После этого (страница 7)
Переворачиваюсь, смотрю сквозь траву на землю, насекомых. Хрен знает сколько разглядываю муравьев и тлю и еще хрен знает кого, наблюдаю, как они суетятся в свете солнца, рассеянном и преломляющемся в каплях росы.
А мог бы быть обычный день. Мы бы с Поппи встретились после обеда. До того, как вернутся с работы мои родители. Я бы свалила из дома. Понадобилось – осталась бы у нее на ночь.
Не выйдет.
Пишу Ро, она приходит.
– Помнишь, прошлым летом? – говорит она, отталкиваясь длинными шоколадными ногами от гравия и будто бы опираясь спиной на воздух. Кивает на водохранилище.
Я тут же врубаюсь.
– Когда мы купались голышом?
– И нас еще парни увидели, – подхватывает она.
– И мы еще стали напяливать купальники под полотенцами, чтобы они не поняли, что мы голые?
– Да всё они поняли, – говорит Ро.
– Мы ж и не скрывались.
– Все равно козлы – стояли, блин, и таращились, – говорит она.
– Пас! – кричу я и машу рукой. Та перелезает через изгородь между нашей улицей и парком, за спиной у нее появляется Талия. Пас снимает листик у Талии с волос, обе смеются.
– Помните, как мы купались голышом? – спрашивает Ро, как только они подходят.
– И этих козлов, которые за нами подглядывали? – подхватывает Талия.
– Ушлепки, – говорит Пас.
– А потом мы все рассказали маме Поппи, и она нам заявила, что они с одноклассницами делали то же самое, только еще и пели во весь голос, и прыгали со стены, и вообще ничего не стеснялись, – добавляю я.
Ро смеется:
– Офигеть!
– Я поняла, что не такая уж шлюха, – замечаю я.
Пас и Талия препираются, кто будет последней качаться на качелях, Пас садится, а Талия говорит:
– Ладно, давай пауком.
Забирается Пас на колени, лицом в другую сторону, вытягивает ноги ей за спину, они начинают раскачиваться – и наконец ловят общий ритм. А потом Ро показывает свой коронный номер: кувырок с качелей на землю этакой паучихой – я пытаюсь повторить, но только набираю полный рот гравия и волос.
А потом Ро пора домой ужинать.
А у Пас с Талией билеты в кино, с Лэнгстоном и Эдисоном.
– Я б тебя к себе пригласила, но к нам дядя собрался в гости, а ты мою маму знаешь, – вздыхает Ро.
– Семейный вечер, – киваю я.
А Пас говорит:
– Все билеты проданы. – И целует меня в щеку.
Я продолжаю качаться, смелая такая – отталкиваюсь ногами, волосы летят по ветру, тело длинное, небо проносится мимо, закрываю глаза, качаюсь, качаюсь, даю им скрыться из виду. А когда они скрываются, я перестаю качаться и просто сижу, свесив ноги, и черчу носками на гравии бессмысленные круги.
С папашей моим история такая: он не дожидается выходных, чтобы уйти в загул. Надраться с дружками можно всегда, не только вечером в пятницу.
Я вижу, как по моему потолку – в пузырях после покраски – ползет паук. Ползет так медленно, что можно отвернуться, а потом посмотреть снова – и тогда уже измерить расстояние. Он все ближе и ближе к трещине у меня над кроватью. Пронзительно-приятный дым проходится по легким, я его выдуваю, целясь в паука – я его назвала Ананси. Мы с Ананси теперь друзья, пусть и его заберет от травки.
Я слышу, как папаша возвращается домой, они с мамой начинают орать друг на друга. Зачем ему пить столько пива? Столько спиртного? Ему ж с утра на работу.
А она фиг ли так говнится? Ну оттянулся мужик, обязательно дать ему потом по башке?
Свет я у себя не включаю, просто смотрю, как солнце перетекает в сумерки, а они – в ночь.
Внизу работает телевизор, поверх орет музыка, потом начинают стучать в дверь, продолжают стучать, голоса, голоса, голоса, а потом я слышу Его голос, и тогда я распахиваю окно, выталкиваю защитный экран, падаю вниз и бегу, бегу, бегу так быстро, будто от этого зависит моя жизнь, в ужасе бегу прочь от всех ползучих тварей, бегу от погони.
Я помню, как все было до приезда Поппи. Да вот так. Дом у меня то ли был, то ли нет.
Лира говорит, что сбегает из дому. Куда? Зачем ей шататься по улицам в такие вот холодные вечера? Она сбегает откуда-то, а мне страшно хочется, чтобы мне было куда сбежать. Типа когда мы с Поппи сбегаем потанцевать по парку, зажечь свечи и пропеть заклинания, набрать цветов, засунуть их в замочные скважины, в щели для писем, в почтовые ящики – поизображать майских фей. А потом крадучись возвращаемся обратно, и Уиллоу наверняка все знает, но считает, что это мило и здорово, и утром покупает нам вкусные бейглы.
Теперь все не так. Никто не знает, где я и что делаю. И Поппи здесь больше нет.
