Мой светлый ангел (страница 7)
По моему телу побежали мурашки. Что ему от меня нужно?..
– Маш, у тебя руки дрожат, – удивленно сказал Федя. – Ты чего?
– Это действительно важная записка, – прошептала я. – От Владимира Александровича Полине Павловне.
Лакей хмыкнул, удовлетворенно кивнул, а я бегом бросилась в свою комнатку, чтобы спрятать листок в сундуке под ворох тряпок. На всякий случай.
***
Переодевая Полиньку ко сну, я все думала о предстоящей встрече. Барин явно хочет со мной поговорить. Но к чему такие сложности? Можно было, к примеру, снова приказать мне принести в его комнату свечи. Или еще что-нибудь. А тут – в полночь, когда все будут спать, в зимнем саду, куда и днем-то почти никто не заходит, кроме садовника и меня. Уж не придумал ли он способ быстро и тихо от меня избавиться?
– Маша, у тебя руки дрожат, – сказала Полина, когда я в очередной раз дернула ее за волосы, вынимая шпильки.
Все это время Поля с воодушевлением рассказывала, как они с папенькой встречали дорогого гостя. Я же, занятая собственными мыслями, слушала ее вполуха.
– Да ты вся бледная, – всплеснула моя барышня руками, внимательнее разглядев меня в зеркале. – Замучали тебя в деревне, да?
Она погладила меня по руке.
– Знаешь, Машенька, ступай-ка ты спать. Чепец и сорочку я и сама надену. А на тебе лица нет.
– Не беспокойтесь, Полина Павловна, у меня все хорошо…
– Я уж слышу, – ворчливо сказала моя барышня. – Голос у тебя тихий и сиплый. Опять, верно, отец твой пьяный был, а ты и разволновалась. Да и чугунки, верно, потаскала, а то и братьев с сестрами. Знаю я, как они на тебе виснут. Ступай отдыхать.
Спорить я не стала. Слабо улыбнувшись, пожелала Поле добрых снов и удалилась. Потом долго сидела на своей кровати, пытаясь выровнять дыхание и унять дрожь в коленях.
Может, мне никуда не идти? Я ведь могла не увидеть эту дурацкую записку. Разве не мог лакей случайно выбросить ее, порвать или передать кому-нибудь другому?
Я глубоко вздохнула. А потом встала, расправила платье и пошла в зимний сад.
Навроцкий меня уже ждал – стоял у открытого окна и смотрел на звездное небо. Услышав мои шаги, он обернулся, а уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке.
– Получила-таки мое послание, – негромко произнес он.
– Получила, – кивнула я. – Чего изволите, барин?
Он опустился на скамейку, сделал приглашающий жест рукой. Я медленно подошла и тоже села, но с другого края.
– Почему ты не вышла меня встречать? – спросил он. – Все вышли, а ты нет.
– Вы велели не попадаться вам на глаза, барин.
Он усмехнулся.
– А теперь велю попадаться. Теперь я хочу, чтобы ты как можно чаще была у меня на виду.
Каков наглец!
– Я не сижу без дела, барин. У меня есть работа, которую нужно выполнять. А сегодня я навещала своих родных, к ним меня отпустила Полина Павловна.
– Да, я знаю, – кивнул Навроцкий. – Ты очень ответственная и исполнительная. Мне уже говорили об этом. И ты, конечно же, задаешься вопросом, зачем я тебя сюда позвал.
– Я задаюсь вопросом, зачем вы вообще сюда приехали, – сказала я и тут же прикусила язык.
Навроцкий не обиделся.
– Кротовы тебя разбаловали, – спокойно сказал он. – Ты, Марья, со всеми такая дерзкая или только со мной? Молчишь? Значит, только со мной. Ну-ну.
– Простите, барин, – смущенно пробормотала я. – Это не мое дело. Полина Павловна очень привлекательная девушка, и неудивительно, что вы решили…
– Причем здесь Полина Павловна? – перебил меня Владимир Александрович. – Я приехал в Светлое за тобой.
– За мной?! – неприятно удивилась я.
