Гамелин нащупал свой щит и поднес его к левому плечу, одновременно выхватывая меч – в то же мгновение в обтянутую льном широкую доску дважды со звоном что-то вонзилось. Стрелы запели вокруг, будто разъяренные шершни, неся разрушения и хаос. А следом налетели валлийцы. Они бросились на всадников пешими, вооруженные копьями и длинными острыми ножами, стремясь покалечить коней и стянуть рыцарей на землю. С деревьев с боевым кличем спрыгивали все новые валлийцы, приземляясь прямо в седла английских лошадей – вскоре они уже роились повсюду, как муравьи.

Гамелин попытался добраться до Генриха, но на его пути возник валлиец, вооруженный круглым щитом и утыканной гвоздями дубиной. Гамелин развернул своего жеребца и ударил мечом. На его щит опустилась тяжелая дубина, а противник с воем упал. «Один есть», – мрачно подумал он и помчался вперед, поразив по пути еще одного рычащего воина. Заметив атакующего слева, он повернулся, чтобы нанести удар, но подоспевший Вильгельм Булонский уже свалил противника метким ударом в спину.

Совсем рядом они увидели Эсташа Фицджона, которого трое врагов стащили с лошади и пронзили копьем в грудь. Коннетабля не было видно, а королевский штандарт схватил валлиец, размахивая им с яростным триумфом. Гамелин наконец разглядел Генриха – его гнедой конь истекал кровью, вскоре ноги лошади подкосились. Генрих вывалился из седла, чудом избежав вражеского удара. Его лицо было белым, если не считать брызг крови на одной щеке, а глаза блестели от страха и ярости, когда он поднял щит и меч. Разделавшиеся с Фицджоном валлийцы двинулись на короля, острия их копий жаждали новой крови. Гамелин пустил жеребца вскачь, нанося удары и топча противников, – один исчез под копытами его коня. Горячий запах крови и кишок пропитал влажный воздух. Вильгельм Булонский расправился со вторым, а Генрих отбил атаку третьего, вонзив меч валлийцу под ребра. Схватив поводья большого черного коня Фицджона, Гамелин бросил их Генриху, который не мешкая вскочил в седло. Роджер де Клер выбил из рук валлийца штандарт и призвал рыцарей сплотиться вокруг короля.

Завязалась ожесточенная схватка, но, пусть и изрядно потрепанный, отряд Генриха, сражавшийся теперь слаженно, переломил ход битвы и обратил напавших в бегство – валлийцы растаяли среди деревьев.

– Стоять! – прорычал Генрих, когда кто-то из рыцарей бросился в погоню. Вильгельм Булонский отцепил от седла охотничий рог и трижды резко протрубил, давая сигнал к отходу. Дальше идти было нельзя, оставалось лишь отступить, и как можно быстрее, чтобы вернуться к основным силам, в более безопасное место. Внезапное нападение на валлийцев с тыла явно не удалось.

Подобрав погибших и перебросив их через спины оставшихся без всадников лошадей, отряд развернулся и поскакал обратно через лес. Гамелин держался как можно ближе к Генриху, насколько позволяла узкая тропа, прикрывая его щитом и своим телом. Валлийцы еще могли собраться с силами и отправиться следом, надеясь сразить еще хотя бы нескольких рыцарей меткими выстрелами из луков.

Наконец отряд замедлил шаг – нужно было поберечь лошадей. Проводники погибли в первые минуты атаки, но дорогу обратно указывали сломанные ветки и отпечатки копыт на мягкой земле. Спустя еще час они въехали в подлесок, и тяжелый, влажный запах листвы смешался с ароматом моря. Заметив внезапное движение среди деревьев, рыцари снова схватились за оружие: кто знает, вдруг Оуайн Гвинед обошел и окружил их, но тут охотничий рог разразился чередой знакомых трелей, и рыцари с облегчением опустились в седла. Вильгельм Булонский поднял свой рог, отвечая тремя мощными нотами.

Мгновение спустя на тропе появился арьергард армии вместе с Генрихом Эссекским, на лице которого смешались ужас, стыд и облегчение.

– Слава богу, слава богу, вы живы, сир! – хрипло воскликнул он. – Я думал, вас убили. Я поскакал за подмогой!

