Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы (страница 7)
Читатели многочисленных газет, появлявшихся в XVIII в. как грибы после дождя, находили на их страницах огромное количество рекламы всевозможных мазей и притираний, якобы уменьшающих боль от оспенных шрамов. Эти объявления размещали предприимчивые, но неквалифицированные лекари-шарлатаны, занимавшие самую нижнюю ступень медицинской иерархии. «Знаменитый сердечный эликсир доктора Даффи», предлагаемый всего по два шиллинга за полпинты (спешите, предложение больше не повторится!), якобы исцелял все на свете, от цинги и подагры до похмелья и геморроя, а кроме того, служил «верным средством от оспы и кори»[36]. Семейные сборники рецептов часто содержали не только кулинарные рекомендации, но и описания медицинских снадобий. В них нередко указывалось, как на основе тех или иных растений сделать домашнее средство от симптомов оспы и ее следов.
Для женщин, особенно занимающих сравнительно высокое положение в обществе, обезображивание, вызванное оспой, несло особенно тяжелые последствия. Утрата «безупречной» красоты становилась не просто предметом личного огорчения – лицо, изрытое оспинами, означало снижение шансов на успешный брак. Выжившие жертвы оспы женского пола, кожа которых была испещрена следами болезни, платили за это существенную цену чисто в экономическом смысле – их «рыночная стоимость», измеряемая не только общественным положением, но и внешней привлекательностью, могла резко снизиться буквально в одночасье. Чтобы избавить богатых жертв оспы от ужаса созерцания собственного изменившегося отражения, со стен в домах снимали зеркала, а маски и вуали гарантировали, что их наружность не испугает посторонних. Однако все эти жесты лишь подчеркивали утрату не только социального статуса женщины, но и, по сути, самой ее личности, идентичности: если быть женщиной означает непременно быть красавицей, то может ли рябая особа в полной мере считаться женщиной?
На фоне всех этих важнейших вопросов бытия все-таки удавалось находить способы, позволявшие брачному рынку по-прежнему действовать. Появился отдельный жанр галантной оспенной поэзии – готовые стишки с названиями наподобие «Даме, по случаю ее выздоровления от оспы» становились удобным шаблоном для воздыхателей, стремившихся объявить, что их любовь отнюдь не поверхностна. В попытке признать то, что невозможно игнорировать, но при этом вдохнуть новую жизнь в понятие красоты, авторы прибегали к довольно неуклюжим метафорам: «Ужели солнца свет слабее оттого, / Что пятнами усыпан лик его?»[37].
Однако с таким бичом, как оспа, не сумела бы справиться никакая поэзия, равно как и всевозможные мази, эликсиры, пиявки и прочее в том же роде. Лишь радикально новый подход мог бы успешно бросить вызов этому вирулентному заболеванию, которое уносило на тот свет все больше жертв. Когда юный Томас Димсдейл еще только начинал осваивать медицинское искусство, перенимая его основы у отца, новости об одном медицинском новшестве, которое в конце концов резко повысило шансы человечества в борьбе с оспой, стали поступать из самых что ни на есть ближних мест – из Лондона, до которого было всего несколько миль. Первым сторонником и пропагандистом этого метода в Британии стал не какой-нибудь почтенный врач, а женщина, которая несла на себе и эмоциональные, и физические следы оспы.
Леди Мэри Уортли-Монтегю, аристократка, мать семейства, женщина большой проницательности и ума, отличалась решительностью и отвагой. Кроме того, при бунтарском нраве это была модная дама с великолепными связями в свете, отлично понимавшая силу влияния человека на других. Получилось весьма эффективное сочетание: неудержимая аристократка признавала медицинскую значимость прививок и знала, что может вполне успешно продвигать этот метод личным примером.
Дочь члена парламента от партии вигов Ивлина Пьерпонта, графа Кингстона, леди Мэри с детства вращалась в политических и придворных кругах. У нее с ранних лет выработалось особого рода чутье к общественной жизни и к тому, какое место она в ней занимала. Мэри жадно глотала книги, сочиняла стихи, самостоятельно выучила латынь. В автобиографии, составленной в подростковые годы, она провозглашала: «Я намерена написать историю весьма необыкновенную, сочетающую в себе простоту изложения, чтобы даже я сумела ее поведать, с атмосферою романтическою, притом в ней не будет ни единого слога фальшивого»[38].
В 1712 г. (в том самом году, когда родился Томас Димсдейл) Мэри вопреки желанию отца, прочившего ее за англо-ирландского политика Клотуорти Скеффингтона, сбежала с аристократом и политиком Эдвардом Уортли-Монтегю. Она славилась красотой, остроумием и интеллектом, так что быстро заняла видное место при дворе, а также среди аристократической и литературной элиты Лондона.
Но, как нам известно, социальное положение не давало защиты от оспы: болезнь с равной жестокостью обрушивалась на бедноту и знать. В 1713 г. Уильям, младший брат Мэри, которого она очень любила, умер от оспы, а два года спустя недуг добрался и до нее самой. Ей было тогда 26 лет. Она выздоровела, но ее лицо осталось испещренным оспинами, к тому же у нее выпали все ресницы, что породило ее знаменитый пронизывающий взгляд – и ощущение утраченной красоты, не покидавшее Мэри до конца жизни.
В 1717 г., едва оправившись от переживаний, супруги Монтегю поехали в Турцию (Эдварда назначили послом при оттоманском дворе в Константинополе). Вскоре после прибытия Мэри познакомилась с традиционной медицинской практикой, которая, к ее немалому изумлению, бросала нешуточный вызов страшному вирусу: это была прививка. По ее наблюдениям, местные семьи каждый сентябрь проводили «оспенные вечера», на каждом из которых лечили огромное количество детей – до шестнадцати за один раз. Она с воодушевлением писала леди Саре Чизуэлл, своей подруге детства: по турецкой методе старухи при помощи иглы переносили каплю гноя из пустул больного оспой в вены ребенка в нескольких местах, а потом закрывали ранки кусочками ореховой скорлупы. Ребенок заболевал оспой в слабой форме, после чего обретал иммунитет к ней до конца жизни. «Оспа, столь смертоносная и столь распространенная среди нас, здесь совершенно безвредна – благодаря изобретению прививания, как они это именуют, – сообщала она. – Каждый год этой операции подвергаются тысячи… и нет никаких примеров, чтобы кто-нибудь от нее умер. …Я в достаточной мере патриотка, чтобы по мере сил своих постараться ввести сие полезное изобретение в моду у нас в Англии»[39].
И Мэри сдержала слово. Она подвергла своего пятилетнего сына Эдварда болезненной, но успешной прививке, которую осуществила «старая гречанка» при помощи тупой ржавой иглы (при этом присутствовал Чарльз Мейтленд, посольский хирург). Затем она вернулась в Лондон, полная горячего стремления всячески пропагандировать эту практику[40]. Она отлично выбрала время. В апреле 1721 г., после необычайно теплой зимы (в январе цвели розы), оспа свирепствовала в британской столице «точно ангел-разрушитель». Все большее количество ее собственных знакомых умирали от этого недуга, и Мэри пригласила к себе Мейтленда, чтобы тот сделал прививку ее трехлетней дочери, которую тоже звали Мэри[41]. Хирург неохотно согласился, но настоял, чтобы при процедуре присутствовали два дипломированных врача – «не только для подания советов по части здоровья и безопасности дитяти, но и для того, чтобы выступить свидетелями сей практики и споспешествовать росту доверия к ней и ее репутации».
Девочке сделали прививку в обе руки (без всякого предварительного кровопускания, приема слабительного или рвотного), после чего она «хорошо и благополучно» переболела оспой, оставившей на ее коже лишь несколько заметных пятен[42]. Когда три почтенных члена Королевского колледжа врачей{7} (вероятно, в их число входил и его тогдашний президент – сэр Ганс Слоун) прибыли осмотреть юную пациентку, они обнаружили, что она «весело резвится в комнате, превосходно себя чувствуя и совершенно оправившись от оспы»[43]. Это была первая прививка, официально сделанная в Великобритании.
Это событие явило собой важную веху в истории, однако ее можно было достичь и иным путем. Сообщения о прививках, делавшихся в Китае и Оттоманской империи, стали поступать в Англию с начала XVIII в. Наиболее влиятельным поставщиком таких известий явился врач Эммануэль Тимони, грек по рождению. Его краткий письменный доклад об использовании этого метода в Константинополе был представлен на заседании Британского королевского научного общества в 1714 г.[44]