– Не нужны мы никакой полиции, – отмахнулся Банкир. – Они-то прекрасно изучили наш народ и знают: что бы мы тут себе ни думали, о чём бы ни болтали – как будет приказ, мы дружно пойдём выполнять. И будем счастливы умереть за императора!..

– Отец! – взмолилась Соноко.

– Я говорю то, что есть! – распалялся Банкир. – Кто будет спорить с морем? Кто осмелится утверждать, что солнце зелёное? Нет смысла отрицать то, что очевидно существует и что настолько важно для нас! Я уверен, что здесь, в этом купе, молодёжь достаточно образованная, из достаточно уважаемых семей, чтобы я был в своём кругу и мог обсуждать всё это открыто!

– В этом смысле – вы можете быть в нас уверены, – торопливо заговорил Кимитакэ. – Между прочим, мы оба в дипломатической школе учимся, готовимся к международной карьере. Гакусюин – для аристократов, а мы всё-таки из тех, кто страной не управляет, а только ей служит. Поэтому мы очень понимаем ваше беспокойство. И именно поэтому сделали всё, чтобы вы за нас не беспокоились. Даже если наша страна по какой-то причине проиграет войну – дипломатические отношения-то останутся.

О том, что школа была разведывательная и что они оттуда по сути сбежали, а теперь не знают, как выйти на связь, он говорить не стал. У всех сейчас проблемы. Потому что война.

– Достойно, ребята, достойно. А в Камакуру вы на каникулы приехали?

– У нас ещё не начались каникулы. Просто одно школьное дело. Отвозили документы, все архивы ведь сюда переехали.

– Простите, да, совсем забыл. Давно учился, некому напомнить про расписание, – тут он покосился на Соноко, но та не отреагировала, невозмутимая, словно гора Фудзи. – Вы правильно сделали, что не стали в Камакуре задерживаться. Сейчас не лучшее время, чтобы разглядывать старинные храмы.

– Думаете, этот город имеет военное значение? – осведомился Юкио. – Десант готовит, как думаете?

– Не в этом дело. Не того вы боитесь, ребята. Этот музей под открытым небом никому не интересен. Он всё равно что Киото – его американцы уничтожать не собираются. Нужно же будет им куда-то туристов водить. Я про пляж возле военного порта. Про него странные слухи ходят.

– Вы полагаете, они будут базу расширять? Я слышал, они собираются зенитные пушки ставить.

– …Там девиц каких-то видели, прямиком на песке. Их словно прибоем выбросило. Сами голые, а волосы почему-то покрашены в розовый и с заколками, вроде как рожки, – Банкир поёжился и затянулся сигаретой. – Бредни какие-то. Причём в городе их не видели, только на пляже. Пляж после этого огородили, ходить туда запрещено. Якобы мины прибивает. Хотя какие мины. Девушек этих в городе, кстати, так и не увидели. То ли военные забавляются, то ли нечисть какая-то. Не, я понимаю, голая девица всем интересна. Допускаю, что на базах каких-то таких разрешают держать, для поддержки боевого духа. Но волосы-то в розовый зачем красить? Вот это и вправду настоящее извращение!

– Мы про такое не слышали, – заверил его Юкио. – Давайте лучше чай закажем. У них же котёл греется, а значит, есть кипяток. А ещё у них просто обязан быть чай! Это ведь железная дорога – объект стратегический.

А затем, как ни в чём не бывало, выхватил из портсигара Банкира сигарету, поджёг её невесть откуда взявшейся зажигалкой и с наслаждением затянулся.

Банкир смутился. Он уже открыл рот, но не нашёл, что сказать. Поэтому просто повернулся и вдавил кнопку звонка.

5. Загадка бесконечного поезда

Звонок отозвался приятной утешительной трелью. Кимитакэ предположил, что звонки дублированы в каждом купе, чтобы совместить несовместимое: и не трезвонить каждый раз на весь вагон, и оперативно передавать сигналы.

В купе заглянула японская голова в накрахмаленном французском чепчике.

– Принесите по две чашки нам всем, – приказал Банкир.

Когда дверь закрылась, он перевёл взгляд на Юкио и как-то словно обмяк. Кимитакэ уже знал, что это может значить: отец Соноко всегда так себя вёл, когда ощущал, что вокруг все свои, а обстановка домашняя.

– Видок у тебя, конечно, тот ещё, – заметил между тем Банкир, глядя на Юкио.

– Много всего делать приходится, – отозвался Юкио. Он как раз распутывал свои косички, возвращая причёске знакомый вид.

– Ты хорошо выбираешь друзей, – продолжал старший, и Кимитакэ не смог сдержать тёплой волны гордости за себя. – Но неосмотрительный. В школе всё простят. В школе же вы всё равно что на работе, все готовы войти в положение, потому что видят, как ты стараешься. А вот снаружи всё очень не так устроено. Не поймут обстоятельств. Тем более, народ сейчас так война взбудоражила. Подумают ещё, что это какая-нибудь коммунистическая пропаганда. Так что ты бы озаботился мужской школьной формой. Даже лучше, что он будет не по размеру: надо быть ближе к простому народу. На чёрном рынке можно достать что угодно. А вот перчатки хорошие. Перчатки можно оставить.

– Я не думаю, что это важно прямо сейчас, – произнёс Юкио и опять сверкнул круглыми очками сквозь дым чужой сигареты. – Сами видите, как меняются порой обстоятельства.

– Ты выглядишь странно.

– А может, мне необходимо выглядеть странно.

– Этим ты можешь сильно навредить своему другу.

– До этой минуты я его только спасал.

Банкир усмехнулся и перевёл взгляд на Кимитакэ – видимо, надеялся отдохнуть.

– Кстати, я вот посмотрел на тебя и один эпизод вспомнил. Из истории французской литературы. Дурацкое поведение твоего приятеля очень мне его напоминает. Когда человек понимает, что чушь городит, но не может не городить, потому что чушь – это просто часть его дурацкой природы.

– Очень интересно, – Кимитакэ искренне надеялся, что этот неведомый Селин хоть сейчас никак не замешан.

– Это случилось давным-давно. В дни, когда Рембо и Верлен – впоследствии классики французской литературы – путешествовали по Европе. И вот однажды они поспорили о чём-то своём, поэтическом. После чего Верлен попросту попытался своего спутника застрелить. Ничего из этого не вышло, ранение было лёгкое, да и Рембо от претензий отказался. Но Верлена на суд всё равно потащили – потому что не положено в Брюсселе, столице тишайшей Бельгии, стрелять по соседям из револьвера. И вот судья спрашивает у Верлена, который по этому случаю с утра даже не пил: «Скажите, а почему вы, хотя не родственники, путешествуете и живёте в одной комнате с этим юношей? Вы что, содомисты?», – и многозначительно замолчал.

– А что Верлен на это сказал? – не выдержал Кимитакэ.

– А Верлен и отвечает: «Ваша честь, правильно говорить „содомиты“!»

Соноко прыснула и расхохоталась. В тишине лакированно-кожаного купе её смех звучал по-настоящему жутко, но остановиться не могла. Она корчилась, стискивала себя руками, но смех всё равно хлестал из неё, словно вино из бутылки с отбитым горлышком.

Дверь отодвинулась, та самая проводница в знакомом чепчике внесла восемь чашек на лакированном чёрном подносе.

От перемены обстановки Соноко немного успокоилась – раскрасневшаяся, она всхлипывала и вытирала глаза. Но когда дверь закрылась, опять захихикала, пока наконец не пересох и этот ручеёк.

– Отец, – выдавила она, – отец, ты такое расскажешь иногда… Не могу. Не могу…

Тем временем Юкио опять раздобыл неизвестно откуда серый бумажный свёрток и что-то сыпал в дымящиеся стаканы.

А это у него откуда? Похоже, трусы на нём безразмерные.

– Сахар? – поинтересовался Банкир.

– Смесь шести особенных трав.

Банкир не стал уточнять, что это за древний рецепт и какие травы там намешаны, а просто отпил. И Кимитакэ последовал его примеру.

Чарующий, с кислинкой вкус привычного зелёного чая сенча. А поверх него взрывались, покалывая язык, шесть других вкусов, и их невозможно было описать – только прочувствовать.

После первого глотка такого чая говорить уже не хотелось. А хотелось почему-то супа из красной фасоли с клецками, какой подают на вынос. Но супа не предвиделось, и Кимитакэ отпил ещё.

Банкиру, похоже, тоже понравилось. Он поставил чашечку и говорил теперь уже чуть другим, тёплым голосом.

– Конечно, приятно видеть, что вы, ребята, подстраиваетесь под любые обстоятельства. Это разумный способ, подходит и для инвестиций, и просто для выживания. На наших тесных островах очень важно уметь, если надо, затеряться в толпе. Потому что живём мы, конечно, на земле особенной, с благословенным климатом и всеми видами природных катастроф, за исключением песчаных бурь. Вот почему у нас народ послушный и старательный. Словно железный – вроде непоколебим, но любая молния пронзает насквозь. Любая мода превращается у нас в трёхмесячное безумие. В эпоху ранней Мэйдзи, например, целые состояния сколачивали на том, что завозили европейские шляпы, пока их у нас делать не научились.

– Отец, ну это же легенда, – подала голос Соноко. Причём голос был очень сонный.

– Эта легенда позволила моему деду заработать уставной капитал! – возразил Банкир. – Не сомневайся – гордись!

– Предусмотрительность вашего предка впечатляет, – согласился Юкио. – Сколотить капитал и не соблазниться губернаторством – вот что достойно уважения.

Перед длинноволосым стояли две чашки, нетронутые. Спохватившись, он быстро проглотил одну.

Банкир, как ни в чём не бывало, пил свой чай. Но медленно.

– Как бы вы, ребята, ни старались, во что бы вы ни переодевались, вы – интеллигенция, – наконец произнёс он. – Не помню, кто из писателей втащил в наш язык это русское словечко. Кажется, кто-то из этих мрачных пролетарских писателей. Но раз оно у нас осталось – выходит, что-то оно для нас значит, почему-то не позволяет себя забыть. А сама по себе интеллигенция – это ведь люди вроде вас. То есть люди, которые получили много дорогого и на первый взгляд бесполезного образования с одной целью: а вдруг когда-нибудь что-нибудь из этого стране пригодится.

– Вы можете быть уверены, – Юкио улыбнулся, – что с этой стороны отечество в безопасности. Очень многие из наших одноклассников, особенно те, кто был из дворян, старательно избегали всякой учёбы. А значит, это заблуждение их тоже не коснётся.

– Конечно, родиться в благородной семье – большая удача, – согласился Банкир. – Народ таких содержит добровольно и с благоговением, как англичане – воронов Тауэра. Но и пользы от дворянства в сложные минуты не больше, чем от воронов Тауэра. Разрешать сложнейшие вопросы, исцелять кровоточащие проблемы… И не поддаваться. Вот что важно. Когда начнётся паника, надо будет ей не поддаться. В обычное время вы делаете то же, что другие, что положено. А когда начинается паника – не поддаётесь ей. Делаете как учили.

– А вы, я вижу, тоже любите учить.

– Да так… скорее мысли одолели. Снова приближается тот неприятный момент, когда от человека что-то зависит. От того, на что поставишь, зависит, рухнешь ты вниз или взлетишь к небесам, на высоту, о которой прежде не мечтал. И шансы проиграть, прямо как на бирже, намного выше. А цена – несравнимо высока. И не собьёшь её никак, вот что обидно.

«Как же всё-таки любят эти взрослые поучать, чуть только заметят тело в школьной униформе, – подумал Кимитакэ. – Даже Банкир, с его средним ростом, яйцеообразной головой и щёточкой аккуратно подстриженных усов, всё равно чему-то да поучает. Посадить бы напротив него адмирала – и пускай поучают друг друга. Хотя нет, адмирал был хитёр, он бы ускользнул. Да и мёртвый он уже давно. Был хитёр, но не всех обхитрил… Поэтому пусть лучше напротив него сядет тот самый невыносимый старик-профессор в светлом костюме. И учит, как и положено специалисту по русской литературе, как надо воевать. Тем более что профессор был явно из тех учёных дураков, которые воспринимают любое несогласие как агрессию».

– Но судя по вашему благосостоянию, – заметил Юкио, – и тому, что вы путешествуете в поездах сидя и можете выкупить себе целое купе, вы и ваши предки всегда делали ставки правильно.