Старик указал на Лакшмана, все еще державшего лошадь.

– Он пришел из Лонавалы пешком, один.

– А другие паланкины в деревне есть?

Старик покачал головой. Первин расспросила еще нескольких торговцев, а потом – убедившись, что сделала все возможное, – вернулась к Лакшману: он сидел в тени дерева. Глаза закрыты, будто бы дремлет. Первин подумала, как, наверное, тяжело было добираться сюда пешком, и ей стало стыдно, что она заподозрила его в обмане насчет паланкина.

Лакшман встряхнулся, а Первин обратилась к нему:

– Спасибо, что привезли меня сюда. Все, что хотела, я посмотрела. В гостевой дом вернусь сама. Дорогу знаю.

– Лошадь вас невзлюбила.

Тут не поспоришь. Может, ей и не удастся заставить эту паршивую кобылку идти в нужную сторону. При этом Первин понимала: чтобы передвигаться в Сатапуре самостоятельно, ей придется приладиться к лошадям.

– Если она заупрямится и остановится, я просто слезу и поведу ее за собой. Обувь моя подходит и для езды, и для ходьбы.

Лакшман неохотно кивнул:

– Да, но…

Похоже, он думал, что, если не проводит ее обратно, ему заплатят только половину.

– Сколько я вам должна? – спросила она.

Он сказал: один анна, а она эту сумму удвоила.

Прежде чем снова сесть на Рани, Первин строго посмотрела ей в глаза и сообщила, что они направляются обратно в гостевой дом. Вряд ли, конечно, лошадь понимает маратхи, но в гостевом доме ее конюшня – и назад она действительно шла с большей охотой. Ехать верхом в одиночестве сперва было страшно, а потом в Первин пробудился азарт. Никто ей ничего не подсказывал – и, видимо, потому, что Первин была теперь здесь единственным человеком, Рани начала ее слушаться. Через пять минут Первин даже оторвала взгляд от лошадиной гривы и стала озираться по сторонам. Когда они снова въехали в лес, она повнимательнее рассмотрела бунгало, которое заметила по дороге в деревню. На чугунных воротах висела медная табличка с надписью «Райское пристанище». Сквозь решетку ворот было видно большое, явно новое, оштукатуренное бунгало в модном неогеоргианском стиле.

За оградой просматривался обширный сад с аккуратно подстриженными деревьями и кустарниками – яркий контраст с буйством зелени в гостевом доме. Первин задумалась, кто может жить в этом доме. Размерами он вдвое происходил государственную резиденцию Колина, а для местного врача выглядел слишком шикарно.

Первин послала Рани вперед. Так они и двигались не спеша, но тут сзади раздался топот – кто-то стремительно скакал по узкой дорожке. Первин несильно, но отчаянно ударила кобылку в бок, сдвигая ее к краю дороги. Они едва успели посторониться: мимо пронеслась галопом рослая вороная лошадь. Первин ждала, что всадник приподнимет шляпу и поблагодарит ее за одолжение, но он этого не сделал.

Ей оставалось лишь сердито посмотреть ему вслед. Всадник был индусом, в джодпурах и пробковом шлеме. Для крестьянина слишком разряжен – наверное, землевладелец, хотя ехал он не из «Райского пристанища».

Через десять минут Первин добралась до гостевого дома и сразу увидела, как Рама уводит в конюшню того самого вороного коня. Закончив, он вернулся к Первин и придержал Рани, пока она слезала.

– Кто приехал? – Она решила не выказывать перед Рамой свою досаду.

– Государственный инженер. На ночь останется.

– Понятно. – Видимо, это и есть тот человек, с которым у Колина была назначена важная встреча – из-за нее он не смог сопроводить Первин в деревню.

– Сандрингем-сагиб уже пообедал. Я принесу вам ланч.

Смыв пыль от поездки, Первин села за стол на веранде; трапеза ее ждала скромная: миска дала, несколько тарелочек с зеленью, парата и чашка чая. Впрочем, все оказалось вкусно. Она поблагодарила Раму и ушла к себе еще почитать переписку с дворцом – в основном это были письма предыдущего политического агента и покойного махараджи Махендры Рао. Судя по письмам, Махендра Рао интересовался стоимостью строительства школы в деревне, в которой только что побывала Первин, а также предлагал построить там завод по переработке зерна, вместо того чтобы продавать урожай на сторону. Первин порадовалась, что натолкнулась на эти сведения: можно будет в разговоре навести на те же мысли обеих махарани.

