Императрица была права. Они очень странная пара.

Я взяла из стопки еще одну книгу.

«Мистики и мемары».

Я пролистнула несколько страниц, но они, похоже, были посвящены религиозным практикам кучки людей, о которой я никогда не слышала. Я оставила эту книгу и взялась за другую, такую же бесполезную.

– Вы так рано встали.

Я не слышала приближения капитана Энеаса, но уже так привыкла к его голосу, что даже не вздрогнула. Капитан поставил на скамью поднос с горячей едой.

– Завтрак, – произнес он. – А когда ходил на конюшню, позаботиться о воле, я нашел вот это.

Он держал в руке грязную книгу, все страницы были измяты и заляпаны, мне не хотелось знать чем.

– Похоже на блокнот для записей. Вероятно, они уходили в спешке и выронили. Или это что-то неважное. Тут написано на кисианском, я его не знаю.

Он казался смущенным. В Чилтее нередко изучают кисианский язык, однако большинство чилтейцев останавливаются на основных различиях между разговорными языками.

– Можно? – Императрица Хана протянула нашу руку. – Позволь мне посмотреть.

Наш живот урчал от запаха пищи, но императрица проигнорировала даже дымящийся чайник и взялась листать книгу, стараясь как можно меньше прикасаться к страницам.

– Тут недавние даты. Кажется, это какие-то записи о тебе, Кассандра. Посмотри.

Она указала на аккуратную строчку, где описывались подробности первых попыток Саки извлекать мою душу из тела и помещать обратно.

– Что там сказано? – спросил капитан.

– Здесь написано: «Хотя Саки не удалось повторно закрепить душу, есть большая вероятность, что таким же образом, как Третья Ходячая смерть способна помещать вторую душу в мертвое тело, Саки сумеет более уверенно помещать вторую душу в сосуд, опустошенный иными способами. Несмотря на имеющиеся у меня теории о способах освобождения тел от души без повреждения физической структуры самого тела, самый простой способ проверить это – использование пустого сосуда, каким и является шестое тело мемара-21».

Императрица взглянула на капитана.

– Шестое? Он имеет в виду Септума?

– Похоже на то. Хотя вы правы – Септум должен быть седьмым.

– Мы могли бы поместить душу в Септума? – спросила я.

– Думаю, именно об этом и речь. Но не уверена, что я предпочла бы – пребывание внутри этого… существа или лягушки.

Капитан Энеас забарабанил пальцами по столу.

– Он не злобный, ваше величество, просто… пустой.

– Именно, – заговорила я, для чего пришлось взять контроль над телом. – Вот поэтому я услышала песню смерти, исходившую из твоей хижины возле Коя. Она звучала не из-за того, что кто-то там умер, а потому, что там находился пустой сосуд. Душа может разделиться лишь на шесть воплощений, а дальше…

– Пустая оболочка.

Голос капитана был таким же пустым.

– Да, но эта пустая оболочка – живая, – сказала я. – Она не развалится в наших руках. Ты можешь побыть в Септуме до тех пор, пока нам не удастся вернуть Кайсу.

Наступила тишина, императрица обдумывала мои слова. И я чувствовала, как она пытается разобраться, неприятна ли ей эта идея сама по себе, или из-за того, что тело принадлежит Лео Виллиусу.

– Я… не вполне уверен, что эта идея разумна, ваше величество, – сказал капитан Энеас. – Помните, я говорил, что все они связаны? Они знают и чувствуют все, что происходит с каждым из них. Если вы окажетесь внутри общего разума, это может оказаться…

Он явно не смог подобрать слова, и поэтому позволил фразе затухнуть.

– Может оказаться?.. – подтолкнула я. – Подавляюще? Разрушительно? Если у тебя нет внятных доводов против этого плана, я могу привести один за. Если все они связаны, то даже минута пребывания в его теле даст нам возможность узнать, что он собирается делать и где находится. Может, даже удастся скормить ему ложную информацию о нашем местонахождении.