– Да, – подтвердил Навроцкий. – Все эти дни я много размышлял о том… необычном происшествии, и решил, что лучше держать тебя поближе к себе.
– Но зачем?! – почти выкрикнула я, пораженная до глубины души.
– Сама как думаешь? Хочу, чтобы единственный человек, который видит меня таким, каков я есть, всегда был поблизости. Во избежание неприятностей.
У меня внутри все похолодело. А Навроцкий, между тем, продолжал:
– Завтра утром я поговорю с Павлом Петровичем по поводу твоей продажи. Надеюсь, уже через день-два мы будем на пути в Петербург. Мне ужасно надоела провинция.
Ага, выедем за околицу, и будет мой труп болтаться на первой же попавшейся березе.
– Барышня не позволит меня продать, – твердо возразила я.
– Машенька, – ласково сказал Владимир, – стоит мне попросить, и твоя барышня отдаст мне тебя даром. Еще и шелковой лентой перевяжет.
– Я не поеду с вами, – прошептала, чувствуя, как к горлу подступают слезы.
Вот, маменька, и предугаданная тобою беда.
– Поедешь, – отмахнулся Навроцкий. – Ты, милая моя, девушка хоть и ученая, но от этого не менее крепостная, сама себе не принадлежишь, и твое мнение никому не интересно. Можешь вязать свои узелки, скоро у тебя начнется новая жизнь.
– А жизнь ли? – горько усмехнулась я. – К чему эти сложности, барин? Не проще ли было заплатить какому-нибудь лихоимцу, чтобы я, как вы изволили давеча выразиться, упала с лестницы и сломала шею?
Владимир посмотрел на меня изумленным взглядом. Несколько секунд он молчал, а потом рассмеялся.
– Ты что же, решила, будто я хочу тебя убить? – спросил он. – Дурочка, мне это вовсе не надобно. Более того, я хочу, чтобы ты была не только жива, но и здорова. Что я, душегуб какой?
– Тогда я ничего не понимаю, – призналась я.
– Тебе ничего понимать и не нужно, – Навроцкий встал, я поднялась вслед за ним. – Обрати внимание, Марья, я сообщил тебе о своем намерении заранее, а мог ничего не говорить. Ты вообще могла узнать о своей покупке в день моего отъезда.
– Ну и к чему тогда весь этот разговор, Владимир Александрович? Да еще ночью, в зимнем саду и при свете луны? Еще эта записка…
Навроцкий вдруг очень серьезно посмотрел мне в глаза. А потом сделал шаг навстречу и протянул руку, словно хотел дотронуться до моего лица. Я отшатнулась в сторону, а он усмехнулся, сделал еще шаг, и осторожно провел пальцем по воздуху совсем рядом с моей щекой.
– Горячо, – пробормотал он, пряча руку за спину. – Не знаю, Маша, – сказал он еще через мгновенье. – Наверное, мне просто захотелось тебя увидеть.
Он развернулся и ушел прочь. Я проводила его растерянным взглядом.
Ночью вместо сна я опять размышляла. Количество «зачем» и «почему» в моей голове выросло настолько, что я рисковала быть под ними погребенной.
В то, что Кротовы меня продадут, я не верила ни секунды. Даже мысли не допускала. Как можно? Я же дуэнья, наперсница, холодная голова, верный человек. Полина как-то обмолвилась, что, когда она выйдет замуж, обязательно возьмет меня с собой в дом мужа, потому что настолько привыкла к «своей верной Машеньке», что жизни без нее уже не представляет.
Удивится же Навроцкий, когда господа откажут ему в продаже! Он-то, верно, слова «нет» и не слышал ни разу.
Мне вдруг подумалось, что я про Навроцкого ничего не знаю. «Что я, душегуб какой?» – сказал он мне в зимнем саду. Если б он им и оказался, я бы не удивилась. Но какой же он тогда? Что Владимир вообще из себя представляет? Его стеклянные глаза и черные змеи настолько отвлекли на себя мое внимание, что ничто другое меня в нем не интересовало.