Сегодня праздник святой Веры, мы с Морвенной выгнали из кухни повара, чтобы испечь кекс святой Веры. Я протянула кусочки кекса сквозь рубиновое кольцо матушки и повесила его на кроватный столбик. Сегодня святая Вера пошлёт мне сон, в котором я увижу своего суженного. Хорошо бы, если бы это оказался принц или рыцарь с золотыми волосами. Или жонглёр в рубиновой шёлковой тунике и пурпурном трико. Или бродячий менестрель, у которого в горле живёт музыка, а в глазах – озорство.

7-й день октября

Приснился пукающий подмастерье мельника. Сегодня утром я втоптала пирог в тростник на полу и выбросила кольцо на свиной двор. Я никогда не выйду замуж.

8-й день октября

Искала матушкино кольцо на свином дворе до темноты. Точно решила, что никогда не буду свинопасом.

9-й день октября

Сегодняшние события меня очень порадовали, и я праздную их пригоршней ежевики и куском пирога со свининой, оставшегося от ужина. Пока я ем, я буду излагать события дня, чтобы вновь пережить удовольствие. Сегодня утром я слышала из окна верхней комнаты, как поют и кричат крестьяне, которые шли строить дом для Ральфа Литтлмауса, ведь его старый сгорел на празднестве в честь Михайлова дня. И я подумала: ах я, бедняжка. Снова заперта внутри. Пропускаю всё веселье. Но потом моя мать, слегка позеленевшая лицом, свернулась на своей большой кровати и задёрнула занавеси и полог. А Морвенна пошла на кухню ругаться с поваром из-за ужина. И я спустилась по лестнице, проскользнула через зал и двор и побежала по дороге в деревню, подоткнув юбки и сняв обувку.

Каркас дома был уже возведён, и Джоан Прауд, Марджори Мастерд и дети Ральфа сплетали ивовые прутья, чтобы поставить стены.

Рядом в небольшой ложбинке проходила моя любимая часть строительства, и я прыгнула, дурачась, прямо туда, чтобы месить ногами грязь с соломой и коровьим навозом, из которых выйдет отличная обмазка для стен. Жижа дарила приятные ощущения, просачиваясь сквозь пальцы ног. Светило солнце, дул ветерок, ежевика была спелой, а люди пели «Эй, тра-ля-ля-ля» и «Девица, славная красой», и у меня между пальцами хлюпала грязь. О, как здорово быть крестьянкой.

Потом мне в голову пришла первая хорошая мысль. Я набрала пригоршню грязи и швырнула вверх. Я смотрела, как она – хлюп! да шлёп! – падает на лица, руки и плечи моих товарищей-месильщиков. В меня тоже полетели пригоршни серой и вонючей жижи, и я не отставала до тех пор, пока мы не стали похожи на гипсовых святых.

Внезапно всё прекратилось – никто не пел, не швырялся, не плёл прутья. Все уставились на юношу, который стоял на дороге и держал в руках поводья самого красивого коня, которого я только видела. Юноша тоже был красив, с золотыми волосами и золотыми глазами, а туника его была скроена из золотого и зелёного бархата. Все молчали, но мне было любопытно, и я подошла к нему.

– Доброе утро, сэр. Могу я вам помочь? – спросила я так вежливо, как умела.

Он долгое время пялился на меня, не говоря ни слова, пока его лоб собирался морщинами, а рот сжимался, будто мышиная какашка. Наконец он ответил:

– Мой Бог, вот так вонь! Неужели в этой деревне нет воды для мытья или благовоний, чтобы скрыть запах?

Я ничего не сказала. Не думаю, что ответ был так уж ему нужен.

А он продолжил:

– Это ли усадьба Ролло Стоунбриджа впереди?

– А чего вам надо от лорда Ролло? – спросила я.

– Не твоё дело, девка! Я навещаю его семью с намерением жениться на его дочери Кэтрин, – ответил он, доставая из рукава пропитанный духами клочок ткани и поднося его к носу.

«Святые черепушки!» – подумала я. Выходить за этого надушенного щёголя с куриной гузкой вместо рта и вечно нахмуренным лицом?! Вот тогда мне пришла ещё одна очень хорошая мысль.

– Леди Кэтрин, – ответила я, пытаясь походить на крестьянку. – Ох и удачи же вам, добрый сэр. Вам-то она пригодится.

– Правда? Неужто с леди что-то не так?

– Нет, сэр. О нет. Леди у нас миловидная, вот только на головушку бедна да спину совсем скрючило. Так-то она нежная и тихая, когда её не запирают. А рытвины у неё на лице куда лучше стали. Правда. Прошу вас, сэр, не говорите никому, что я ляпнула, будто с леди Кэтрин что-то не так. Прошу вас, сэр.

Я потянулась схватить его за локоть, но он увернулся, прыгнул на спину своему прекрасному коню и понёсся по дороге к усадьбе. «Святые черепушки! – подумала я. – Он всё равно попытается!» Но пока я смотрела ему вслед, прекрасный конь с прекрасным юношей сошёл с дороги, сделал широкий крюк в поле, вытаптывая борозды, которые тщательно засеял Уолтер Мастерд, и ускакал прочь от поместья, от моего батюшки и, слава богу, от меня.

Весь ужин батюшка смотрел на дверь и наконец вслух задался вопросом о местонахождении некоего Ролта, о коем я, разумеется, не знала. Вот почему мне так люб день сегодняшний, и пирога со свининой мало, чтобы отпраздновать моё спасение.

10-й день октября

Всего три дня осталось до праздника святого Эдварда, дня святого моего брата. Когда Эдвард ещё был дома, мы праздновали этот день каждый год, устраивая пиры, танцы и потешные битвы во дворе. Теперь наши празднества таковы: у батюшки багровеет лицо, матушка сужает глаза и рот, а повар размахивает поварёшкой и бранится по-саксонски. А вот и причина всех этих треволнений: каждый год в этот день, с тех пор как Эдвард ушёл в монахи, матушка отправляет телеги с дарами в его аббатство – в его честь. Отец кричит, что мы с тем же успехом можем швырять его драгоценные припасы в выгребную яму (однажды гневная печень воспламенит отца, и я пожарю на нём хлеб). Матушка зовёт его скрягой и сквалыгой. Повар кипит, бурлит и огрызается, когда его бекон, мука и рейнское вино уезжают со двора. Но каждый год моя матушка тверда, и телеги вновь отправляются в путь. В этом году мы послали:

• 460 штук солёной сельди

• 3 круга сыра, бочонок яблок

• 4 куры, 3 утки и 87 голубей

• 4 бочки муки, мёд из наших ульев

• 100 галлонов эля (ибо никто не пьёт эля больше, чем монахи, как говорит батюшка)

• 4 железных котла, деревянные ложки и мышеловку для кухни

• гусиный жир, чтобы делать свечи на каждый день и мыло (бьюсь об заклад, им нужно много свечей и мало мыла, ведь они же монахи)

• 40 фунтов пчелиного воска для церковных свечей

• сундук с одеялами, полотном и салфетками

• роговые гребни для тех, у кого есть волосы

• гусиные перья, пух и отрез ткани (чёрной)

Матушка каждый год мечтает увидеть в этот день Эдварда. Он её любимый ребёнок. Неудивительно. Роберт – мерзкий, и мне странно, что она родила ещё детей после такого первенца. Я бы забыла его у реки. Томас так давно ушёл вместе с королём, что мы его почти забыли. Я упряма, сварлива и колюча, как чертополох. Естественно, что только Эдвард её любимчик. И мой тоже.

11-й день октября

Вчера ночью матушка потеряла ребёнка, которого носила, и это пятый человек, чью смерть я видела и у кого не было даже возможности пожить. Если Бог судил мне стать её последним ребёнком, я бы хотела, чтобы Он перестал давать ей детей, а потом отбирать. Она так горюет! Я не верю, что Бог хочет наказать мою мать. Пусть она неучёная и не особо умная, но зато добрая. Я думаю, он просто к ней невнимателен.

Матушка лежит с белым лицом на большой кровати в верхней комнате, а Морвенна подаёт ей кубки с чесноком, и мятой, и уксусом, чтобы очистить её чрево, и утешает её словами «О, моя бедная леди» и кудахчущими причитаниями. Я должна завтра поехать вместо матушки с телегами и увидеть Эдварда – ещё одно наказание для хозяйки усадьбы. Боже! Дорога трудная, погода жаркая, монахи старые и вонючие. Мы уезжаем после завтрака, и я надеюсь, мы будем уже далеко, когда солнце догонит нас.

12-й день октября

Никакого шитья, прядения и гусиного жира! Сегодня моя жизнь изменилась. Как так получилось: мы прибыли в аббатство вскоре после обеда, остановились рядом с главными воротами на постоялом дворе рядом с мельницей. Тряска в повозке не пошла на пользу моему желудку после заливного угря и варёного ягнёнка, так что слезала я оттуда с облегчением.

Высокий монах с большим носом поприветствовал нас и повёл с постоялого двора через ворота аббатства мимо кухонь, келий, обширных складов к кабинету аббата за часовней.

Аббат принял нас милостиво и велел передать моей матери добрые слова и чудесную книжечку про святых, про дни их поминовения и их великие деяния. В ней было написано, что сегодня праздник святого Эдварда, первого христианского короля Нортумбрии, чья голова лежит в Йорке, а тело – в аббатстве Уитби. Я думаю, там слишком много слов и мало картинок, но раз уж я умею читать, а матушка – нет, я постараюсь выпросить эту книжечку для себя.

Брат Ансельм, большеносый монах, проводил меня к столу Эдварда в писарской. Женщин обычно туда не пускают, но мне кажется, меня считают ещё не совсем женщиной.

Эдвард работает в раю. За садом, рядом с часовней, есть комната размером с амбар и такая же холодная. На стенах – ряды полок, где хранятся книги и свитки, а некоторые из них прикованы, будто это драгоценные реликвии или дикие звери. Пятнадцать столов, слабо освещённых свечами, стоят в три ряда, а за ними, скорчившись, сидят пятнадцать монахов, утыкаясь носами в столешницы. Каждый монах держит в одной руке перо, а в другой – острый нож, чтобы стирать свои ошибки. На столах лежат перья всех размеров, горшочки с чёрными и цветными чернилами, песок для просушки и ножи для заточки.

Кто-то из монахов копирует слова с одной страницы на другую. Кто-то добавляет изысканные узоры первой букве и украшения на страницу. А есть те, кто пробивает дырки в страницах и сшивает их меж деревянными обложками. Никогда я не видела таких красивых книг, да ещё и так много.

Монахи не особо разговаривали со мной и даже не слушали меня, но не прогоняли. Я подошла к брату Уильяму, который смешивал краски, и подала ему пару дельных мыслей по поводу чернил – как добиться у розы цвета носа новорождённого ягнёнка и как получить нежно зелёный, который иногда видно на плёнке внутри свежего сырого яйца. Он ничего не сказал, только фыркнул, но я уверена, он был благодарен за такие предложения.

Ещё один монах разрешил мне подготовить пергамент для завтрашних записей, но я знала, что это кожа от наших овец, и испугалась, что я узнаю какую-нибудь. У меня бывает такое ощущение, когда повар набивает начинкой лебедей, гусей и ягнят и ставит их на стол перед нами на особых пирах. Уж лучше было бы выглаживать и посыпать порошком страницы пергамента после того, как они станут меньше походить на животных, пусть даже порошок испачкал бы мне волосы, нос и одежду.

Эдвард питает страсть к буквам и словам, которые с любовью записывает на размягчённый пергамент. Но для меня нет ничего прекрасней картинок! Птицы и цветы, святые и ангелы стремятся вверх по краю страницы, взбираются на заглавные буквы и спускаются по полям. Рыцари верхом на улитках бросаются в бой с белками и козами, а многоликий дьявол носится по странице галопом, искушая читателя отвлечься от святых слов. Если бы я до конца жизни рисовала картинки вместо штопки и ткачества, вот это был бы настоящий рай!

В этот момент моя жизнь изменилась. Я решила сбежать в аббатство. Я стану жить, рисуя картинки в скриптории, пусть мне и хотелось бы, чтобы тут было немного поживее. Конечно, мне будет сложно, ведь я девочка. Но ещё я упрямая и умная! Это аббатство выбирать нельзя, как бы мне ни хотелось жить рядом с Эдвардом. Но меня тут знают – и знают, что я не мальчик. Я должна найти другие, поблизости к дому, чтобы меня навещал Перкин, с комнатой для писцов и, быть может, с пожилым аббатом, который плохо видит.

А братья видят друг друга нагими? Кто может заметить, что новый брат – дева, а вовсе не мальчик? Надо выяснить. А Эдвард мне скажет? Завтра, когда я буду его покидать, я спрошу.

Сегодня мы спим на постоялом дворе. Он рядом с аббатством, и я могу тренироваться быть монахом. Интересно, чем ещё они занимаются.