, отдай наше добро!»

У Обра снова захватило дыхание. Еще минута, и в обморок грохнулся бы, как девка на смотринах. Он уткнулся лбом в прохладные камни, словно надеялся, что они ему помогут. Семерик! По голосу и не узнать. С Хортами он так сроду не разговаривал. Герман частенько гонял Обра к «Семи соснам» с поручениями или просто за свежей сивухой, так даже перед ним, самым младшим, Семерик юлил, лебезил, предлагал угощение и даровую выпивку, и все это тонким козлетоном, с пришепетываниями и придыханиями.

Сейчас коренастый корчмарь стоял в воротах важно, распрямив плечи, засунув за пояс крепкие кулаки. Как же. Наградили его. Родовое гнездо Хортов на откуп отдали.

Обр знал, как убивают голыми руками. Правда, сам никогда не пробовал, но Маркушка все растолковал очень доходчиво. Это вам не столбцы. Это последыш Хортов запомнил влет, с одного раза. Но дураком он не был, поэтому бросаться на предателя на глазах у толпы смердов не стал. Все-таки сумел удержаться, хотя дышал по-прежнему трудно. Тихонько, не поднимая глаз, побрел рядом с тронувшейся тяжелой подводой, прошел мимо, так близко, что на него пахнуло от Семерика кислым вином пополам с кухонным чадом, почти дошел до ворот и тут не выдержал, оглянулся. И встретился взглядом с корчмарем, смотревшим вслед подводам.

Жуткий вопль «Хорт!» повис над двором, мгновенно заглушив все звуки. Как видно, Семерик боялся куда больше, чем хотел показать. Теперь он вопил, вылупив глаза, как ревун в тумане.

В один миг Обр сообразил – уйти не удастся. Уже весь двор орал «Хорты!», все бежали, теснились к воротам. И тогда он сделал последнее, что мог успеть в этой жизни. Прыгнул на Семерика, мигом преодолев разделявшие их сажени, еще в полете захлестнул на жирной шее обрывок веревки. В умелых руках и веревочка – оружие. Семерик повалился как куль с мукой. Колено Хорта давило ему на грудь, веревка неумолимо затягивалась, тонула в багровеющих складках жира.

Десятки рук вцепились в последыша Свена, отодрали от валявшегося в пыли предателя, Обр, не глядя, врезал кому-то локтем в печень, кому-то сухой мозолистой пяткой по лодыжке, и его отшвырнули вперед, под ноги надвигающейся толпе. Он упал удачно, как кот, на все четыре, задыхаясь, вскочил на ноги. Что сейчас будет и как это будет, он знал совершенно точно. Как-то раз в Белых Камнях у него на глазах забили конокрада. Принимать смерть, как тот несчастный, валяясь в ногах у всех этих возчиков и каменотесов, умоляя о пощаде и завывая от смертного ужаса, он не собирался. Надеялся только, что слишком долго терпеть не придется. Почти у каждого из тех, кто неумолимо надвигался на него, в руках были ломы, колья и лопаты.

Обр взглянул вверх. Тускло блестящий солнечный диск тоже показался ему гладким краем тупой лопаты. Пора было пугаться, но даже на это не осталось времени.

От первого брошенного камня он увернулся. От второго тоже уклонился, легко, но в это время третий врезался как раз в сломанные, едва поджившие ребра. Хорт согнулся от боли, но успел принять на предплечье, пропустить по касательной удар черенком лопаты, направленный прямо в голову. Рука сразу онемела. Кто-то крепко вмазал ему по спине. Обр все-таки упал.

– Разойдись! А ну, разойдись, кому говорю! Именем князя!

Небо вдруг очистилось. Черные всклокоченные головы, занесенные для удара руки и оскаленные в крике лица исчезли, будто их ветром сдуло. Хорт приподнялся на одно колено. Сквозь толпу, работая рукоятками палашей, а то и кулаками, к нему пробились, встали вокруг красномундирники. Немного, человек пять, во главе с малорослым, но решительным капралом.

– Стоять! – рявкнул тот, отпихивая наиболее рьяных, все еще пытавшихся достать Обра.

– Хорт! Смерть Хорту!

– Самосуда я не допущу! – заорал капрал, аж приседая от натуги. – На землях князя закон соблюдается неукоснительно.

– Это земли Хортов, – упрямо прохрипел Обр.

Глава 5

Лошади стали, и Обр едва не повалился вперед. Упасть помешали веревки. Они тянулись от скрученных спереди рук куда-то вперед и вверх. Должно быть, к тем самым всадникам, которые ехали по обе стороны от него всю дорогу. Но точно этого Обр не знал. Трудновато видеть что-то, когда на голову надет старый вонючий мешок. Именно из-за мешка он смертельно устал. Ехали не шибко, за неспешно трусящей лошадью он мог бы бежать целые сутки, но только с открытыми глазами и без кляпа во рту. Кляп попался какой-то особенно мерзкий, со вкусом лежалого навоза. Должно быть, мстили за тот фокус с лошадьми. Честно говоря, Обр рассчитывал повторить его. Не вышло. Но это не беда. Выбравшись из такой страшной напасти, он уверовал, что хуже уж точно не будет.

Веревки ослабли, затекшие руки бессильно упали вниз. Мешок сдернули. Обр сразу же зажмурился: тихий свет раннего летнего вечера показался ему нестерпимо ярким.

– Ух ты, так это и есть ваш страшный Хорт? – весело спросили сзади. Обернувшись, Обр осторожно приоткрыл один глаз. В лицо ему усмехался веселый худощавый мужик с черными усами щеточкой.

– Скажи мне, дитя малое, неразумное, который тебе годик пошел? – с этими словами мужик ловко освободил рот Обра от кляпа. Обр смачно сплюнул, вытер рот о голое плечо, но говорить ничего не стал. С простолюдинами он разговаривать не собирался. Надменно отвернувшись от мужика, он смог, наконец, безболезненно глядеть на белый свет и чуть не застонал от разочарования. Откуда ушел, туда и вернулся. Соли Малые, будь они неладны. Вон, по правую руку белые стены их храма, тлеет красная лампадка у входа, тускло блестит позолота над крыльцом. Так и есть, городская площадь. Прямо перед Обром маячило знаменитое на все Усолье Дерево Правосудия. Здоровенный дуб, неизвестно каким чудом затесавшийся среди корявых усольских сосен. Дуб был очень стар, не одно столетие справлялся с морозами и метелями, не гнулся и не кланялся даже когда задувал ледяной сиверко.

Сквозь сплетенье черных кривых ветвей с едва развернувшимися листочками просвечивала громадная прозрачная луна. Под дубом на широкой поставленной полукругом скамье рассаживались чисто одетые солидные горожане. Двенадцать человек, как положено. Все в густо напудренных слегка всклокоченных париках. Должно быть, выскочили из дома в спешке. Сбоку примостился серьезный, как голодный барсук, писарь, с другого краю вальяжно уселся спасший Обра капрал. Военная власть.

Впрочем, к дубу сбежалось не только начальство. Площадь была черна от народа. Редкие солдаты с пиками в руках сдерживали толпу, так что кусок утоптанной земли между Обром и городскими старшинами оставался чистым. Рыжебородый дядька, которому пудреный парик с изящной черной ленточкой шел как корове седло, помялся, прокашлялся, набычившись, поглядел на Обра:

– Имя и возраст?

Обр предпочел не заметить вопроса. Стоял, слегка запрокинув голову, разглядывал луну, наслаждался тем, как мягкая земля холодит сбитые в кровь босые ноги.

Жаль, рубашка куда-то пропала. Торчать полуголым на потеху смердам было противно. Злые взгляды жгли обнаженную кожу не хуже крапивы. Над тропой ходили горячие темные волны ненависти.

– Запирается, – сказали под деревом.

– Явное неуважение к суду.

– Что ж, придется прибегнуть к процедуре установления личности. Кто знает этого человека, или видел, или встречал его, или заглазно слыхал о нем?

– Я! – раздался хриплый голос.

Обр рванулся вперед, но помешали немедленно скрестившиеся перед ним лезвия палашей и черноусый мужик, крепко ухвативший его сзади за локти.

Семерик! Опухший и синеватый, как упырь в полнолуние, но, несомненно, живой. Не помогла веревочка. Только багровый след на шее остался.