– Может, ты и права, – сказал капитан. – Но еще есть немалая вероятность, что тело способно формировать душу, – он вдохнул поглубже. – Ты обычно используешь тела мертвецов. Неживые, не связанные с душой. Они не представляют опасности для того, кто войдет в них и… заставит ходить. – Он помедлил, но быстро справился со своим предубеждением против ходячих трупов и продолжил: – Септум ведь не просто жив, но и связан с живой душой, так что вы будете разделять с ней это тело и будете связаны с Лео так же, как сейчас связаны с госпожой Мариус, ваше величество, и… – он прикусил губу, – и, прошу прощения, но я должен сказать, что пребывание в одном теле с госпожой Мариус изменило вас. Обеих. С каждым днем… понемногу… вы становитесь одной личностью.

Наш совместный ужас одинаково вылился в отрицание. Это невозможно. Я по-прежнему ощущала себя собой. И она такая же, как всегда. У нас с Кайсой же ничего подобного не случилось, так? Я всегда оставалась сама по себе, и она всегда сохраняла свое вредное «я». Вечный голос внутри, бранивший меня, – вот единственный способ существования, который я ей позволила.

– Приношу свои самые искренние извинения за это замечание, ваше величество. – Капитан поклонился. – Но я чувствовал себя очень неловко, позволяя вам рассматривать такой вариант без учета сказанного. Есть шанс, что вы можете просто… застрять. Перестанете быть собой. Унус, он…

Ему незачем было заканчивать эту мысль. Мы видели Унуса. Видели, как он подчинил своей воле толпу священников, словно марионеток в театре.

– Я вас поняла, капитан, – чопорно ответила императрица. – Благодарю за предупреждение.

– Ваше величество.

Ничего больше не говоря, мы ели и листали блокнот. В основном он содержал записи об опытах, которым меня подвергала Саки. Все это было очень интересно, но не добавляло ничего к тому, что мы уже знали или подозревали. Тем не менее, слово «мемар» продолжало меня тревожить.

– Мемар-21, – бормотала я, отложив заляпанную книгу и роясь в куче уже просмотренных. – Мемар-21. Ага! «Мистики и мемары», вот где я видела это слово раньше. Может быть, среди всех этих религиозных текстов найдется что-нибудь о том, что собой представляет Лео.

– Придется взять ее с собой, – сказал капитан, слизывая с пальцев последние крошки. – Пора двигаться дальше. Но сначала отнесем остатки еды Септуму. Вы пойдете со мной, чтобы…

– Проследить, чтобы он не выпрыгнул и не сожрал твое лицо? – поинтересовалась императрица, засовывая книгу за пояс.

– Да, госпожа Мариус, именно так.

Она предпочла не поправлять капитана, просто взяла протянутый кинжал.

Ящик с Септумом остался в задней части повозки. Капитан оставил дверь конюшни открытой, чтобы было светло, и с завидной легкостью взобрался наверх. Мне потребовалась помощь, и он с легким поклоном извинения взял меня за руку. Не меня, как я поняла, он всегда обращался к ней, словно извиняясь не только за то, что коснулся ее руки, но и за то, что мы вместе.

– Приготовься, – сказал он, приближаясь к ящику.

Я покрепче сжала кинжал.

– Готова, давай.

Капитан Энеас поднял крышку. Там все так же лежала бледная и неподвижная оболочка Лео Септума, глядя в никуда, хотя снятая крышка открывала перед ним целый мир. Он не проявлял интереса ни к новым видам, ни к звукам. Даже запах еды его не заинтересовал.

– Ешь, – сказал капитан, поднося к его губам кусок солонины.

И пустая оболочка начала есть. Прежде чем проглотить, он жевал, так неспешно, словно у него была впереди целая вечность.

– Ешь.

Это продолжалось до тех пор, пока тарелка не опустела. Капитан Энеас поставил ее себе под ноги и взялся за крышку гроба, собираясь ее опустить.

– Вы всегда так заботливы и внимательны, капитан, – вдруг произнесло тело, глядя прямо ему в лицо.

Голос звучал хрипло, а слова произносились невнятно, словно эти губы давно не пробовали говорить.