Я устала, пошел дождь, как когда мне было одиннадцать. Пишу Пас и Ро, никакого ответа. Спят, наверное.
Так давно не происходило ничего плохого. Иду домой, чувствуя, что мне становится все равно.
Но я не могу позволить себе уснуть, пока Он внизу. Таращусь на Ананси, чувствуя, что в глаза будто насыпали песка. Хлопок двери, треск, бьется стекло. Не знаю, что там: родаки скандалят, или пьяный папаша шатается по дому и сметает все на своем пути, или дружки его препираются, кто выиграл пари, или в дом вломились воры и разносят все ради чистого удовольствия.
Я просто хочу спать.
Но что, если я засну, а Он войдет сюда. Он может. Хотя не заходил уже давно. Но сегодня может.
Я встаю и запираю дверь на замок, который поставила несколько лет назад с помощью Поппи. Почему именно – ей не сказала. Но она знает, что я не чувствую себя в безопасности. Я ей в общем все объяснила. Типа «ха-ха, я типа просто нервная, но знаешь, как-то спокойнее, если посреди ночи никто не завалится спьяну ко мне в комнату и не начнет ко мне приставать».
Я бесшумно тяну за дверную ручку, чтобы не привлекать внимания к двери, к комнате, к себе, к частям своего тела. Возвращаюсь в постель, сжимая в кулаке ключ от замка.
Наконец в доме все стихает, теперь слышны только ветер, шорох деревьев, шум машин вдалеке. Знаю, что спать нельзя, но все-таки засыпаю.
Совсем тихо – не знаю, что меня разбудило. Сажусь в постели, сердце так и бу́хает.
Ничего.
Совсем темно, поди что разгляди.
Потом – звук.
Это еще что?
Ничего не видно.
Вглядываюсь в темноту. Да, дверь. Ручка поворачивается туда-сюда. Дверь дергается, но ее держит язык замка: кто-то пытается попасть ко мне в комнату. Я не шевелюсь, нельзя, нельзя привлекать к себе внимание, я просто лежу и сплю, уходите, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Все давно затихло, я наконец откидываюсь на подушку, но спать не сплю.
Глава 6
Телефон начинает звонить в половине восьмого.
На рассвете в доме опять началось буйство, серый утренний свет проник в мою комнату, и раз поднялся шум, значит, проснулся кто-то еще. Поэтому мне было не страшно – по крайней мере не так страшно, как в самый темный и глухой ночной час. Глаза жгло, они воспалились и пересохли, так что мне, видимо, удалось еще ненадолго заснуть.
И вот Руми звонит мне в половине восьмого.
Я нашариваю телефон, чтобы сбросить этот звонок на фиг, а он начинает мне рассказывать про музыкальный фестиваль, на который у него билеты. Лэнгстон его кинул, а там будет выступать Жанель Монэ, и, может, я с ним схожу, ведь там будет обалденно.
Я прочищаю горло.
– Конечно, – говорю ему.
– Ты в порядке?
Я отыскиваю взглядом Ананси – вон он, расселся в центре паутины.
– Просто устала.
– Ну выпей кофе и одевайся.
– Ладно.
Ананси шевелит лапами.
– Через часик за тобой заеду.
Я засыпаю еще минут на сорок пять. Руми приезжает на десять минут раньше.
Я надеваю большие солнечные очки, собираю волосы в узел, остаюсь в топике и в леггинсах, в которых спала. Заглядываю по дороге в зеркало – я похожа на нежилой дом. В одном из пустых окон – крошечная фигурка. Вот такое у меня лицо. Щиплю себя за щеки, спускаюсь к машине Руми, делаю вид, что все ок.
Место для парковки мы находим так далеко, что проще было вовсе не брать машину.
– Лучше бы на автобусе поехали, – говорю я, и Руми пожимает плечами.
– А мне нравится ходить с тобой, – заявляет он и слегка задевает мою руку своей.
Это все притворство. Я просто притворяюсь
Для начала, как положено, мы набираем всякой еды. Пончики с корицей, пад-тай, лимонад, где во льду плавает целая половинка лимона. Я ложусь на траву погреться на солнышке – может, оно заполнит пустоту внутри. Руми сидит рядом в позе лотоса и болтает. Я не очень вслушиваюсь, пока он не упоминает Эдисона.
Руми, видимо, улавливает мою реакцию и умолкает.
– Что там, короче, у вас происходит?
– Да ладно, будто ты не знаешь.
На лице никакого выражения.
– Все знают, что я «такая уж вот». – Говорю и чувствую себя полной дурой. Это идиотское клише, которое совершенно не описывает того, кем я себя ощущаю.
Впрочем, это правда. Все знают. Все знают, что первый секс у меня был в четырнадцать, со студентом, который был не в курсе, сколько мне лет. Все знают, что как-то раз, в туалете в Грин-Лейк, я обработала Исайю рукой. Все знают, что я изменяла каждому из своих бойфрендов.
Руми откидывается назад.
– Уж вот какая?
Солнце печет, вокруг ходят люди – в дыму, перьях, шарфах и сандалиях, музыка с четырех или пяти площадок сливается в этакий приятный белый шум.