В половине пятого раздались голоса. Она вспомнила слова Колина о том, что к ужину, возможно, приедут несколько местных. Как же они рано, досадливо подумала Первин. Не будет возможности расспросить Колина, почему планы покойного махараджи так и не осуществились.

У себя Первин сидела в сорочке и нижней юбке, на выход же надела чистую белую блузку с кружевом из Шантильи и фиолетовое патанское сари с каймой, где были вытканы зеленые попугаи. Быстро соорудила на голове прическу-помпадур. Старалась не прикасаться к жемчужному ожерелью, когда натирала кожу пахучим маслом нима – оно отгоняло комаров.

Выйдя на веранду, Первин обнаружила, что тиковый стол, за которым она завтракала и обедала, накрыт к чаю. Опираясь рукой на край стола, Колин стоял лицом к индусу, который проскакал мимо нее в лесу. Она узнала его по могучему телосложению, хотя он снял ездовой костюм и сменил его на бежевую льняную пару, очень похожую на ту, в которой был Колин.

Застучали каблуки, возвестив о прибытии других гостей. Первин обернулась на звук и увидела мужа и жену индусов – они доброжелательно улыбались. Муж – на вид ему было лет шестьдесят – выглядел щеголевато, поредевшие волосы блестели от черной помады, какую обычно носили мужчины куда моложе; одет он был в костюм из легкой шерсти, явно пошитый в Европе. Его спутнице было под сорок, ее облекало очень светло-розовое шифоновое сари – без каймы, а значит, ткань, по всей видимости, произвели во Франции. Голову дама оставила непокрытой, чтобы все могли любоваться ее короткой стрижкой – волосы доходили до подбородка. Подойдя ближе, Первин разглядела у нее в ушах крупные бриллианты, заметила, что глаза подведены, а губы накрашены вишневой помадой.

Колин шагнул вперед, чтобы пожать джентльмену руку. Потом повернулся к Первин.

– Знакомьтесь: Язад и Вандана Мехта. Владельцы большой фермы неподалеку отсюда. Первин – поверенный из Бомбея, завтра двинется дальше.

– Я сегодня проезжала мимо вашего поместья, очень красивое, – сказала Первин, всматриваясь в незнакомую чету.

Кожа у мужчины была светлая, нос крупный, крючковатый – такие часто встречались у иранцев-зороастрийцев, эмигрировавших из Персии за последние семьдесят лет; женщина совсем на него не походила. Кожа цвета пшеницы, точеные скулы, как у дравидов^[18], миндалевидные глаза.

– Как приятно познакомиться с образованной женщиной! – произнесла миссис Мехта, и в выговоре ее слышались влияние Англии, Индии и чего-то еще. Может, Франции?

– Я только начала профессиональную карьеру, миссис Мехта, – уточнила Первин, которую смутило столь восторженное приветствие.

– Зовите меня Вандана. У нас здесь так мало жителей, Колин и Язад почти родня и обращаются друг к другу по имени.

Язад – имя парсийское, Вандана – индуистское. Для Первин межконфессиональный брак был такой же невидалью, как то, что они тут обращаются друг к другу по имени, как вот Колин.

– Посетительниц мы здесь видим очень редко, – вступил в разговор Язад Мехта, протягивая ей руку. – Да и то в основном англичанок с узкими носами. Дама с полноценным парсийским носом – приятный сюрприз.

Первин смущенно улыбнулась и попыталась собраться с мыслями. Решила заговорить на гуджарати и вставить для верности парсийское выражение.

– Мои родители будут плеваться сахаром, если я посмею обращаться к людям себя старше просто по имени. Можно я буду вас называть дядюшкой Язадом и тетушкой Ванданой?

– Разумеется, – тут же согласился Язад Мехта, но по-английски, после чего повторил то, что сказала Первин, – видимо, жена его не знала гуджарати. – Считайте, что мы – ваше горное семейство.

