У Перкина, мальчика-козопаса, тоже нет земли, но он каждый год отдаёт козу в качестве ренты за хижину своей бабки. За несколько недель до Михайлова дня Перкин говорит всем в деревне: «Я отдам ему любую козу, только не чёрную» или «не серую». Уильям Стюард, конечно, это слышит и доносит отцу, и в день ренты мой отец настаивает, чтобы ему отдали ту самую чёрную или серую животину, с которой Перкин не хотел расставаться. Батюшка злорадствует и считает, что получает у Перкина лучшее, но Перкин всегда подмигивает мне перед уходом. И каждый год коза, которую требует мой отец, оказывается самой слабой, или самой злющей, или той, что сожрала бельё на верёвке или тростник на полу. Перкин – самый умный человек, которого я знаю.

30-й день сентября

Морвенна говорит, когда я закончу с письмом, то должна помочь варить мыло. Эта пузырящаяся жижа воняет хуже, чем нужник летом. Поэтому я собираюсь писать не переставая.

Во-первых, я больше расскажу про Перкина. Пусть он и мальчик-козопас, но он мой хороший друг и брат моего сердца. Он стройный и миловидный, с золотыми волосами и голубыми глазами, как у короля, но куда грязнее короля, хотя и куда чище, чем другие крестьяне. Он часто страдает от ветра в кишках, и я регулярно делаю ему настойку на тмине с анисом, чтобы освободить печень и развеять ветры. Чаще всего это не срабатывает.

Одна нога его значительно короче другой, и когда он ходит, то кажется, будто он неуклюже танцует, покачивая головой и размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Как-то я привязала к своей ноге ведро, чтобы ходить, как Перкин, и танцевать вместе с ним, но мои руки и ноги быстро устали. Наверняка Перкин устаёт всё время, но злонравным от этого не становится.

Он живёт или с козами, или с бабкой в зависимости от времени года – и почти всегда мудр и добр, когда не дразнит меня. Это Перкин научил меня давать имена птицам, определять погоду по небу, плеваться в щёлочку между передними зубами, мухлевать в шашки и не попадаться – всем самым важным вещам, что я знаю.

Мне часто велят не проводить слишком много времени с козопасом, а я, разумеется, бегаю к нему, когда могу. Однажды я нашла его в поле, он жевал травинку и повторял под нос какие-то слова, снова и снова.

– Что за чары ты накладываешь, колдун? – спросила я.

– Это не чары, – ответил он, – а слово «яблоко» на нормандском и латинском языках. Я недавно это услышал и повторяю снова и снова, чтобы не забыть.

Перкин любит так делать. Ему бы хотелось быть учёным. Когда он узнаёт новые слова, то говорит их все разом: «Это яблоко/pomme/malus не спелое» или «Иногда козы/chevres/capri умнее людей». Кому-то непросто понимать Перкина, но я всегда знаю, что у него на сердце.

У меня устаёт рука, да и чернила кончились, а Морвенна мрачно на меня смотрит. Боюсь, мне пора варить мыло. Неужто я обречена проводить дни, мешая гусиный жир в огромных чанах, когда не пишу Эдварду?

Вот интересно, почему, когда ты трёшь лицо и руки чёрным вонючим мылом, полным песка, они становятся чистыми? Почему не чёрными и полными песка? Сказать более нечего.

Октябрь

1-й день октября

Писарь моего батюшки сегодня страдает от воспаления глаз. Несомненно, это потому, что он подсматривал за нашими служанками, когда они мыли подмышки на мельничной запруде. У меня не было материнского молока, из которого делают бальзам для глаз, так что я обошлась чесноком и гусиным жиром, которыми умащивали ожоги Морвенны на той неделе. Как бы писарь ни вопил, ему это не навредит.

Я более не могу терпеть дел, достойных леди, бесконечного и бессмысленного шитья, обмётывания, мыловарения, врачевания и перебирания льна! Почему считается, что леди слишком нежны для того, чтобы лазать по деревьям или кидаться камнями в реку, но при этом вполне способны выбирать червей из солонины? Почему я должна сегодня учиться ходить крохотными шажками, а завтра – потеть над огромными и дымящимися котлами с навозом и крапивой для лекарств? Почему хозяйка усадьбы должна заниматься самыми неприятными делами? Лучше бы я была свинопасом.

3-й день октября

Сегодня вечером у нас в зале евреи! Они искали укрытия от дождя по пути в Лондон. Мой батюшка в отъезде, и матушка их впустила. Она не боится евреев, но повар и кухонные мальчишки сбежали в амбар, так что сегодня никто не будет ужинать. Я собираюсь прятаться в тенях зала, чтобы увидеть их рога и хвосты. Вот погодите, когда Перкин об этом услышит!

Час вечерней молитвы, позже в этот же день

Святые черепушки! У евреев нет ни рогов, ни хвостов, зато есть мокрые одежды и оборванные дети. Они покидают Англию по приказу короля, который говорит, что евреи – адские отродья, злобные и опасные. Наверное, он знает каких-то других евреев, а не этих напуганных и тщедушных, что пришли к нам сегодня.

Я спряталась в зале в надежде увидеть, как они говорят с дьяволом или совершают злодеяния. Но мужчины просто пили и пели, и спорили, и размахивали руками, а женщины болтали промеж собой. Прямо как христиане. Дети в основном шмыгали носами и хныкали, пока одна женщина с лицом морщинистым, будто вялое яблоко, не собрала их вокруг себя. Сперва она говорила с ними на еврейском наречии, что похоже на фырканье лошадей, но потом, подмигнув в мою сторону, перешла на английский.

Сначала она рассказала о старике по имени Авраам, который поспорил с самим Богом и пережил множество приключений в пустыне. Потом о Моисее, которого я узнала по Библии, но забыла, что он был еврей. Женщина сказала, что Моисей вывел евреев из рабства к свободе, как и они сейчас найдут свободу во Фландрии, взойдя на большие корабли с развевающимися парусами, которые будет гнать дыхание Божье.

Потом она рассказала историю о человеке, который был таким глупым, что забыл, как одеваться по утрам. Куда надеть рубашку? На ноги или на руки? И как её застёгивать? Такие хлопоты были у него каждое утро. Наконец он решил нанять соседского мальчишку, чтобы тот заходил к нему каждый день и говорил: «Обувку надо надевать так, а плащ – вот так, а шляпу надевают на голову». И вот мальчик пришёл в первый день. «Сперва, – сказал он глупцу, – тебе надо помыться». «Это всё очень хорошо, – ответил глупец, – но где мне себя найти? Где вообще я нахожусь? Я здесь? Вот здесь? Или я здесь?» И он заглянул под кровать и за стул и выглянул на улицу, но всё было напрасно, ибо он так и не нашёл себя.

И пока женщина говорила, дети перестали шмыгать носами и хором начали напевать вместе с ней: «Так я здесь? Или здесь?» А потом принялись робко попинывать друг друга и хихикать, вытирая мокрые носы рукавами и подолами.

– Послушайте меня, дети мои, – сказала старая женщина, – не будьте такими же, как этот глупец. Знайте, где вы находитесь. Как? Зная, кто вы и откуда вы родом. Как река в ночи сияет отражённым светом луны, так и вы сияйте светом вашей семьи, вашего народа и вашего Бога. Чтобы вы никогда не были далеко от дома и в одиночестве, куда бы ни пошли.

Это было чудо. Она была похожа на менестреля или волшебника, ведь из её морщинистого рта струились истории. А потом она вытащила из рукавов своего одеяния хлеб и лук, и селёдку, и варёную капусту, и они поели. Одна крохотная девочка с добрыми глазами принесла мне луковку и немного хлеба. Быть может, я пряталась не так хорошо, как думала. Угощения пахли, как и наша еда, а я проголодалась, пока слушала о приключениях Моисея, так что поела. Я не умерла и не превратилась в еврейку. Думаю, некоторые истории были правдивы, а некоторые – это просто истории.