Хорт немедленно пожалел, что не воспользовался советом Маркушки. Бить надо было по шее, ребром ладони в становую жилу. Или просто, без затей каменюкой в висок. Гад живучий!

– Можешь ли ты подтвердить, что этот человек действительно Оберон Александр Свенельд Хорт, седьмой законный сын Свенельда Германа Хорта и Исонды Ингеборги, дочери владетельного Арнольда, рожденный в год кометы на исходе месяца травня?

Рыжебородый в дурацком парике вычитывал по большому свитку с княжеской печатью, старательно водя по нему пальцем.

– Не знаю я никакой Ингеборги, – просипел Семерик, – но это он. Младший из ублюдков Свена Топора.

Да вы приглядитесь, он приметный. У него одна прядь волос седая, из темечка растет, прямо на лоб падает. Такой уж уродился. Бог шельму метит.

Все посмотрели на Обра. Седая прядь, о которой он и думать забыл, даже под слоем пыли отчетливо виднелась среди прочих, от природы черных. Капрал оживился, порылся за пазухой, извлек оттуда еще один весьма потрепанный свиток, бегло просмотрел его, загнул нужное место и передал рыжебородому.

Тот долго вчитывался, шевеля губами, потом солидно кивнул.

– Означенная примета в описании имеется. Показания свидетеля имеются. Личность обвиняемого можно считать установленной.

– Он это, он, – мстительно твердил Семерик, – родной брат того подонка, что доченьку мою загубил.

– Сам ты подонок, – не выдержал Оберон, снова рванувшись вперед, так что острия палашей вонзились в кожу, – шкура продажная! Благородный Хорт вам честь оказал! Катерину твою как жену почитал.

– Че-есть! – издевательски протянул Семерик. – Опозорил девку, наградил ублюдком. Кто на ней теперь женится-то? А ведь какая красавица была.

Лицо его вдруг скривилось, глаза наполнились мутной влагой – вся жизнь в страхе! Днем и ночью ждешь: пожгут, ограбят или пронесет, обойдется.

Толпа сочувственно загудела. Обр мог бы сказать, что Семерик неплохо нажился, перепродавая кое-что из добычи Хортов, но не стал. И так унизился, наболтал слишком много. По груди из свежей царапины медленно стекала липкая струйка. Внезапно он почувствовал, что силы закончились. Но падать при всех по-прежнему считал ниже своего достоинства. Покрепче утвердился на разбитых ногах и вновь уставился на луну, которая постепенно теряла нежную прозрачность, наливаясь ярким холодным блеском.

Между тем под дубом молодцеватый капрал бодрым голосом докладывал, что означенный Оберон Александр Свенельд Хорт обвиняется в многочисленных преступлениях против властей предержащих, а именно в попытке вооруженного грабежа при отягчающих обстоятельствах, а также в зверском убийстве рядового Ингви и поручика Ларса, а также в сопротивлении при аресте, чему имеются многочисленные свидетели.

«Ну надо же, – озадаченно подумал Обр, – выходит, я офицера уложил. Нашим про такое даже рассказывать не стоит. Все равно не поверят».

Представителя военной власти сменил кто-то из городских. Этот мялся и мекал куда больше капрала, но суть сводилась все к тому же. Означенный Оберон Хорт оказался виновен еще и в убийстве некоего честного жителя Малых Солей по имени Матвей Дудка, после которого осталась жена с тремя малолетними детьми, прокормление коих тяжким бременем легло на городскую казну. В этом месте толпа, оставшаяся равнодушной к участи княжеских солдат, злобно зашевелилась. Точно по дуплу пчелиному палкой треснули.

Матвея этого Обр совершенно не помнил. Со здешними он вроде не дрался. Похоже, на него хотели повесить чужой грех, но спорить он не стал. По сравнению с убийством стражников при исполнении это был сущий пустяк. Унылый горожанин все мямлил что-то, будто мочалку жевал. Наконец заткнулся и сел, но на его место тут же вылез городской старшина, и все началось сначала. Зажгли факелы, хотя луна светила достаточно ярко. Хорт немного переменил позу, почти облокотился на мужика, который держал его сзади. Теперь судьи долбили все вместе, как дятлы по весне, по очереди повторяя одно и то же.