В школе был хор, и наш музыкант, Сергей Иванович Тарала, отбирал в него самых голосистых, то бишь способных и талантливых. Мне не повезло, я оказался в их числе. Бегал от хоровых занятий, как черт от ладана. Наверное, зря. Но умение бренчать на гитаре осталось со мной, как и голос. Так что для друзей иногда пою. Пел. А вот интересно, сохранились мои навыки в новом теле? Нужно как-нибудь проверить.

После Перестройки, когда все рухнуло, учитель ушел из школы, организовал маленький ансамбль и лабал на свадьбах. Позже открыл свою студию записи в нашем Энске. Когда жизнь в стране более-менее наладилась, вернулся к преподаванию, но учил уже за деньги.

Я все-таки проводил Лену до подъезда, хотя в душе все застыло от предвкушения, страха и надежды: ожидал увидеть отца. Летними вечерами наш подъезд собирался на скамейках под виноградной беседкой, которую сделал отец своими рукам. Мужики на одной лавочке, женщины на другой, общались, смеялись. Иногда тоже пели что-то, не под гитару, конечно, а, как говорится, а капелла.

Мы, детвора, бегали тут же, кто в войнушку играл, кто в песочнице ковырялся. Ребята постарше сидели на столике, уже с гитарами и девочками своего возраста. Мелюзга поглядывала в их сторону и завидовала. Иногда подбегали к старшему брату или сестре с каким-нибудь глупым вопросом или просто постоять. Но таких нахальных малолеток быстренько изгоняли от заветного «взрослого» места.

И тогда на весь двор раздавалось чье-нибудь голосистое: «Ма-а-а-а-ам! Ванька меня дура-а-ако-ом назвал! Ска-а-а-жи ему-у-у-!»

Но маме было не до того. Уставшие за день на работе, после всех семейных дел, мамы наслаждались отдыхом. В вечерних сумерках звучали переливчато женские голоса, выводя «Нэсе Галя воду» и «Ой, то не вечер, то не вечер, мне малым-мало спалось», «Розпряхайте, хлопци, конев, та лягайте спочивать», «Смуглянка-молдаванка».

Девятого мая, после парада, похода на Площадь Революции и семейных мероприятий мужики спускались во двор покурить и пели:

– День Победы, как он был от нас далек,
Как в костре потухшем таял уголек,
Были версты, обгорелые в пыли, —
Этот день мы приближали, как могли.
Этот День Победы —
Порохом пропах.

Хорошие у нас были соседи. На субботники всем двором выходили, клумбы сажали, бордюры подбеливали, пирожками угощали друг друга.

Мне было лет двенадцать, когда наши девчонки загорелись идеей создать дворовой театр. Не помню, какую сказку мы ставили, но мы это сделали! Театральную сцену организовали возле нашего подъезда, соорудили занавес. В самом подъезде была гримерка. Месяц мы репетировали и готовились, а потом нарисовали билеты и вручили всему двору приглашения на спектакль.

Родители, дедушки и бабушки и мы – все были счастливы. Нам никогда не было скучно без компьютеров, которых мы в глаза не видели. Без мобильных телефонов мы всегда знали, где сейчас кто-то из друзей, во дворе, в парке или в халабуде в подвале под домом, куда нам категорически запрещалось спускаться. Но кто бы слушал какие-то там запреты!

Точно так же, как и наши папы и мамы, без отслеживающих программ находили своих неугомонных чадушек со сбитыми коленками, перепачканных в глине и пыли, но счастливых и довольных. Мы ели зеленую алычу и абрикосы с земли, не помыв и даже не протерев. И никто из-за этого не умирал. Стрелялись белыми абрикосовыми косточками, прыгали с крыши подъезда на огороды позади лома, играя в войну или казаки-разбойники, дружили дворами и читали взахлеб приключенческие книги. Мы жили полной жизнью, не теряя ни минуты, нам было мало целого мира.

Черт, Леха, что-то тебя сильно занесло! Я развернулся и пошел обратно в больничный городок. За моей спиной мамин голос выводил:

– Не слышны в саду даже шорохи,
Все здесь замерло до утра.
Eсли б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
Eсли б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.

В больницу я попал минут через десять. Зашел в отделение, ожидая криков и ругани от старшей медсестры, но все получилось неожиданней, чем я мог представить. Изобразив виноватую улыбку на лице, я подошел к сестринскому посту и остановился, глядя на русую макушку Василисы, которая склонилась над рабочим журналом и что-то там писала.

Я терпеливо ждал, пока старшая смены закончит писать и поднимет голову, когда за моей спиной где-то в коридоре скрипнула дверь, послышались шаги, кто-то неторопливо пошел в нашу сторону, негромко громыхая чем-то железным обо что-то металлическое.

Как ни странно, Василиса даже не оторвалась от своего занятия, продолжая что-то усердно писать и заполнять, чем несказанно меня удивила. Я оперся плечом об угол стены и продолжил спокойно ждать, как вдруг услышал:

– Ой, мамочки! Покойник пришел! – пискнул перепуганный до смерти девичий голос, следом зазвенел железный поднос, выпавший из рук, видимо, медсестры. Я стремительно обернулся, но было поздно: на полу лежало обмякшее женское тело.

– Что тут… О господи! – поднимаясь со своего места, рявкнула Василиса, но, увидев меня, зажала рот ладонями, чтобы не заорать.

– Только без паники! Я живой! Все в порядке! – торопливо произнес я и шагнул к медсестричке, по-прежнему пребывающей в обмороке.

Надо отдать должное старшей смене. У Василисы была железная выдержка и стальной характер. Не прошло и пяти секунд, как она покинула свой пост и присоединилась ко мне. К тому времени я уже поднял девушку с пола и стоял, размышляя, куда же ее положить.

– В сестринскую неси! – скомандовала Василиса и пошла вперед, прокладывая путь и загоняя всех любопытных обратно в палаты. Ее зычный и суровый голос срабатывал безотказно. Ходячие пациенты, которые рискнули высунуться на грохот упавшего подноса, быстренько ретировались.

По палатам уже понеслась волна возбужденного шепота:

– Парнишка вернулся! Живой.

– Не может быть!

– Вот те крест, сам видел. Идет по коридору, кого-то на руках несет.

– Кого?

– Да не разглядел! С пожара, наверное!

– А сам что? Цел?

– Ни кровиночки!

– Так, может, покойничек? Призраком пришел, попрощаться или еще что?

– Ну, дед, ты загнул!

– А что! Вот у нас в деревне бабка померла, похоронили. А она давай приходить к родне.

– Зачем?

– Так зажилили родственнички-то бабкино колечко обручальное! Вот пока не прикопали на могилке, она им житья не давала!

– Брехня!

– Сам брехун!

В палате напротив сестринской, в которую мы вошли, разгорался нешуточный скандал. Василиса показала, куда положить напарницу, всунула мне в руки нашатырь, точнее, ткнула пальцем на шкафчик, где стоял пузырек, и ушла наводить порядки.

Я уложил девчонку, потоптался, размышляя над глобальным вопросом: может, дождаться Василису, пускай сама приводит в чувство эту впечатлительную особу? А то я ее в чувства приведу, она меня увидит, снова заорет и в обморок.

Бледная медсестра лежала, не шелохнувшись. Черт, она вообще дышит? Я склонился над телом, прислушался. Вроде дышит, а сердце колотится, прямо как у зайца в силках. Взял холодную руку, нащупал пульс, посчитал, чуть повышен, но не смертельно.

В палате напротив вещала Василиса, красочно так, виртуозно. Я аж заслушался, забыв выпустить девичью руку из своего захвата. Без единого мата, без грубых слов старшая медсестра чихвостила здоровых мужиков на все лады, вежливо и не переходя на личности. «Профессионал!» – мысленно поставив женщине десять из десяти, я вернулся к бездыханному телу.

Все-таки придется приводить в чувство, а то, боюсь, Василиса не оценит мое восхищение ее словарным запасом и вторая порция достанется мне. И надо же было такому случиться, только я собрался отойти от девушки к шкафу за бутылкой с нашатырем, как именно в этот момент медсестра открыла глаза, увидев меня рядом с собой.

Я улыбнулся как можно ласковей, успокаивающе погладил девичью ладошку и поднялся, чтобы выйти в коридор, позвать Василису. Когда подошел к дверям, краем глаза заметил на столике свою папку, обрадовался и решил сразу забрать с собой. К девчонке я, конечно же, повернулся спиной, не ожидая никакой подлянки. И напрасно.

За моей спиной что-то тихо бряцнуло, я начал оборачиваться, но тут меня накрыло медным тазом. Точнее, железным подносом для инструментов, которым добрая девочка огрела меня по голове.

«Да твою ж морскую каракатицу!» – вспыхнуло в голове и погасло.

Глава 6

– Дура, ну что за дура! Это ж надо! Чему только в медучилищах сейчас учат! Это ж надо, принять живого человека за мертвеца! И это советская медсестра! Комсомолка! Еще скажи, что в бога веришь? Как ты могла вообще такое подумать?! Как тебе в голову такое пришло?! Ты понимаешь, что наделала? Да за такое пациент на тебя в милицию заявление напишет и будет прав!

– Ва-а-асилиса… ик… Тимофе-е-е-вна-а… ик… Я не хо-оте-ела-а-а! Сказа-а-али, сгорел… ик… А тут он-он! Ик!

– Да пойди ты уже воды попей, что ли! – рявкнула Василиса. – Это ж надо, живого человека! Пациента! По голове подносом! Ты о чем думала?! Ну, дура, как есть дура! Иначе и не скажешь!

– Ага, ик… А чего он подкрался к вам… ик… и стоял как привидение!

– Уйди с глаз моих, Верка! – прикрикнула старшая смены. – Да, Лесаков, голова – твое слабое место! Береги голову, Лесаков, она тебе еще пригодится.

– А вы шутница, Василиса Тимофеевна, – делая попытку подняться, ответил я. – Это за что ж меня так?

– Лежи, оглашенный. Натворил делов, лежи теперь! Тебе полный покой прописан, вот и отдыхай. Сейчас осмотрю, в палату, и чтоб я тебя ни сегодня, ни завтра не видела! Только на процедурах. Уяснил?

– Так точно! – улыбнулся я.

– Ой, ма-а-амочки! – пискнула Верочка, появляясь в дверном проеме.

– Что опять? – Василиса грозно сдвинула брови.

– Н-ничего… Простите, Алексей, – всхлип. – Я не хотела, я… я… я не знаю, что на меня нашло! – девочка беззвучно зарыдала, глядя на меня огромными несчастными глазами.

– Да ладно, у всех бывает, – поморщился я, осторожно пробуя шишку на затылке.

– Да не у всех проходит! Ну, Киселева! Ну, учудила!

– Василиса Тимофеевна! Про-остите! Я больше не буду! – судорожный вздох и еще один всхлип.

– Да ладно вам, Верочка, ну с кем не бывает, – улыбнулся я.

– Вот именно, что ни с кем не бывает! И только эта, – старшая медсестра бросила сердитый взгляд на несчастную Верочку, сжавшуюся в комочек. – Вечно умудряется что-нибудь учудить! Так, Лесаков, осторожно поднимаемся в палату, – Василиса наконец закончила все свои манипуляции над моим бренным телом. – Голова не кружится? На ногах стоишь?

– Не кружится. Стою. Да все в порядке, Василиса Тимофеевна, – как можно более искренне улыбнулся я. – Дойду и сразу спать!

– Я тебе дойду! Иди сюда, недоразумение. Берешь и отводишь в палату! И попробуй мне только шаг влево или вправо!

– Попытка к бегству – расстрел, – пробормотал я, пряча глаза, в которых плескался безудержный смех, отчего-то вся эта ситуация меня неимоверно смешила.

– Пошути у меня тут, умник! – уже беззлобно рыкнула старшая смены и устало поинтересовалась: – Ты где был-то? Мы же и правда думали, что ты погиб. Ваську спас, а сам за котом метнулся, и все, накрыло тебя.

– А про кота-то откуда знаете? – удивился я. – Да и Ваську не я спас, а ребята-пожарные.

– Как не ты? – Василиса зависла, размышляя над моими словами. – А ну-ка, погоди. Чаю хочешь? С баранками?

– Не откажусь, – согласился я: вот как раз и опробую свою версию.

Оно понятно, девчонки – это тебе не следователь. Но с учетом недостоверной информации, которую уже выдала Василиса, думаю, выкручусь. Очевидцы происшествий практически всегда мало что помнят, предпочитая выдавать свои фантазии за действительность, рассказывают свою версию событий. А значит, я спокойно могу гнуть линию, что вышел из горящего здания и побрел куда глаза глядят. Шок у меня был, и все дела!