Не знаю (страница 8)
Аспирант N, помогавший мэтру принимать соответствующий экзамен, женился через время на моей однокурснице Маше. Молодожены оказались соседями одной моей нефилфаковской подруги, которая долго мне рассказывала о придурках, из-за чьей стены доносились то молитвы часами (видимо, чтение вслух античных текстов в оригинале), то звуковой ряд порно. Пока мы все не столкнулись на лестничной клетке с возгласами искреннего удивления и фальшивой радости. Позже Маша удрала от супруга аж в Италию, поближе к первоисточникам. А еще позже, уже в наше время, N, став заведующим кафедрой, оказался замешан в сексуальных скандалах со студентками. Чего еще ожидать от нашего времени. Его наставник и предшественник на посту, женившийся в семьдесят лет на аспирантке, счастливо избежал обсуждений. В советское время люди были чисты, верили в любовь и зачатие в преклонном возрасте.
Столько в столице девиц, и такие в столице
девицы,
Что уж не целый ли мир в Риме сошелся одном?
Жатв на Гаргарской горе, гроздей виноградных
в Метимне,
Рыб в пучине морской, птиц под покровом
листвы,
Звезд ночных несчислимей красавицы
в нынешнем Риме —
Уж не Энея ли мать трон свой поставила здесь?
Если молоденьких ты и едва подрастающих
любишь —
Вот у тебя на глазах девочка в первом цвету;
Если покрепче нужна – и покрепче есть сотни
и сотни,
Все напоказ хороши, только умей выбирать;
Если же ближе тебе красота умелых и зрелых,
То и таких ты найдешь полную меру на вкус.
Овидий с его Ars amandi и «Метаморфозами» были моим порнхабом. Откройте наугад том в белоснежном супере с иллюстрациями Пикассо – эта тонкая линия, бегущая от рисунка к рисунку, плетущая мир превращений, соединяющая силой Эроса воедино людей, богов, растения, моря и горы. «Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы / Новые». Линия, жесткими узлами, широкими кольцами захватывающая Боккаччо, Шекспира, деревню Макондо из «Ста лет одиночества» и человека, за восемь страниц Кортасарова рассказа становящегося аксолотлем.
О ты, нимфа, ускользающая от преследований возбужденного бога, летишь, стройными ногами отталкиваясь от земли с ее травами и камнями, моля защиты своей девственности у отца, который, внемля, превращает тебя на бегу то в стройное дерево, то в животное, бесшумно исчезающее в чаще, то в нежный цветок. Твои одежды струятся, открывая прелести, а локоны вьются по ветру, перехваченные лишь тонкой тесьмой, ты бежишь «волосы назад».
Ко второму курсу я, будучи студенткой уже дневного отделения, все еще продолжала сей бег. В моей библиографии, не считая десятка коротких стихотворений, почти хокку, был только один серьезный роман, замерший как раз в тот момент на многоточии. Его герой Валера, студент филфака же, был, правда, на два курса + армия + академ постарше. Да, представьте себе, у нас на филфаке были мальчики, человек по восемь-десять даже на поток. Обычно один ботаник, один плейбой, один пройдоха, остальные просто гуманитарии-лоботрясы, будущие маркетологи. Мой был как раз из этой категории. Все шло по плану, были совместные уроки французского, загорание на скудных городских пляжах и прогулки от Лужников в центр – к новой, только обживаемой мной и родителями квартире. В ответственный момент по каким-то косвенным признакам – моей, возможно, угловатости в некоторых ракурсах – герой вычислил потенциальную ответственность и был неожиданно смущен, осекся и отступил. То есть на период ремонта центровой квартиры пришелся этап романа «шаг вперед, два шага назад» – который так ничем и не закончился.
Девственность – одна из очевидностей, которые никак не изменились со времен Овидия и более ранних. Да, изменилась ценность во всех смыслах. Но никуда не девался сам факт и необходимость с ним как-то разбираться.
Все домогались ее, – домоганья ей были противны:
И, не терпя и не зная мужчин, все бродит
по рощам:
Что Гименей, что любовь, что замужество —
нет ей заботы.
Часто отец говорил: «Ты, дочь, задолжала
мне зятя!»
Часто отец говорил: «Ты внуков мне, дочь,
задолжала!»
Но, что ни раз, у нее, ненавистницы факелов
брачных,
Алая краска стыда заливала лицо молодое.
Ласково шею отца руками она обнимала.
«Ты мне дозволь навсегда, – говорила, —
бесценный родитель,
Девственной быть: эту просьбу отец ведь
исполнил Диане».
Каких только рассказов я не наслушалась от подруг – про друзей отцов, про одноклассников, про на спор, во сне и по пьяни! Сама же решила сей вопрос чуть позже и высокой ценой – ранним замужеством.
Удивительно, с тем Валерой-филологом мы встречались еще раза три за жизнь, абсолютно случайно и совершенно некстати. То я только что вышла замуж, то как раз влюбилась, то мне было вовсе ни до чего. Сей гештальт так и остался незакрытым.
Квартира же со своим ремонтом требовала устами родителей моего осознанного, взрослого участия. Шагая с трехметровым карнизом наперевес от Колхозной площади (не знаете такой? а вот и не скажу, спрашивайте у гугла) мимо Дзержинского на столпе, мимо Мавзолея и Василия Блаженного в лесах, которые казались вечными, частью замысла мифических Бармы и Постника, мыслями я витала. Чем-то серьезным, чем-то глобальным и возвышенным вечно была набита моя голова. Первые мои воспоминания – лет трех от роду – ознаменованы уже чувством себя как ответственной, фундаментально мыслящей личности. Вот колесо КамАЗа, я примерно с него ростом, изучаю его – модель Вселенной. Мне до звезды Вселенная, так же как понятия макро- и микрокосма, я не знаю, что это КамАЗ, мне неважно, что это колесо, я тем паче не в курсе, как называются и для чего предназначены эти окружности всё бо́льшего размера, поглощающие, вбирающие друг друга. Меня захватывает магия все увеличивающихся и обводящих один другого кругов и кружочков. Сердцевина колеса, там ободок, много круглых болтов по периметру, снова ободок, гайки, винтики, снова рама-окружность… венец мироздания, предел Галактики – рубчатая огромная покрышка.
В голове у второкурсницы вертится подобный же мировоззренческий фарш, перемежаемый эротическими фантазиями с участием героя – наличествующего в моменте или иного, в духе не то Тургенева, не то Овидия, не то Маркеса. Мечты о славе, своем слове в мире идей и искусства также предъявляют свои права. Рисунки тех лет начинают серию метафор и аллегорий, которая сегодня поселилась на мощных холстах впечатляющего размера и агрессивного цвета. Тогдашние «Апатия», «Афродита», «Парис», «Душа, несущая свою печаль в сосуде» и «Птица-счастье, неуловимо порхающая по ветвям дерева жизни» все еще гуашевые, но уже на склеенных, сдвоенных ватманских листах. Линии напоминают иллюстрации Пикассо, темы говорят о юном томлении, сдержанная природная гамма – о периоде сомнений и неустойчивости. Всё вместе – об обычной ранней молодости, которая каждому, как и мне сейчас, задним числом кажется такой волшебной и отличной от чужих.
* * *
Где-то среди всех этих моих томлений, аккурат после ремонта, у нас дома появилась некая Лили – немолодая француженка, седая, подтянутая, с очень внимательным взглядом. Работавшая, как оказалось, над переводом отцовского романа на французский язык для какой-то их французской престижной премии для иностранных писателей. Обеденный стол с риском для его целостности был перетащен в мою комнату. Потому что в отцовской – везде книги и стол ставить некуда. А в третьей – полкомнаты занимает кровать, что неприлично для европейской гостьи. Тем более такой деловой и важной. Ну а на кухне совсем не комильфо. Мать вытащила наконец бабушкины салфетки, которые до этого только стирала, гладила и убирала обратно в шкаф. Француженка сделала комплимент «трогательной» русской сервировке – я не поняла, прозвучала ли в комплименте ирония. Мать решила, что нет, а отцу было плевать. Я нервничала, когда они направились в отцовский кабинет. Там по моей ошибке – мне было поручено выбрать обои для всей квартиры – стены оказались покрыты жизнерадостными крупными желтыми цветами, вроде бы лотосами, совсем, как мне мнилось, не подходящими для солидного кабинета. Я ожидала гнева отца, но он на стены не обратил вообще никакого внимания. И вот теперь эта француженка отвесит еще какой-нибудь двусмысленный комплимент, типа русский интерьер такой милый. Но нет, ей тоже, как выяснилось, было все равно на лотосы. Они, кстати, до сих пор там.