– Лео, – сдавленно произнес капитан Энеас.

– Да, капитан, это я. Я перед этим домом и хотел бы забрать своего брата.

8

Рах

Я не хотел засыпать, но когда слишком нагружаешь тело, оно берет свое. Как только Деркка уложил меня в хижине, я тут же отключился.

Страхи последовали за мной в темноту. Люди шли дорогами моей памяти, и все было так ясно, будто они сидели передо мной. Вот заклинатель Джиннит велит снова и снова повторять календарь сбора урожая для нашей рощи и, слушая, ждет неизбежной ошибки. За каждой ошибкой должна следовать молитва богам, но вместо нее я слышу хриплые вздохи, и вот уже передо мной сидит гуртовщик Сассанджи, точа клинок.

Мои дрожащие пальцы нащупывают кожу, и я пытаюсь держаться, молить, объяснить. «Прости, гуртовщик, я не хотел причинить столько бед. Прошу, не изгоняй меня».

Старик смеется, и смеется, и смеется, пока мальчишка стоит перед ним на коленях за то, что едва не задавил трех Клинков повозкой с бочками. Мать уже умерла, и рядом сидит Гидеон, держа меня за руку со снисходительной улыбкой на лице.

«Пожалуйста, не отсылайте меня».

На моем плече лежит тяжелая рука заклинателя Джиннита. Я должен гордиться и горжусь, но это гордость мученика, рожденная упрямством ребенка с промытыми мозгами.

Гидеон не пытается отговорить меня. Мы должны уйти с рассветом. Одним богам известно, когда я увижу свой гурт или Гидеона. Должно быть, мы думаем об одном и том же, но ничего не говорим. Мы левантийцы. Мы должны делать то, что от нас требуется.

«Вот, возьми». Он дает мне рубаху – не новую, с потертостями на вороте и неумело зашитой дырой на боку. Я всегда брал у него эту рубаху, когда грустил, скучал по матери или когда мир казался мрачным и бессмысленным. Гидеон сердился, а я не мог объяснить, не мог выразить словами то чувство подъема в груди, когда надевал ее, вдыхал ее запах и чувствовал кожей мягкую ткань, поэтому говорил всякие глупости, что теперь она моя, или что она идет мне больше, или вообще он украл ее у меня. Она порвалась на боку в нашей потасовке, и он рассердился и обозвал меня надоедливым ребенком. Это я так неумело починил ее, пыхтя над каждым неровным стежком. То, что она снова в моих руках, лишает меня голоса.

Он не приходит провожать меня на следующее утро, хотя я сотню раз оборачиваюсь, пока гурт уменьшается вдалеке.

Я проснулся в поту от паники, потеряв ориентацию в душной темноте. Рубаха лежала в седельной сумке, и мне вдруг показалось важным убедиться, что она еще там, но пока я шарил дрожащими руками по хижине, память вернулась. Седельные сумки остались с Дзиньзо в Сяне, а я, израненный и больной от недостатка еды и отдыха, находился в лагере под управлением заклинательницы лошадей, которой не мог доверять. Гидеону грозит опасность, но я не в состоянии добраться до него. И в самые темные часы ночи я не мог не задаваться вопросом, можно ли его вообще спасти. И хочет ли он этого.

Я беспокойно дремал всю ночь и следующий день и проснулся, только когда в хижину проник золотистый вечерний свет, а воздух наполнился ароматом еды. Целый день? Два? Все болело, раны и натруженные мышцы создавали симфонию боли, но я ругал себя за слабость в то время, когда все висело на волоске и в любой момент могло произойти то, что я должен был предотвратить.

Кто-то оставил у тюфяка еду и воду. Я кое-как приподнялся, чтобы поесть, но желудок, похоже, ссохся, и, несмотря на голод, меня вскоре затошнило.

Тихая болтовня у костров снаружи звучала так радостно и приветливо, что я попытался встать. От резкой боли закружилась голова.

Я попробовал снова, но тело оказалось таким больным и вялым, что я со вздохом рухнул на одеяло. За дверью послышались шаги, но никто не заглянул.