Теперь мы стоим так, что ему приходится смотреть на меня снизу вверх.

– Убеждала, что делать аборт – глупость, которая навлечет кучу последствий.

Матвей хмурится и тоже прячет руки в карманы легкого осеннего пальто.

– А о ребенке?

– Не знаю. Не помню, – качаю головой.

Я все эти дни старалась не думать о ребенке. Просто эмбрион, который либо будет жить, либо…

Не хотела и проникаться. Не хотела случайно полюбить…

Кажется, моя любовь вообще ни к чему хорошему не приводит, на кого бы она ни была направлена.

– Давай тогда вместе сходим, – предлагает Шумаков, а я в первые секунды даже не понимаю, о чем он говорит, а когда доходит, напрягаюсь вся.

– Зачем?

Хотя несложно догадаться. Он заплатит за все и…

Едва сдерживаю слезы. Решение, получается, принято.

– В смысле зачем, Алён?

– Я поняла-поняла, – бормочу и торопливо сбегаю по ступенькам к машине. Дергаю дверь, не ожидая того, что она окажется закрытой. Со стороны выгляжу психопаткой, наверное. Но не могу пока спокойно реагировать.

Соглашаюсь с Матвеем, потому что одна ничего не вывезу. Не смогу. Слишком сложно. Слишком больно. Слишком рано.

Слышу щелчок замков и снова дергаю дверь. На этот раз попадаю в салон и, как мышка из норки, наблюдаю за тем, как Матвей садится за руль. Между нами повисает гробовая тишина.

Накидываю на себя ремень, прячу руки в карманы и до едкой боли впиваюсь ногтями в ладошки.

Мот включает радиостанцию. Из колонок льется приятная медленная мелодия, ухожу в себя в этот момент.

– Ты куда к врачу ходила? – Мот цепляет меня глазами.

– В женскую консультацию. Но проще съездить куда-нибудь в частную клинику. Так будет быстрее.

Шумаков кивает. Щелкает поворотником и притормаживает у тротуара. Берет телефон, что-то ищет, а потом вбивает адрес в навигаторе.

Когда машина снова трогается с места, я хочу умереть. Меня натурально трясет. В глазах слезы, и вокруг совсем ничего не видно из-за них. Всхлипываю, но стараюсь сделать это как можно более тихо, так, чтобы Матвей не заметил.

Намеренно отворачиваюсь и смотрю в окошко. Успокаиваюсь. Я же сама хотела, чтобы он все решил, вот он и решил.

Правда, ощущение, словно я на казнь еду. Еще немного, и мою голову положат на плаху.

У клиники меня почти парализует. Понимаю, что нужно выйти из машины, но даже руку поднять не могу, чтобы дверь открыть. Мот, видимо, как-то по-своему расценивает мое поведение, потому что вылезает из-за руля и открывает для меня эту чертову дверь. Даже руку протягивает.

Боже, откуда в этом монстре столько манер вдруг?

– Спасибо, – натужно улыбаюсь и хочу выдернуть пальцы из его ладони, только не получается. Мот их крепко сжимает.

Ладно. Пусть. Если ему нравится разыгрывать этот спектакль, я подыграю. Вариантов-то у меня все равно нет.

Мы поднимаемся по ступенькам, держась за руки. Со стороны так кажется. На самом же деле это Матвей меня держит, а я до хруста в пальцах хочу спрятать их в карманы куртки.

На рецепции приветливая девушка что-то спрашивает, и я отвечаю на автомате. Слышу вопрос, выдаю ответ, но не вникаю, что к чему.

Единственное, что четко понимаю, это вопрос о паспорте, которого у меня с собой нет.

Вижу, как Матвей достает свои документы, карточки, и зажмуриваюсь.

Расстегиваю куртку, отпихиваю ее куда-то в сторону, делаю все спокойно, с легкой улыбкой на губах. Иногда подвисаю взглядом в одной точке, но держу лицо, так сказать.

Нас проводят по белому длинному коридору, я вижу дверь кабинета, в который нужно зайти, и картинка перед глазами начинает темнеть. Чувствую, как подкашиваются ноги, но жесткого падения не ощущаю. Шумаков подхватывает меня под руки.

Звуки размазываются. Вокруг одно сплошное эхо.

– Алён?

Чувствую мягкий диванчик под задницей и руки Матвея на своем теле. Он что-то еще говорит, но я только киваю, а картинка меркнет окончательно.