– Правда, меня «тетушка» как-то старит, – заметила Вандана с озорной искрой в красивых глазах. – Мне нравится сообщать, что мы только что отметили мой двадцать девятый день рождения.

– Двадцать девятый день рождения Ванданы мы уже отметили дважды! – с усмешкой сообщил Колин. – Первин, хочу также представить вам Родерика Эймса из инженерного департамента Индийской гражданской канцелярии. Роди работает в Пуне, но несколько раз в году приезжает к нам по делам.

– Добрый день, мадам, – с округлым валлийским выговором поздоровался мистер Эймс.

Первин подумала: ну прямо маскарад какой-то. Вот перед ней женщина с короткой европейской стрижкой, но индуска; парс, женатый на индуистке, а тут еще и мужчина с английским именем и фамилией, при этом по телосложению и масти – индус. А объединяет их всех добродушный англичанин, называющий остальных по имени.

– Рада знакомству, мистер Эймс, – произнесла Первин, решив все-таки не называть его по имени – он ведь сказал ей «мадам». – А какими именно инженерными работами вы занимаетесь?

– Моя основная специальность – электричество, но я учился и на строителя, – ответил он с нескрываемой гордостью. – Направляюсь в Лонавалу. Там возникли проблемы с дамбой.

Первин вспомнила, что на всю округу есть лишь один паланкин. А вдруг Родерику Эймсу он тоже понадобится? Ей представилось: вот он едет в британско-индийский город по государственному делу, а она из-за этого не сможет добраться до индийского княжества.

– И как вы собираетесь туда добираться?

– Прибыл верхом, так и дальше поеду. – Он бросил на нее косой взгляд. – Вы ведь тоже сегодня ездили верхом, верно?

– Совершенно верно, – холодно подтвердила Первин, решив не рассказывать во всеуслышание, что Эймс едва не снес ее с дороги. Ей совершенно ни к чему, чтобы ее здесь считали хрупкой и беспомощной.

– Роди отлично знает дорогу – он бывал тут много раз. И страх ему неведом, – вступил в разговор Колин. – Прошу садиться. Рама сейчас принесет напитки.

У стола Родерик Эймс выбрал себе плетеный стул на самом краю. Вандана извлекла из расшитой бисером сумочки портсигар из слоновой кости и золотую коробочку, украшенную аметистовым цветком в кольце из бриллиантов.

– Кому еще «Собрание»? – осведомилась она.

– Я к тебе присоединюсь, – сказал Язад, доставая из нагрудного кармана плоскую серебряную зажигалку.

Родерик Эймс вгляделся в открытый портсигар, который ему протянула Вандана, а потом покачал головой.

– Первин? – Вандана приподняла тонко выщипанные брови. – Вы ведь у нас дама утонченная, не так ли?

– Мне не очень нравится вкус табака. – Первин старалась говорить без осуждения.

– Парсы считают огонь священной стихией и хранят его чистоту. Поэтому не курят. – Язад бросил на Первин покровительственный взгляд и полез в портсигар за собственной сигаретой.

Первин это обидело: он как бы сообщал всем присутствовавшим, что она человек отсталый, скованный древними традициями.

– Нет, спасибо, – отказался Колин.

Первин удивленно взглянула на него. Перехватив ее взгляд, Колин пояснил:

– Когда я был коллектором, я курил «Плейерсы». Но Рама указал, что табак угнетает глубокое дыхание, необходимое для йоги. Я теперь почти не курю.

– Доктор Эндрюс курит трубку. Любой врач скажет вам, что курение полезно для здоровья, – возразила Вандана, выдувая вверх колечко дыма. – Я все детство любовалась тем, как мужчины наслаждаются трубками, сигарами, сигаретами. Считалось, что дамам достаточно жевать паан, но от него зубы у меня становились такого ужасного красного цвета! Так что в Париже я перешла на сигареты – и ни разу об этом не пожалела.

Первин решила сменить тему разговора. Бросив взгляд на Родерика Эймса, она заметила:

– Как мне показалось, основной источник света в Сатапуре – огонь. А есть надежда, что в княжество проведут электричество?

Ответа она ждала от инженера, однако вмешалась Вандана: