Меня, кстати, всегда занимал вопрос, зачем реальность так делает. Сначала заманивает, щедро отсыпая чудес и радостей, а потом, когда жертва попалась и доверчиво продолжает ждать подарков от судьбы, ставит подножку. Вот как это так? Закон всемирного равновесия в действии? Где-то прибыло, значит, потом где-то убудет? Закон полосатой зебры? Что, если весь наш мир на самом деле это гигантская зебра, которой ужасно скучно ходить в монохроме? Вот она маниакально и отмеривает полоски: белая-черная, белая-черная, белая-черная… А можно мне какую-нибудь необычную, а? Желтенькую? Серо-буро-малиновую? Фиолетовую в крапинку?

Короче, сначала все было хорошо. Ну или мне так казалось.

«Прилетай ко мне, пожалуйста, хотя бы на один день, я куплю билеты».

Нежность, объятия, касаться друг друга, засыпать в обнимку.

Волшебные закаты и рассветы.

Километры переписки: «я скучаю» – «я тоже».

Делиться настроением, делиться впечатлениями, чувствовать, что расстояния становятся совсем короткими, ничтожными, не важными.

Разговоры, разговоры, разговоры.

«Я тебя люблю».

Не я, кстати, первая это сказала. Не я. «И я тебя тоже», – вот это была моя реплика в нашем спектакле, который как-то незаметно из романтического ванильного жанра скатился в мелодраму.

Когда точно это произошло? Я потерла висок, пытаясь вспомнить. Память упорно сопротивлялась, затирала прошлое, прятала улики. Откуда-то сзади завопила пожарная сирена, я вздрогнула, но не оглянулась. Нет уж. Раз я начала – то есть осмелилась наконец – вспоминать, значит, ничего меня не отвлечет, даже если небо рухнет на землю.

Над головой тут же прокатился гром.

– Спасибо, что поддерживаешь разговор, – буркнула я в ответ вселенной и наконец ухватила за хвост воспоминание.

Одно. Остальные потянулись следом, как булавки за магнитом.

Это был сентябрь. В ворохе одежды, сваленном на кресле в квартире Валеры, я нашла… женские колготки. Это было как-то настолько нелепо, словно из фильмов про измену, что я даже сначала не поняла, что произошло. А потом как поняла! И тут же спросила, что это и откуда. Валера пожал плечами и сказал, что у него часто ночуют друзья и подруги, и – надо же! – эти самые друзья и подруги порой могут что-то забыть. «Спасибо, что нашла. Эй, ты же не думаешь, что это что-то значит?»

И оказалось, что легче не думать. Не мог же он меня обманывать, если говорил «люблю»? Если делился мечтами и планами, если обнимал так, что дух захватывало, если прижимал к сердцу, держа крепко и нежно… К тому же я знала, что у него и вправду часто останавливаются друзья из других городов.

Это был октябрь. Он ушел в пещеры с друзьями-спелеологами и пропал. В тот день, когда они должны были вылезти на поверхность и включить телефоны, ничего не произошло. Мои сообщения оставались не доставленными. Я волновалась и места себе не находила. Думала, что-то случилось. Переживала. Он вышел на связь спустя полтора дня. «Слушай, так бывает, в процессе чуть изменили маршрут. Ты и вправду волновалась? Перестань, я взрослый мальчик, а ты не моя мама».

И ведь правда же.

Это был ноябрь. Мы поехали праздновать его день рождения в Питер. Бродили по Невскому, ели в ресторане тушеную оленину с брусничным соусом, смотрели на Неву, прятались под одним зонтом от дождя. Стояли в длиннющей очереди в кунсткамеру… Тут он сказал: «Мне надо позвонить». И ушел на полчаса. Я мерзла, переминаясь с ноги на ногу, и смеялась сама над собой, ибо вернулся тот самый эталонный кошмар из детства. Когда мама поставила тебя в очередь в магазине, а сама пошла еще куда-то… И ты в ужасе. Касса приближается, денег в кармане нет, и что делать-то? Вопрос «успеет ли она вернуться» становится главным вопросом вселенной. И ответ на него вовсе не 42^[2].

Валера вернуться успел, подгадав момент, когда я была уже на пороге музея. Как ни в чем не бывало. «Ловко ты отмазался от ожидания, – сказала я. – Кому звонил?» И он вдруг заорал в ответ: «Не твое дело! Что я, позвонить не могу уже?» А я стояла и смотрела круглыми глазами, не понимая, что случилось.

Потом был все еще ноябрь, или уже декабрь, недомолвки, недоговоренности, «абонент вне зоны действия сети», «прости, я забыл тебе позвонить, просто очень много работал». Я вздохнула. Эталонная картина, если смотреть со стороны. А если ты внутри, и воду нагревают постепенно…

Под Новый год я чуть не ушла от него.

Может, так и надо было сделать?

«Нет! – истерически завопил внутренний голос. Вот он всегда был на стороне Валеры. Наверно, тот его подкупил чем-то. – Ты же его любишь? Он же тебе дорог?»

Дорррог, дорррог, дорррог – над головой раздалось карканье, с дерева сорвалась стая ворон и полетела в сторону приморского парка, тяжело взмахивая крыльями.

И кто я, чтобы с ними спорить?

До дома оставалось еще десять минут ходьбы. Как раз достаточно, чтобы вспомнить тот дурацкий конец декабря, а потом убедить себя в том, что нечего бередить душу и поминать прошлое. Вон, настоящее тоже неплохо. Ветер. Листопад. Дождь. Половина фонарей в парке не горит. Левый ботинок промок. Пальцы замерзли. Мир прекрасен и удивителен.

Тогда я впервые разозлилась на Валеру. Если раньше получалось списывать его слова и странное поведение на «помехи» в понимании на расстоянии, на притирку и то, что взрослые самодостаточные люди не обязаны отчитываться друг другу обо всех телодвижениях, то тут… В ответ на логичный и невинный вопрос: «Как будем встречать праздники?» – он натурально завопил: «Достали вы все меня с этими праздниками! Все! Достали! Как хотите, так и встречайте, я тут при чем?» В ответ я заявила, что, во-первых, я – это не «все», а если у него проблемы со «всеми», то пусть на них голос и повышает. Во-вторых, я его девушка, а не посторонняя дурочка с переулочка, и мне надо планировать выходные, так что пусть возьмет себя в руки и таки поделится мыслями про тридцать первое декабря.

– В лес поеду. Один. У меня там есть любимая елка.

– То есть под елкой будешь встречать?

– Да. Или в пещерах.

– Богатые планы.

– Или в Чернобыле. У меня друзья были недавно. Нелегально, конечно, там есть чуваки, которые устраивают экскурсии…

– Понятно.

На этом месте я осознала, что разговор пора сворачивать. И тем же вечером договорилась с друзьями из Вологды, что приеду к ним в гости. Там ожидалась елка – не та, которая в одиноком лесу, а наряженная, еще катание на санках, игры в настолки, глинтвейн, соревнования по выпечке пирогов и три кота, которые от присутствия посторонних людей в доме становились бесконечно дурными и устраивали дикие шалости. С учетом того, что гостей ожидалось больше десяти, можно было заранее предвкушать долю веселого безумия.

С Валерой этот вопрос я больше не поднимала, решив, что поеду к друзьям через Москву, там как раз встречусь с любителем елок, пещер и радиации и расставлю все точки над «i». Ну, потому что переписываться – это одно, говорить по телефону – другое, а в глаза смотреть живьем – то самое третье, незаменимое.

Я прилетела поздним вечером двадцать седьмого.

Валера ждал у выхода из зала прилета, явно недовольный: рейс задержали почти на полтора часа. Подходя к нему, я еще успела подумать, что всего пару месяцев назад меня встречали с цветами, а теперь с кислым выражением на лице. Мелькнула шальная мысль: можно ведь сразу, с полуоборота поругаться. Устроить шоу для окружающих, расстаться красиво и драматично, переночевать в зале ожидания, погулять по Москве, а вечером двадцать восьмого уехать в Вологду… Но я ее тут же прогнала. Всегда считала, что если есть что обсудить в отношениях, то не стоит делать это на публике. Доедем до дома, попьем чай и поговорим. Или вообще завтра с утра.

– Привет. – Валера крепко обнял меня, потом отстранился и посмотрел… чуть подозрительно. – Что-то не так?

– Все так, – я пожала плечами. – Привет. Поехали.

Садясь в машину, я мимолетно подумала, что если мы сегодня… или завтра расстанемся, то мне очень будет не хватать совместных поездок. В самые дальние и интересные уголки Подмосковья, с кофе и бутербродами, с разговорами обо всем, ни о чем и самом сокровенном… Валера водил очень быстро, хорошо и с изрядной долей осторожности. Как по мне, редкое и очень приятное сочетание.

Я устроилась поудобнее, разгладила на коленях новую юбку и потянулась к ремню безопасности.

– Можешь пока не пристегиваться, – Валера наклонился через меня к бардачку, что-то там нашарил, потом повернулся и уткнулся мне носом в шею. Жарко задышал, щекоча бородой, и я почувствовала, как таю. – Сейчас заедем на заправку, там такие слойки пекут! Недавно разведал. А потом уже домой. Хорошо?

– Хорошо, – я кивнула и отвернулась к окну. Слойки. Домой. Рыжая колючая борода, такая уже родная и… Я сжала кулаки. Так. Мы еще не поговорили. Ничего не решено. Так что не плачь, Яна. Не смей.

Машина медленно поползла к выезду с территории аэропорта. Валера бормотал что-то по поводу проклятых задерживающихся рейсов и цен на парковку, а я упорно смотрела в окно, не поворачиваясь к нему. Звук мотора, и слова, и шелест проезжающих мимо автомобилей, и гул взлетающих самолетов сплетались в какой-то тревожный, дико раздражающий белый шум. Мне хотелось распахнуть дверь и выскочить из машины, и гори оно все огнем. Странное, нелогичное, дурацкое желание. Я закусила губу и перевела взгляд вперед, на шлагбаум, который задрожал и поднялся перед нами.

По дороге вилась поземка, с неба начинала сыпать белая крупа. Валера выжал газ, набирая скорость, я машинально улыбнулась, снова повернулась к окну, подышала на стекло и нарисовала снежинку. Веселую снежинку без забот, хлопот и отношений на расстоянии. Сбоку промелькнули два фургона – они осторожно крались по заснеженному асфальту, а мы всех обгоняли, и я успела подумать, что на дороге, наверно, очень скользко, и все-таки пристегнулась.

А через несколько секунд мы вошли в поворот, и я успела подумать, что бок газели на соседней полосе как-то подозрительно близко. Слишком близко.

Наша машина пошла юзом, казалось, что асфальт под колесами вмиг превратился в лед. Валера крутанул руль, кузов газели пролетел в нескольких сантиметрах от моего окна, перед глазами замелькали метель, грузовик, метель, легковушка, отбойник, столб… Меня повело в сторону и треснуло виском о боковую стойку, в глазах начало двоиться, и тут раздался удар – бах! Меня швырнуло вперед, дыхание перехватило, грудь пронзила боль – ремень безопасности сработал идеально, удержав на месте.

Но тут картинка в глазах окончательно раздвоилась.

И я, как будто со стороны, увидела, как не пристегнувшаяся «я» выбиваю головой лобовое стекло, перелетаю через капот и качусь по обочине, освещенной фарами. Потом останавливаюсь и лежу. Неподвижно.

Я поняла, что от ужаса забыла, как дышать, потянулась рукой к боку и нащупала свою сумку. Ту самую сумку, которую распороло осколком стекла, и она лежала там, на асфальте, рядом… и раскатившиеся из нее тушь, помада и карандаш для глаз. И пачка бумажных платков. С совами. Оптика взгляда сломалась, совсем сломалась, я одновременно смотрела с пассажирского сиденья и будто подошла поближе, присела и разглядывала все в подробностях.

Две дорожки крови из носа, изрезанные пальцы рук, багрово-фиолетовый синяк на подбородке, изорванную, мокрую, грязную одежду… И улыбку. Свою, знакомую улыбку из детства. Из тех времен, когда не было никаких проблем, когда я была смелая, светлая, отчаянно бесшабашная, радостная и уверенная в том, что все всегда будет хорошо. И со мной, и с любимыми людьми, и с миром вокруг нас.

Границы мира сузились до островка света, на котором лежала та, другая «я», снежинки падали и падали, и мне на секунду показалось, что все это дурной сон, приснившийся в самолете за минуту до того, как пилот попросит пристегнуть ремни и скажет, что мы приземлимся во Внуково через двадцать минут. Еще совсем немного, я проснусь, быстро пройду через зал прилета, выскажу Валере все, что думаю, и ни за что, ни за какие коврижки не сяду к нему в машину. Поеду на маршрутке. На автобусе. На чем угодно. Лишь бы избежать этого кошмара, когда кажется, что вот эту сломанную куклу с твоим улыбающимся лицом заключили в снежный шар, трясут и трясут его, снег падает и падает, и кажется, что это будет продолжаться целую вечность.

Тут раздался хруст гравия.