После ужина Буцин распределил смены караула, не забыв сообщить бойцам, что именно я способствовал увеличению количества действующих лиц. Кое-кто даже пробурчал нечто вроде:

– Раз боится – сам бы и стоял.

На это я сразу заявил, что готов усилить собой вторую и третью вахты из четырёх, так как считаю их самыми тревожными. Шепоток прошёлся одобряющий – это, несомненно, в плюс. А теперь отбой. Или ещё нет? Подошёл капитан и присел рядом:

– Считаешь, они нападут на нас ночью?

– Ночью мы наиболее уязвимы, так что, да! Считаю, нападут. Или хотя бы попробуют.

– Откуда у тебя такая уверенность?

Я помолчал. С чего начать?

– Спиридоныч, ты согласен с тем, что трюк с дровами – это их лап дело?

– Лап? – удивился капитан.

Я его ёрничества проигнорировал:

– Вот смотри, они устроили нам ловушку, но мы не повелись. При этом мы никуда не уходим. Значит, что?

– Что? – переспросил капитан.

– Ещё раз: в лес пойти мы побоялись, значит, не так уж мы и сильны. И это, кстати сказать, чистая правда. Но и сваливать не стали, значит, на что-то надеемся. На что?

– Да, – зачем-то согласился со мной Синяхин.

– Что «Да»? На что мы рассчитываем?

Я смотрел на капитана и ждал ответа.

– Это ты сейчас у меня спрашиваешь? – уточнил он.

– Нет, блин! У папы римского! Ну, ты кого-нибудь ещё здесь видишь?

Как раз в этот момент к нам подошёл Буцин. С бутылкой чего-то мутного и молочно-бледного.

– Ты вот, Андрюха, сам боишься и всех пугаешь, – начал он. – Давай, выпей с нами, и сразу дрожать перестанешь!

Надо было свести всё это в шутку:

– Пластуны не боятся, они осторожничают, а если дрожат, то только от холода. Наливай, за одно и согреемся!

– А вам не кажется, господа офицеры, что на возлияния надобно хотя бы разрешение у командира испросить?

– Нет, не кажется! – ответил я. – Во-первых, стресс снять, а во-вторых…

– Что снять? – перебил меня Буцин.

Вот как ему объяснить?

– Что-что, перенервничали все сегодня, – сказал я первое, что пришло в голову.

– Это – да-а-а! – согласились оба.

– Ну, так запить надо!

– А во-вторых?

– Что «во-вторых»? – не понял Буцин.

– Ну, он сказал: «А во-вторых…» и ты его перебил, – ответил ему капитан.

– Я же не нарочно, – отмазался поручик. – Он там слова иноземные говорил, вот я не понял и переспросил.

Капитан махнул на него рукой и, вновь обращаясь ко мне, спросил:

– Так что, во-вторых?

За время их препирательств я успел придумать ответ поумнее:

– Спиридоныч, он же уже приготовился выпить, и твой запрет ему всё равно не помешает это сделать.

Поручик помотал головой, но выглядело это как полное согласие с высказанной мною мыслью.

– Ну, а если ты что-то не можешь предотвратить, то лучше всего это возглавить. Вот и подай команду на разлив.

– Ты посмотри, Коля, какой человек! Всё понимает! Из тебя, Андрюха, толковый командир бы вышел. Эх, жаль не ты нами командуешь.

Синюхин пристально посмотрел на Буцина. Нехорошо так посмотрел. Но тот развёл руками и произнёс в оправдание:

– Коль, это я про нашего полкового командира.

Как будто такое объяснение уже не могло принизить авторитета капитана среди подчинённых.

– Наливай, стратег! – произнёс, усмехаясь Синюхин.

После первой, закушенной салом, Спиридоныч спросил у меня:

– Ты на самом деле думаешь, что они чего-то там затевают?

Судя по тому, что показывал он при этом в сторону леса, вопрос был про шуралеев.

– Знаешь, Коля, я одного видел вблизи, шагов с пятнадцати, и на полном серьёзе полагаю, что ребята они не только смышлёные, но ещё и коварные. Поэтому и предлагал отойти от них подальше. А раз не отошли, то хотя бы не расслабляться. Что мы собственно сейчас и делаем.

Я улыбнулся, давая понять, что это всего лишь шутка. Они посмеялись.

– А суслики? – спросил Синюхин, и на лице его не было и тени улыбки.

– Что суслики? – не понял я.

– Ты же сам говорил, что если даже суслика не видно, он всё равно есть.

Я напряг весь доступный объём памяти, вспоминая, чего я ему наговорил про сусликов.

– А-а-а!!! Это… – я махнул рукой, но одного этого жеста явно было не достаточно. – Был у нас такой ефрейтор Галагура, так вот он любил выцепить кого-нибудь из молодых, выводил его в чистое поле и спрашивал: «Видишь суслика? Вот и я не вижу, а он есть!»

– И что? – подбодрил меня поручик.

– И начинали искать. Поймают, убьют и съедят.

После минутной паузы капитан вдруг спросил:

– А если не поймают?

– Значит, не съедят! – ответил за меня Буцин и расхохотался.

Глава третья

Казалось, только я прилёг, как меня уже разбудили:

– Вашброть, Вы приказали разбудить Вас ко второй смене. Вот бужу, – негромко проговорил солдат.

Я нехотя поднялся. Чёртов Буцин со своей самогонкой не дал мне поспать в первую смену караула, а теперь ещё четыре часа бодрствовать. А что делать? Сам вызвался, сейчас заднюю уже не дашь.

Встал, помахал руками, чтобы проснуться, поприседал. Вроде помогло.

– Что у вас тут? – спросил я у бойцов.

Тот, что был за старшего, быстро глянул на меня и, переведя взгляд в сторону противоположную от ручья, произнёс:

– Да вот бдим.

Я проследил за его взглядом и поинтересовался:

– Почему туда?

– Кондрату чавой-то учудилось, вот и глядим.

Похоже, не сильно-то он в это верил, а вот Кондрат:

– Вашброть, вот ей-ей будто ходит там хто-то.

– Далеко от нас? – спросил я у него.

– Дык… эта… сажён двадцать, кажись, а могёт и тридцать. Не разобрать.

Я снова посмотрел в ту сторону, прислушался – ничего.

– Примерещилось, поди, – скорее чтоб приободрить самого себя, произнёс старший.

– Ты, Мирон, глухой как тетерев, а я слыхал.

– Ну-ка, тихо! – негромко скомандовал я.

Никаких звуков по-прежнему не доносилось, но такая тишина обманчива. Я повернулся к костру, соображая, из чего мне сделать факел. На глаза попался лежащий невдалеке сук подходящих размеров. Я сунул его одним концом вперёд, чтобы разгорелся, как следует. Подождав немного, вынул и, высоко подняв над головой, направился в ту сторону.

– Вашброть! Куды?! – услышал я за спиной, но я далеко и не собирался.

Пройдя шагов пятнадцать от края нашего лагеря, я остановился и начал всматриваться в темноту. Ничего. Ничего подозрительного не видно и не слышно. Постояв так пару минут, я вернулся, тем более что и факел мой светил уже не так ярко. Я потушил его об траву и положил так, чтобы случись чего, под рукой был.

– Померещилось, должно, – резюмировал Мирон.

Ему никто не ответил.

– Ток Вы, Вашброть, такту боле не надо, – обратился он ко мне. – Они ить шуралеи-то, знашь какие? Фьють, и нету!

– Я знаю, Мирон, я видел.

К нам подошёл третий, самый молодой караульный, он поставил своё ружьё прикладом на землю и опёрся о ствол обеими руками.

– А правду мужики про Вас сказывают, будто Вы шуралеев одним словом отогнать можете? – спросил он, и в голосе его присутствовала интонация эдакой надежды на чудо.

– Ты, Малёк, эта… коды к офицеру обращашься, должён сперво сказать «Ваше благородие», али «Высокоблагородие», смотря кому как по чину положено…

– Да всё нормально, – перебил я Мирона. – Малёк – это имя такое?

Тот пожал плечами:

– Все так зовут, Малёк и Малёк, я уж и привык.

– А имя у тебя есть? – поинтересовался я.

Малёк замялся, за него ответил Мирон:

– Имя-то у яго есть, как не быть, тока он до имени-то свово не дорос ишшо, потому и Малёк!

– Это как? – удивился я.

– Это потому как Евграф у яво имя. Шибко благородное имя для яво. Не дорос покуда, чтоб яво по имени-то…

– Евграф? – переспросил я у самого Малька.

– Евграф, – тяжело вздохнув, произнёс он.

– Прямо скажем, необычное имя.

– Так оно как вышло-то, Вашброть, – начал оправдываться Малёк, словно в этом и правда могла быть его вина. – У барина-то нашего именины в тот день были, а маманька возьми, да разрешись мною-то, ну, вот он спьяну и повелел меня в его честь наречь Евграфом.

Удивительная история. Хотя, я слышал и поинтереснее. Вот, например, такая. Один советский гражданин на полном серьёзе носил фамилию Робинзон Крузо. Может быть, она как-то по-другому писалась, но звучала именно так. А происходила она от его предка, который был ещё крепостным. Так вот этот предок во время наводнения или ледохода оказался на острове посередине реки. По-моему так было. И прожил там сколько-то совсем один. Его потеряли и считали погибшим. Через какое-то время его на этом острове обнаружили и спасли. А помещик, начитавшийся книжек, назвал его Робинзоном Крузо. Так и стали писать во всех документах.

Мне эту историю отец-покойник рассказывал, типа по телевизору показывали, я как запомнил, так и пересказал.

– Вашброть, а про шуралеев-то правда, аль нет?

Я задумался. Вот что ему ответить? Что я и сам не знаю, как оно получилось?

– Вот!!! Опять! – тревожно, даже испугано воскликнул Кондрат.

Все посмотрели в ту сторону, откуда, по словам Кондрата, доносились подозрительные звуки. Почему-то никто кроме него их не услышал. То ли у парня слух музыкальный, то ли мерещится ему.

– Трусоват ты, Кондрашка! – заявил Мирон. – Пуганная ворона куста боитси!

Может быть, и да, а может быть, и нет. Проверим. Я снова запалил свой факел и, отойдя шагов на десять от лагеря, широко перекрестил пространство и громко, но так, чтобы не перебудить всех наших провозгласил:

– Изыди!!!

И тут же с той стороны до нас донеслись звуки, как будто кто-то быстрыми скачками удаляется прочь. Проще сказать: бежит. Судя по звукам, бегущих было трое, не меньше.

ТВА-А-Ю МА-А-АТЬ!!!!!

Я и сам охренел, но выражения лиц караульных я даже описать не берусь. Я шёл к ним и видел растерянность Мирона, даже не страх, а УЖАС в глазах Кондрата и восхищение вперемешку, с боязливостью что ли, которое излучало всё существо Малька-Евграфа.

– А Кондрат-то у нас – молодец! – сообщил я Мирону. – А ты сомневался. Ещё трусом его называл, а он гляди-ка чего – услыхал!

И тут меня прямо пробило: он услышал, а конь? Где конь? Что с конём?

– Мирон!!! Где Умар? – я даже не заботился, проснётся кто-нибудь от моего крика или нет. – Где Умар?

– Да здесь он, здесь! – засуетился Мирон. – Малёк, где Умар?

Совместными усилиями мы отыскали среди спящих Умара. Спросонья он никак не мог понять, что от него хотят:

– Где Тизжил? Здесь Тизжил. Ехать над?

– Где твой конь, Умар?

Проснулось ещё пара человек, и кто-то из них сказал:

– Да вон же он пасётся.

Я посветил факелом в указанном направлении и метрах в пятнадцати от лагеря увидел стреноженного Тизжила. Он не проявлял никакого беспокойства, но он и находился с противоположной от происходивших событий стороны лагеря. Я машинально проверил, с какой стороны дует ветер. Ну, да, так и есть. Значит, всё построено на запахах, и если ветер в другую сторону, то…

– Что случилося? Зачем будил, вашабродя? Зачем Тизжил? Ехать над?

– Нет, нет. Спи, Умар. Показалось, – успокоил я хозяина коня-индикатора, хренового, кстати сказать, индикатора.

Так, что мы имеем? Подошли к нам не со стороны леса, за которым мы наблюдали и не со стороны ручья с заболоченными берегами, а чуть ли не с тыла. Что это может означать? Противник хитёр и коварен, вот что это может означать и, кстати, именно это и означает. А у нас хреновый радар. Если попробовать посчитать дистанцию, то…

То с подветренной стороны к нам легко могут подобраться метров на восемьдесят, а может и на семьдесят. А может и на шестьдесят. А может и меньше.

– Ваше благородие, а как думаете, они насовсем ушли? – спросил меня Малёк минут через двадцать.