По волчьему следу (страница 12)
– Васька! – гаркнул он во всю глотку. – Васька! Созвонись там! Скажи, чтоб машину прислали… выделю им… поисковиков, как требовали.
И хохотнул.
– А машину зачем?
– А чего мне, свои гонять? – Шапка искренне возмутился. – После за топливо отчитывайся, на ремонт выделяй, а где возьму? У нас бюджет-то давно уж сложеный. Так что, им надобно, они пусть и шлют. А по прочему… зря вы приехали, Зима. Это все…
– Медведи? – не удержалась я.
Шапка поморщился.
– Глупо, признаю. Но тогда в голову ничего иного не пришло. Паренек тот, которого первым нашли, он из этих… ходоков.
– Кого-кого?
– Ну тех, что к границе ходют. Туда несут одно, назад несут другое… под Егоркой-Васильком ходил. Небось, чегой-то или потерял, или еще нарушил, вот и наказали.
– Кто? – уточнил Бекшеев, все же пробуя чай.
– Может, сам Егорка, может, конкуренты… тут тоже слушок пошел, что Егорка приболевший, а стало быть, будут с троп выживать. Могли начать с такого от. Мол, людишек его убивают, а Василек ничего не делает. А раз так, то силу потерял. Хватку. И пришла ему пора… – Шапка мазнул ребром ладони по горлу. – В лес уйти…
– Это выражение такое?
– А то, господин маг… выражение. Точное. Леса тут хорошие… густые леса… и болото имеется. Туда многие он уходили по прежним временам.
– И что вы предприняли?
– Я? – Шапка усмехнулся. – А надо? Заявлений у меня нет. Жалоб тоже. Чего я предпринимать должен? На каком основании?
– Вы же знаете…
– Знаю, господин маг. Знаю. Всё я знаю. И про Егорку, и про Матильду Крышнину, которая девок на ту сторону водит… и про Избора, и много про кого. Но толку-то от этого знания? Я ж в молодые годы тоже дурным был, все пытался справедливость восстановить. Получил вот…
Он повернулся так, что стал виден тонкий шрам, выходящий из-за уха и переползавший на шею, чтобы скрыться под форменным воротником.
– И пуль пару еще. А после выговоры… за излишнее рвение. Самое обидное, ты от их ловишь, запираешь в камеры, а они через день другой тебе в лицо хохочут. Мол, незаконное задержание. Улики. Доказательства. Тьфу… – Шапка сплюнул на пол. – Тебе снова выговор. Потом начальство прям в лицо говорит, чтоб унялся, не лез, куда не просят. Тогда-то и приходит понимание, что справедливость твоя никому-то и не нужна. Что если и позволят тебе кого взять, то только того, кто сам ненужным станет. Или опасным. Вот…
Он выдохнул.
– Я-то… и приспокоился. Потом… одно, другое… понимание пришло, что не эти, так иные станут. И ничего-то не изменится. Разве что сам ляжешь где-нибудь в лесочке да под зеленым дубочком. А я не хочу. Не для того я выживал, чтобы из-за них от…
– Стало быть, первый из числа установленных жертв, – Бекшеев речью не слишком проникся, но дело превыше всего. – Был из числа контрабандистов?
– А то.
– Что с остальными?
– Какими?
– Этими, – он выложил список, который подвинул к Шапке. – Эти люди тоже пропали.
– А… да… Пашка Селявцев еще года три тогда… хороший был мастер, но заложить любил, вот и решили, что по пьяни зимой где примерз. Этого не знаю, пришлый… кто заявление вообще принял?
Толстый палец с кривым желтоватым ногтем скользил.
– Из ходоков… это уже Изборов человек, сожительница еще все требовала Избора тряхнуть, что это он виноватый. Ага… Москальский. Плотник. Помню, жена писала. И проверка была. Уехал он, в Городню…
– Адрес имеется?
Шапка скривился сильнее прежнего.