– Я жив, хоть некоторые и оставили меня в бою, – с ледяной яростью ответил Генрих. – Фицджон и де Курси мертвы, а с ними пали и другие достойные рыцари.

– Предатель! – прошипел Роджер де Клер. – Сбежал, спасая свою шкуру, а нас бросил биться не на жизнь, а на смерть!

Скулы коннетабля окрасились алым.

– Неправда! Я ускакал, чтобы поднять тревогу. Я не предатель, и не смейте так меня называть!

– Я сам решу, кого как называть! – Де Клер потянулся за мечом.

– Молчать – оба! – прорычал Генрих. – Не время и не место спорить. Мы в опасности и должны как можно скорее добраться до основных сил. Разбираться будем потом.

Когда они выбрались из леса и выехали на ровную дорогу, Гамелин тяжело выдохнул, пытаясь сбросить напряжение.

Рядом с ним Вильгельм Булонский свесился в седле, и его стошнило.

– Прошу прощения, – произнес он, вытирая рот. – Со мной всегда так после ухода от опасности.

Гамелин бросил на него оценивающий взгляд и заметил, что другие поглядывают в их сторону.

– Но ты не струсил; ты остался, чтобы сражаться.

Вильгельм достал флягу и хлебнул вина, чтобы прополоскать рот.

– Трудно было удержаться, уж поверьте. Но тот, кто бросает товарищей в бою, не мужчина.

Гамелин одобрительно кивнул.

– Согласен. – Он вовсе не собирался становиться близким другом младшего сына короля Стефана, но уважал его честность и мужественность на поле боя. И не важно, что после сражения его рвет и трясет, будто зеленого оруженосца.

Отряд пустился вскачь, чтобы присоединиться к основным силам. Слева от них был лес, а справа – море. Зеленая тьма деревьев не давала рассеяться послеполуденному зною, и Гамелина еще долго преследовал запах крови и смерти.

10. Дворец Бомонт, Оксфорд, сентябрь 1157 года

Медовый сентябрьский свет лился сквозь открытые ставни на кровать, где лежала Алиенора. Душная августовская жара уступила свежим ветрам осени, но было по-прежнему приятно тепло, а небо оставалось голубым, как мантия Пресвятой Девы. Алиенора стойко переносила мучительные родовые схватки. Все было хорошо, и она заставила себя поверить, что трудные времена остались позади и что рождение ребенка станет предвестником новой, счастливой жизни.

Между ее бедер появилась головка младенца, и после еще одного уверенного толчка он плавно выскользнул из ее тела целиком. Когда акушерка положила малыша ей на живот, Алиенора увидела его рыжевато-золотистые влажные волосики на макушке. Он сразу же заплакал и порозовел с головы до ног.

– Мальчик, – сказала повитуха, – у вас прекрасный, здоровый мальчик.

Она взяла его на руки и вытерла полотенцем, а потом с улыбкой протянула новорожденного матери. Вглядываясь в сморщенное личико, Алиенора почувствовала что-то вроде узнавания. Бог подавал ей знак – Он ее не оставил. У нее на руках лежал будущий наследник Аквитании, и теперь пришло время и ей начать собственную игру.

– Ричард, – мягко сказала она, чувствуя прилив сил и радости. – Мой прекрасный Ричард.

Малыш смотрел на нее так, словно уже знал свое имя; его крошечные кулачки сжимались и разжимались, стараясь ухватить мир, в который он совсем недавно попал.

Пока Ричарда купали в медном тазу перед огнем, повитухи занялись Алиенорой, и к тому времени, когда ее привели в порядок и переодели, малыша завернули в мягкие льняные пеленки и голубое одеяльце. Алиенора измучилась, но сопротивлялась сну. Ей страстно хотелось обнять новорожденного сына, ведь он был олицетворением не только надежд на будущее, но и благословением, исцеляющим прошлые беды.

Вернувшись вечером с охоты, Генрих узнал, что пока он преследовал цапель и журавлей вдоль берега Темзы со своим белым кречетом, у Алиеноры начались роды.

Он вернулся из Уэльса чуть более недели назад, кампания заняла больше времени, унесла больше жизней и обошлась дороже, чем ожидалось. Однако он извлек урок из полученной им в начале вторжения взбучки и в конце концов достаточно продвинулся вглубь Уэльса, чтобы Оуайн Гвинед принял его условия и принес клятву верности. Между Англией и Уэльсом воцарился мир, хоть и неспокойный.