Им, наверное, так даже проще будет его из меня вытащить, пока я без сознания. Добавят какую-нибудь анестезию, и все. С этими мыслями проваливаюсь в темноту.

Когда открываю глаза, подташнивает. Слишком ярко. Тишина давит на виски. Скольжу ладонью к животу. Сглатываю.

Сколько прошло времени?

Судя по интерьеру, это палата стационара этой самой клиники, в которую мы приехали.

Аккуратно поднимаюсь на локти, взгляд сразу прилипает к Шумакову, стоящему у окна. Руки в карманах брюк, челюсть сжата. Взгляд устремлен вдаль. Он настолько в своих мыслях сейчас, что даже не замечает, что я пришла в себя.

– Все? – прокашливаюсь.

Во рту так пересохло, что язык вот-вот приклеится к небу.

Матвей разворачивается. Сталкиваемся глазами, и я отшатываюсь, потому что он так резко срывается с места. До чертиков пугает этот его рывок. На автомате обнимаю себя руками и быстро принимаю сидячее положение.

– Ты меня напугала, – Шумаков упирается коленом в койку, тянет меня на себя и заключает в объятия. Такие крепкие, что дышать трудно. Я, даже если захочу, из них не выберусь. – Алёнка, – обшаривает ладонями мое тело, а потом обхватывает щеки. Смотрит прямо в глаза. Держаться и не плакать больше нет сил.

Всхлипываю. Цепляюсь за его плечи безжизненными пальцами и слизываю с губ соленые слезы.

– Не плачь, – гладит меня по голове. – Ты чего такое творишь?

Он улыбается, покрывает поцелуями мои щеки, губы, а я ничего не понимаю уже. Совсем ничего.

– Что это было? – обхватывает ладонями мои щеки. – Ты ешь вообще? Похудела. – Мельком сканирует мое тело. – Они говорят, что все хорошо и, скорее всего, ты всего лишь перенервничала, конечно. Таблетки какие-то выписали. Я спрашивал про УЗИ, они сказали, что…

Зачем УЗИ?

Моргаю и накрываю губы Матвея своими пальцами.

Все еще не могу прийти в себя. Матвей продолжает меня трогать. Чувствую его пальцы, его тепло, его запах. Делаю глубокий вдох.

Шумаков так смотрит, у него зрачки бегают. Он, кажется, и правда за меня испугался…

– УЗИ? – сглатываю ком в горле.

Матвей хмурится. Вижу по взгляду, как начинает соображать и, кажется, понимать весь абсурд ситуации.

– Мы же для этого сюда вроде как и ехали, Алён.

– Да?

Мои губы подрагивают. Кажется, я только что чуть не довела себя до припадка из-за того, что неправильно поняла намерения Матвея.

– А ты? – Шумаков поджимает губы, бегло осматривает палату, а потом заглядывает мне в глаза. В этот момент, видимо, окончательно все понимает. – Ты сейчас на аборт ехала? – спрашивает уже шепотом.

Киваю. Робко. Боязно. Стыдно.

Опускаю глаза и сжимаю пальцы в замок.

– Класс, – Матвей шумно выдыхает. Отстраняется.

Не просто отстраняется на пару сантиметров, а конкретно так отходит в сторону. Прячет руки в карманы джинсов, пробегается пятерней по волосам, достает пачку сигарет, открывает-закрывает ее и снова прячет.

Все это происходит молча, пока я сижу на койке, подтянув колени к груди, и тайком за ним наблюдаю, сгорая со стыда.

Я же его сейчас просто размазала, наверное. Своим воображением столкнула нас в очередную пропасть. Хотя он ничего не объяснил. Не дал ни одного внушительного ответа о ребенке и дальнейшей жизни, ну что мне еще было думать? Что?

– Я, наверное, неправильно как-то выразился, – Мот ухмыляется, но выглядит эта его ухмылка невесело, скорее, горестно и печально.

– Я ждала конкретный ответ, – бормочу себе под нос.

– Понял уже.

– Что теперь делать? – поднимаю голову, смотрю Матвею в спину. Сосредотачиваю взгляд где-то между лопаток, пока он снова залипает в окно.

– Явно не аборт, – произносит сухо.

Судя по голосу, он точно в бешенстве, просто сдерживается. Молчит, чтобы не довести ситуацию до абсурда окончательно. Я по его примеру делаю то же самое. Можно, конечно, сейчас возмутиться, начать обвинять Мота в том, что нужно словами доносить свои намерения, но сил и желания на это нет. С меня хватит этих слез и истерик. Я хочу спокойствия. Правда.

Устала. Так сильно устала.

По кругу верчу в голове слова Матвея.

Явно не аборт.

Не аборт. Явно.

Губы трогает улыбка, а в груди становится так тепло, что хочется смеяться. С плеч сваливается просто невероятных размеров груз, что тяготил эти долгие дни.

Правда, вопросов от этого меньше не становится.

Как и где мы будем жить? Что мне делать с Ниной? Учебой, моей прежней жизнью?

Не думаю, что Мот захочет остаться здесь. Сейчас тем более, у него контракт, карьера прет в гору, для него это самый удачный момент в работе. Ребенок и я в придачу, еще и с маленькой сестрой, в его планы явно не входили…

Это нужно обсуждать, проговаривать, но, как начать, особенно сейчас, когда мы оба испытали эмоциональное потрясение, я совсем не знаю.

В палату стучат. Дверь открывается.

– Все хорошо у вас? – медсестра в кипенно-белом халате смотрит на меня с улыбкой.

– Да, – киваю.

– Отлично. Кабинет УЗИ мы подготовили, как будете готовы, подходите.

– Десять минут, – Мот мажет по девушке взглядом, – и мы придем. Номер кабинета?

– Сто десятый.

– Спасибо, – благодарит Шумаков и, дождавшись, когда медсестра закроет дверь, переводит взгляд на меня. – Ты же не против?

– Нет.

В кабинете, где стоит УЗИ-аппаратура, снова начинаю нервничать. Кажется, что потолок вот-вот упадет мне на голову.

Матвей тоже здесь, и его присутствие только добавляет волнения. Ложусь на кушетку, задираю свитер, расстегиваю пуговицы на джинсах, делая при этом рваные вдохи.

Когда врач наносит ледяной по ощущениям гель, вздрагиваю, ловлю взгляд Матвея. Он сидит рядом. Сама беру его за руку. Крепко вцепляюсь в его ладонь и зажмуриваюсь.

Словам врача внимаю как чему-то самому важному на земле, а когда слышу стук маленького сердечка, покрываюсь мурашками.

Мамочки.

Слезы на глаза наворачиваются в эту же секунду. Всхлипываю и чувствую, как Матвей крепче сжимает мои пальцы.

Из клиники мы оба выходим в таком состоянии, словно нас чем-то неплохо так приложили по голове. Молчим. На автомате сажусь к Матвею в машину, пристегиваюсь, а в ушах до сих пор стук сердечка. Семь недель. Восьмая пошла. Божечки!

Обхватываю ладонями щеки, тру, пока те не краснеют от обильного прилива крови, и перевожу взгляд на Матвея. Он сидит за рулем и смотрит в одну точку.

Что он чувствует сейчас? О чем думает? Все плохо или хорошо?

– Я вечером уезжаю, – берет меня за руку. – Смогу забрать тебя через пять дней. Хватит, чтобы собраться и уладить здесь все?

Приоткрываю губы. Нужно что-то говорить, но я пока не могу сообразить, что же…

– Матвей, – начинаю осторожно, но Шумаков сразу перебивает:

– Ты уедешь со мной. Теперь ты моя семья. Вы. Ты и наш ребенок. Вариант жить по разным городам я не рассматриваю.

Он сейчас ставит мне условия? Разве так делают? Разве так можно?

– Но у меня…

– Я помню. Ответственность. Братья, сестры. Теперь у тебя другая ответственность, Алён. Семья и наш ребенок.

– Вадик не вывезет один, – произношу совсем тихо. У меня шок. Он сейчас безжалостно рубит мою жизнь, подстраивает под себя и совсем этого не стесняется.

– Я знаю, что вы решились положить отца на лечение. Будет проще. Вадя не дебил, все поймет.

Глава 4

Матвей

– А Нина? Я не могу ее бросить, Матвей.

– Она ходит в сад, можно нанять няню, которая будет заниматься ей. В этом нет проблемы, Алён.

Алёнка отворачивается. Знаю, что сейчас будет плакать. Будет пытаться протолкнуть свою версию развития событий. Но я не могу ей этого позволить.

Я не хочу воспитывать чужого ребенка, особенно когда могу подстраховать малышку финансово.

Мои представления о семье вполне себе стандартные. Мама, папа, ребенок, отдельное жилье, свои правила.