4-й день октября

Мне стало грустно, когда утром я увидела, что евреи уходят. Но потом я придумала отправиться в путешествие вместе с ними, чтобы пережить приключения и даже, быть может, найти собственный путь в мире и никогда не возвращаться в унылую Усадьбу прядения и шитья. Я надела старую тунику и лосины Эдварда, заправила волосы под шапочку, приняла важный вид и сплюнула – и сразу же стала похожа на мальчика, только на удивление плоского между ног. Я сперва думала набить лосины соломой, но побоялась, что мне будет сложно передвигаться, так что пошла как была. Когда мы уходили, я слышала, как моя кормилица Морвенна зовёт меня, но она и не подумала обратить внимание на мальчика в шерстяной шапочке.

Я шла с ними всю дорогу до Вутон-андер-Винвуда, надеясь услышать новые истории, но старая женщина молчала. Тогда я сама рассказала ей про свою жизнь и как мне скучно шить, варить, врачевать, и как бы я хотела отправиться в Крестовый поход, как дядя Джордж, или жить с козами, как Перкин. А она погладила моё лицо своими грубыми ладонями и пробормотала:

– Птичка, на том свете тебя не спросят: «Почему ты не была Джорджем?» или «Почему ты не была Перкином?» Тебя спросят: «Почему ты не была Кэтрин?»

Что это значило? Она больше ничего не сказала. И я, смущённая и погрустневшая, ушла от них на ярмарку урожая в Вутоне. Сама ярмарка была небольшой, но здесь были продавец лент, палатка с элем, канатоходец и двухголовая коза.

Я ещё никогда не уходила так далеко от дома без Морвенны. Мне это показалось настоящим приключением. Я осмотрела телегу с окованными медью бочками, ножами, верёвками и иглами, выставленными на продажу. Я послушала, как двое мужчин спорят о цене коровы, которая выглядела усталой и явно мечтала о доме. Я заметила, как трое мальчишек пригоршнями воровали эль из бочки позади палатки, смеялись, брызгались и притворялись пьяными.

За тем местом, где выставляли на торги лошадей, находилась крошечная сцена, и маленький деревянный Ной и его жена танцевали на ниточках, пока Бог приказывал Ною построить ковчег, и миссис Ной гневно тянула мужа за кафтан и с руганью велела ему закончить работу по дому, и заявила, чтобы он не рассчитывал на то, что она взойдёт на эту хлипкую лодчонку.

Наконец Ной повалил свою желчную и сварливую жену наземь, раздались крики: «Проси пощады, говорю я!» и «Нет, ничего просить не буду!» И они замерли в груде запутанных нитей.

Потом пришла длинная процессия животных – каждой твари по паре – на крашеном свитке, который разворачивали кукловод и его подмастерье, чтобы казалось, будто они пересекают сцену, пока Ной зовёт их:

Львы и псы, и леопарды,
Коз, коров и свинок стадо,
Кур, гусей зову с собою,
Всех, кто лает и кто воет.

Когда ковчег загрузили, он поплыл под дождём из позолоченного серебра в море, сделанное из сине-зелёного атласа, пока не спустилась голубка на золотистых нитях, дабы провозгласить, что впереди земля и жизнь для всех. Это был великолепный спектакль, хотя я всё представленье видела кукловода, дёргающего за ниточки, бьющего в кастрюли и вытирающего нос о занавес.

И вот тогда Уильям Стюард, который приехал на ярмарку купить бочки, увидел меня и пригрозил утащить домой за волосы. Я уже знатно проголодалась и пошла за ним с превеликой охотой взамен на обещание ничего не говорить о моём приключении. По дороге мы прошли мимо корзин с петухами для петушиных боёв. Притворяясь как можно более невинной, я пинком перевернула корзины, и петухи сбежали. Святые черепушки! Я думала, что буду Моисеем, ведущим их к свободе и домам, к их жёнам и цыплятам. А вместо этого они налетели друг на друга и вцепились в перья острыми когтями, крича и нанося клювами удары.

Мне уже надоела ярмарка, и я была готова пойти домой. Я сказала матушке и Морвенне, что весь день пряталась от работы на голубятне. Они поверили. Я бы так и поступила.

5-й день октября

Сегодня поварёнок рассказал мне о подмастерье мельника в Ноттингеме, который умеет пукать, когда захочет. Вот это, думаю я, очень полезный и примечательный талант, и к дьяволу прядение. Я нарочно объелась за обедом и попыталась проверить, есть ли у меня талант. Нету.

6-й день октября