– Свидетель есть. Его на станции в Городне видели. А так… у нас, чай, свободная страна. Куда человек хочет, туда едет…
Он покосился на меня.
– Я понимаю, что списком оно вроде как страшно смотрится… у нас, вон, по городу слухи один другого жутчей гуляют, да только цена им – грош… людишки-то все шебутные. Кто выпивает да так, что имя свое позабыть способный, кто из ходоков, кто из самогонщиков… охотники опять же. С охотником-то в лесу мало ли чего случится может? Все ж зверья после войны развелось. И людей оно не боится. Верь аль нет, но и медведи захаживают. То-то и оно…
Хорошие отговорки.
И главное, Шапка сам вполне искренне верит, что все именно так и было. И с охотниками, и с контрабандистами, и вовсе со всеми.
– А тут этот… из Городни… нарисовался. Занудный. И с вопросиками своими. То к одному пристанет, то к другому… понятно, что Филька ему понарассказывала. Вот и… вляпался, небось, куда не надо. Может, грозиться стал, может, еще чего. Его и убрали.
– И голову оставили.
– Чтоб другим неповадно было, – отозвался Шапка.
– А следующий? Тоже?
– Так… не знаю. Я к нему поставил своего человечка, чтоб приглядывал.
– И спаивал.
– Помилуйте, господин маг… никто ему водку силой в рот не лил, если вы о том. А так… я человек маленький, мне перед высоким начальством отчитаться надобно. И город сберечь, чтоб и далее в нем было тихо да спокойно. Аль, думаете, наши подзаконники сильно гостям обрадуются? Еще войну начнут, не приведите Боги…
Он поглядел на меня.
– Ты там того… осторожнее, добре? Не лезь на рожон. Я-то ведаю, что ты – девка живучая, но… все одно, не лезь на рожон.
Шапка потер грудь.
– Сердце что-то третий день ноет… на покой мне пора. Давно пора…
И в этом он был прав.
– Нам нужен будет кабинет.
– Забирайте, – махнул рукой Шапка. – Вон, какой глянется, тот и забирайте. Кабинетов здесь свободных хватает.
– И дела пропавших. Заявления там. Отчеты. Какие следственные действия проводились…
По тоскливому взгляду Шапки понимаю – никакие. И не только я понимаю, потому как Бекшеев вздыхает и говорит:
– Все, что есть.
– Ваське скажи, – отмахивается Шапка. – И я скажу. Он, небось, и соберет… только… послушали б вы доброго совета, господин маг. Езжайте домой. Напишите отчета, что медведи шалят… наши подпишутся. И разойдемся с миром. Ни к чему оно, народ будоражить. Совершенно ни к чему.
Глава 10. Логово
«И стоит заметить, что в это непростое для страны время некоторые несознательные личности, увлекшись заграничной пропагандой и излишним либерализмом, с прежним упрямством пытаются навязать обществу чуждые Империи ценности…»
Из выступления министра культуры, князя Сурикова, о критичном подходе к современному искусству.
Тихоня обнаружился на лавочке, что характерно новенькой, еще не облизанной дождями. Краска на ней сияла, разве что кое-где пролегла по ней тонюсенькая паутина трещин. Тихоня сидел и лузгал семечки, ссыпая шелуху в кулек из газеты. Светило солнышко, правда, тени уже вытянулись, намекая, что дни весной пусть и долгие, но все одно не бесконечные.
– Что думаешь? – поинтересовался Бекшеев, отряхиваясь. Он, последние полчаса отчаянно чихавший – кабинет нам дали, да убраться в нем забыли, – вытер нос платком. – Извини… не думал, что пыль – это так…
И снова чихнул.
Шапка обещал, что к заврешнему дню наведет порядок.
И дела соберет.
И вовсе составит список тех, кто имеет отношение – сугубо теоретически – к произошедшему. А еще наверняка припрячет то, что еще не припрятал.
– Дурак, – я прищурилась.
Военные вот-вот должны были подъехать. И не хотелось. Вернуться бы в комнаты, проверить Софью, как она там. Кофею заказать, хотя во мне еще выпитые чаи плескались. Но тогда не кофею, а ужин. И растянуться бы на постели, закрыть глаза, вдыхая теплые ароматы сдобы и еще чего-нибудь.
– То, что он не слишком умен, это очевидно, – Бекшеев отвернулся прежде чем высморкаться. – Но он к тому же продажен. Я так думаю… и предупредит.
– Уже предупредил, – я потянулась. – Вчера. Когда позвонили ему, сказали встречать. И остался он тут вовсе не из-за военных. Скорее уж прибирался.
– Не… похоже.
– Будь здоров, – пожелала я. – В смысле, что прятал он то, что не след показывать лишним людям. Не знаю… может, на столе серебряные пепельницы стояли. Или запонки изумрудные закопать надо было. Или документы какие, что куда как верней. Спросить можно, да без толку. Все одно не скажет, разве что пытать станем.
Но не станем.
Во всяком случае пока.
– На лапу здешнее начальство берет без стеснения, – согласился Тихоня, сыпанув горсть семечек на тропинку. Местные голуби, сизые и ленивые, раздобревшие от спокойной жизни, лишь чуть повернули головы, явно прикидывая, стоит ли выбираться из тени по-за каких-то там семечек. – Я тут по рынку прогулялся…
Он потянулся.
– А Туржин где?
– До сих пор гуляет… сказал, что раз распоряжений не поступало, то он свободен. Ну и хрен с ним. Нужен он… только ноет. То ему комната маловата, то матрац тонковат, а кровать скрипит, то из окна дует. То мухи… это ж деревня, почитай. В деревнях всегда мухи.
Тихоня огляделся и бросил кулек с шелухой в ближайшую урну.
Руки отряхнул.
– Поедем солдатика искать? – уточнил он.
– А ты откуда… – Бекшеев удивился.
– Так ведь говорю же, по рынку гулял. Хочешь?
Он протянул кулек с семечками.
– Спасибо, но… пожалуй, воздержусь.
А я вот отказываться не стала. Семечки были прошлогодними, но хранились, верно, с толком, а потому не пахли ни плесенью, ни мышами. Их выжарили, щедро плеснув подсолнечного масла. Оно пропитало скорлупу, сделавши семечки липкими, и подхвативши крупицы крупной каменной соли.
Хорошо.
– О чем еще болтают? – поинтересовалась я.
– Да про всякое…
Лузгались семечки тоже неплохо. И паленых, как и недожаренных, не попадалось почти.
– Говорят, что зверь в лесах завелся лютый. Оборотень. Явно из числа беглых пленных. А может, и не их, но каторжников. Тут мнения расходятся. Но все знают, что взяли меньше, чем сбегло. Вот и спорят, кто таки, немец или каторжник. Правда, есть еще версии.
– И какие?
Я оглянулась, ощутив взгляд. И уловила тень в окне. Шапка? Вполне может статься. Отговорился занятостью, а сам приглядывает?
Я на его месте приглядывала бы всенепременно.
Хотя… я бы на его месте этого бардака не допустила бы. Хотелось бы так думать.
– Тут лесник имеется…
– Михеич? – я выцепила из памяти имя, названное Васькой.
– Ага. Он самый. Крайне подозрительная личность. Живет в лесу, сам собой. Ни семьи, ни родственников вовсе… собак держит злых. В общем, идеальный вариант.
– Для кого?
– Для полиции. Шапошников, поговаривают, собирался наведаться, да Михеича дома не оказалось.
– Сбежал?
– В лес ушел. Одна хорошая женщина сказала, что он частенько надолго уходит, на неделю или две. Но она не верит, что это он. Она вообще полагает, что это из клятой деревни наведались.
Бекшеев вздохнул и протянул руку.
– Что? Вы тут грызете так… неприлично вкусно. Как это вообще едят?
Тихоня отсыпал ему семечек, а я показала.