– Как твой конь? – спросил Генрих у Гамелина, когда его сводный брат вошел в комнату, вытаскивая из котты налипший репей.

– Нормально, – ответил Гамелин. – Ногу растянул, но ничего серьезного. Есть новости?

Генрих покачал головой.

– Нет, – сказал он и кисло усмехнулся. – Уж таков неписаный закон: мужчине всегда приходится ждать женщину. Разве ты не знал?

Гамелин налил себе вина и сел на скамью, вытянув ноги.

– Я считал, что таковы правила вежливости, – сказал он, – но не закон.

– Вот женишься, тогда и убедишься. – Генрих огляделся: – Куда это запропастился Томас?

– Бегает за своей соколихой, – ответил Гамелин. – Птица вспорхнула на дерево и чуть не улетела. Томас сказал, что скоро придет.

Генрих фыркнул:

– Говорил же ему, что соколиха не выучена, но он не согласился. Хотел поохотиться с ней именно сегодня.

Дверь открылась, и в комнату вошла Эмма, ее лицо сияло от волнения и радости.

– Сир, – сказала она, делая реверанс Генриху, – у вас родился еще один сын, здоровый и рыжеволосый мальчик.

– Ха! – Генрих поднял свою сводную сестру и поцеловал ее в губы. – Отличная новость!

Короля переполняли радость, гордость и облегчение. Еще один мальчик! Значит, рана, оставленная смертью Гильома, станет постепенно затягиваться и наконец исчезнет.

– А что королева? – спросил он. – Как она себя чувствует?

– Королева здорова, – ответила Эмма. – Она устала, но рада рождению еще одного сына и передает вам поздравления.

Генрих повернулся к мужчинам, собравшимся вокруг очага, на его лице сияла улыбка.

– Приготовьте к моему возвращению вина, будем праздновать! – В зал вошел опоздавший канцлер. – Томас, у меня родился еще один сын! Что ты на это скажешь?

Бекет улыбнулся, морщины на его лице пролегли глубже.

– Поздравляю, сир, великолепная новость! Я подарю ему серебряный крестильный кубок. Как его назовут?

– Скажу, когда вернусь. – Генрих хлопнул канцлера по плечу. – Как соколиха?

Бекет помрачнел:

– Ей еще учиться и учиться, сир.

– Вот! Я же говорил, не бери ее на охоту!

– В следующий раз я прислушаюсь к вашему совету, сир.

– Мужчина всегда должен склоняться перед высшим знанием – и перед своим королем, – самодовольно заявил Генрих. – Тебе тоже еще учиться и учиться, Томас. – Он снова хлопнул канцлера по плечу и направился в королеве.

Алиенора сидела в постели, ее рассыпанные по плечам локоны сияли золотом. Вид у нее был усталый, как и сказала Эмма, в ясном сентябрьском свете стали заметны тонкие морщинки вокруг глаз, но она все равно была прекрасна. Алиенора смотрела на младенца, завернутого в мягкое голубое одеяльце, и ее лицо светилось такой бесконечной любовью и нежностью, что Генриха охватили чувства, которые он не мог бы определить, – к его глазам подступили слезы. Он наклонился, чтобы поцеловать королеву в губы и передал ребенка повитухе, чтобы та развернула малыша, показав его отцу во всей красе.

Волосы младенца сверкали рыжиной, как его собственные, а брови казались тончайшими золотыми нитями. Маленькие кулачки были сжаты, будто закрытые бутоны. Мальчик был длинноногим и крепким, не пухлым и не щупленьким.

– Прекрасный малыш, – сказал он и взял его на руки, чтобы все присутствующие видели, что король счастлив и признает сына.

– Я назову его Ричардом, – сказала Алиенора не предполагающим возражений тоном.

От такой дерзости Генрих нахмурил брови:

– И на то есть причина?

– Он наследник Аквитании, и я выбираю для него имя – это мое право. Он прославит его и навечно озарит светом.

Генрих на мгновение задумался и решил, что не стоит из-за этого ссориться с королевой.

– Будь по-твоему, пусть будет Ричард, – сказал он. – А следующего назовем Жоффруа – в честь моего отца.

– Следующего? – В ее глазах вспыхнула искра негодования. – Неужели тебе недостаточно?

Генрих тихонько засмеялся: