– Но если я сомневаюсь в ней… кому тогда рассказать об этом? Пока ты болел, я много думал, Рах, и что, если… что, если бог воскрешает его, только когда он умирает правильным способом? Если что-то пойдет не так, может быть, он умрет навеки.

Чутье подсказывало мне встать на защиту Лео, объяснить, как я объяснял своим Клинкам, что он священник, а не солдат, что хочет мира, а не смерти, но слова превратились в песок во рту. Каким же наивным дураком я был, очарованный мягким голосом и ласковой улыбкой. Я не хотел верить, хотел сказать, что у каждой истории есть две стороны, но Матсимелар погиб, а Дишива, похоже, в такой же беде, как и Гидеон.

– Тебе нужно уходить. Предупреди Дишиву, если сможешь. – Тор раскрыл рот, чтобы заговорить, но я заторопился, осененный ужасной догадкой. – Тебе нужна вторая книга, та, что у заклинательницы Эзмы. Если поспешишь, можешь воспользоваться паникой, чтобы пробраться в ее хижину и украсть…

– Украсть у заклинательницы? Ты рехнулся?

– Нет, и ты это знаешь. Сколько дней я был без сознания?

– Два. – Тор отвел взгляд. – Мы уже думали, что ты не выкарабкаешься.

Я схватил его за руку.

– Со мной все было в порядке. Деркка залил мне что-то в горло, и с тех пор я не приходил в себя. Похоже, сейчас он обо мне просто забыл.

– Он поскакал на разведку, но… ты же не серьезно. Зачем ему это?

Снаружи послышались торопливые шаги, и я крепче сжал его запястье.

– Возьми книгу. Возьми…

В хижине потемнело – через порог переступила Эзма. Она остановилась в нескольких шагах без всякого удивления на лице. Тор покраснел.

– Так-так, – сказала она. – Похоже, я прервала приятную беседу. – Ее взгляд упал на книгу в руках Тора. – Тебе лучше побыстрее убраться отсюда, Тор э'Торин. С наступлением ночи предатели могут быть здесь.

– Я пришел помочь Раху. Ему лучше.

– Как мило с твоей стороны, Тор. Но не беспокойся, я позабочусь, чтобы все выбрались в целости и сохранности. Тебе нужно уезжать с остальными.

– Но…

– Сейчас же, Тор. Не время пререкаться, когда к нам скачет армия предателей. Иди и делай, как я сказала.

Тор посмотрел на меня, облизал губы и, коротко кивнув, сложил кулаки вместе.

– Да, заклинательница.

Мальчишка направился к двери, глядя себе под ноги и сжимая в руках священную книгу. Короткая вспышка темноты, и он исчез. Панические крики и шаги снаружи усилились, но я посмотрел на заклинательницу, собрав остатки самообладания.

– Ты заставила Деркку опоить меня. Зачем?

Она подошла ближе и, вытащив из-за пояса нож, протянула мне. Я смотрел на рукоять, понимая, что это значит.

Я не взял нож.

– Я объявляю кутум, – сказала она, крепко держа клинок.

Я смотрел на нее, а не на нож.

– Это может сделать только гуртовщик при поддержке двух третей старейшин.

– Но здесь нет гуртовщиков. Только я.

– Я знаю, но он должен быть. Заклинатели лошадей никогда не были предводителями, это не в наших обычаях.

– Это в моих обычаях. А ты мне мешаешь.

– Вот и ответ на мой вопрос.

Я так и не взял нож, но вместо того чтобы силой вложить его мне в руку, она бросила его к моим ногам, продолжая смотреть в глаза.

– Считай это моей благодарностью за то, что показал, как легко можно управлять левантийцами и изменять их, Рах э'Торин. Можешь убить себя или умереть в бою, как тебе больше нравится, лишь бы умер.

Эзма отступила на шаг. На ее лице не было ненависти, когда она сделала прощальный жест. Только искренняя доброта и благодарность, от которых у меня побежали мурашки.

– Прощай, Рах.

Она ушла прежде, чем я успел ее окликнуть, и в моих костях поселился леденящий страх. Кутум. Мы прибегали к нему только в самых тяжелых случаях, когда судьба всего гурта зависела от скорости передвижения или экономного распределения воды и пищи. Ни при каких других обстоятельствах левантийцы не могли и подумать о том, чтобы бросить раненых, больных и стариков. При моей жизни гурту Торин не было в нем нужды, но старейшины помнили ужасный голод, во время которого заклинатель лошадей совершил обряд Прощания, чтобы достойно завершить жизнь сотни старых и слабых. От мысли о кутуме я всегда содрогался. Заклинатель Джиннит рассказывал о нем, как о священном обряде, но я втайне поклялся никогда не совершать его.

Паника снаружи стихла, только кто-то последний раз пробегал, чтобы убедиться, что ничего не забыли. Кроме меня.

Пока я поднимался, цепляясь руками за косяк, ноги подгибались, и как только сумел встать, мне захотелось сесть и больше никогда не шевелиться. Но тогда я точно покойник. Если не Клинки Гидеона, то об этом позаботится Эзма.

Держась за косяк, я сделал шаг на мягкую, скользкую землю. Несколько левантийцев задержались, одни были ранены, другие еще собирали припасы, но остальные, пешие и конные, уходили сквозь брешь в частоколе. Ворота у подножия холма оставались закрытыми.

– Все уходите! – кричал кто-то. – Сворачивайте на юг к реке. Не шумите и держитесь вместе!

Мимо рысью промчалась огромная черная лошадь. Эзма легко сидела в седле, ее костяная корона, словно приросшая к голове, тянулась к седому небу. Деркка ехал следом на таком же великолепном коне и с той же уверенностью и гордостью. Пара императоров в собственной империи.

Взгляд Эзмы скользнул ко мне. Я отпрянул в тень, но ее лошадь замедлила ход настолько, что Деркка оглянулся и увидел меня. В воздухе повис немой вопрос, но, наконец, Эзма слегка мотнула головой и пришпорила лошадь. Ученик последовал за ней, и оба исчезли в бреши в стене, оставив после себя гробовую тишину.

Я выдохнул, едва держась на ногах. Если бы не дверной косяк, я упал бы, но не мог взять его с собой и не мог остаться. Я чувствовал на поясе тяжесть ножа Эзмы, напоминание обо всем, что она сказала.

Набрав воздуха, я отпустил дверь и захромал в промозглый вечер, хлюпая ногами по грязи. Каждый шаг походил на падение, поспешно прерываемое следующим шагом. Я не мог остановиться. Инерция тянула меня вперед, и мне приходилось идти, пока горящие огнем ноги не подкосились. Я упал лицом в грязь, вдохнул ее, и вонь наполнила меня ненавистью. К Сетту. К Эзме. К Деркке. К этому месту с его бесконечными дождями и больше всего к себе самому и моему бесполезному телу. Я заколотил по грязи кулаками.

Мимо прошли два пеших левантийца и один конный. Никто не посмотрел в мою сторону, да и не должен был. Во время кутума раненый левантиец – все равно что мертвый левантиец, а я всего лишь упрямо отказывался умирать. «Не сейчас. Не сейчас», – повторял я про себя, глядя на упирающееся в бедро лезвие ножа Эзмы. Она считала меня опасным для своих планов, но чего бы это ни стоило, я выживу. Наверное. Пока я отошел от двери всего на полдюжины шагов.

Человек в потертых кожаных доспехах спешил к бреши в заборе.

– Амун? – прохрипел я. – Амун!

Он оглянулся, поколебался. Наши глаза встретились. Я знал, что хочу в них увидеть, но на таком расстоянии это было невозможно. Но я надеялся, что он вернется и поможет мне, пока, слегка покачав головой, он не отвернулся.

– Прости! – крикнул я ему вслед слова, которые не сумел сказать раньше. Он вздрогнул, будто от удара стрелы в спину, но не остановился, и вскоре его скрыли деревья.

Я судорожно вздохнул и дрожащими руками поднял себя на колени. Мокрая грязь холодила кожу, просачиваясь сквозь шерстяную ткань. Ползти в грязи было мерзко, но я полз, выставляя вперед обе руки и подтягивая колени, от усилий на глаза наворачивались злые слезы. Голос ножа на бедре становился все громче: «Я здесь. Я здесь. Я здесь».

Но я не хотел умирать. Я лучше воткну его в шею Эзмы, чем в собственную.

Когда солнце скрылось за деревьями, я добрался до дыры в стене. Колени горели от ссадин, и, поскольку всегда может стать хуже, начался дождь. Легкая морось, но я прожил в этом проклятом месте достаточно долго, чтобы знать – за ней последует ливень. По крайней мере, под дождем будет сложнее заметить, как я пробираюсь по болоту, словно умирающий зверь.

Я чувствовал себя именно так. Усталость навалилась еще до того, как я продвинулся вглубь леса хотя бы на несколько шагов. За ней последовали первые приступы голода.

«Я здесь. Я здесь. Я здесь, – говорил нож, колотясь о бедро. – Ты можешь все это закончить прямо сейчас».

Холодный ветер метался между деревьев, обрушивая мне на спину шквал дождя, и все звуки жизни исчезали в его свисте и яростном шуме листвы над головой.

В промокший лес пробиралась ночь, отбрасывая длинные тени, расплывавшиеся темнотой, а я мог только продолжать двигаться и надеяться. На что? Найти бросивших меня левантийцев? Кисианцев? Чудом найти еду, воду и место, где можно пережить надвигающуюся зиму? Мне ни к чему влачить жалкое существование, я должен сражаться, спасать свой народ. Спасать Гидеона. Как когда-то он спас меня.

– Я не умру, – прошипел я моросящему дождю и, держась за дерево, встал. Налипшая на рубаху и штаны грязь тянула вниз. – Я не умру.

В последних лучах света не было видно никаких признаков жизни. Мне оставалось идти по следам копыт и надеяться.

Хватаясь за деревья, я хромал, пока вскоре ноги не свело судорогой, и я с шипением снова упал в грязь.

– Дурацкое проклятое место, – выругался я сквозь стиснутые зубы, пытаясь размять мышцы. – Дурацкое…

Я задыхался, шипел и пытался дышать, сосредоточиться, но судороги дикими зверями терзали плоть.

Наконец, они прошли, и я лежал, тяжело дыша и боясь пошевелиться, но понимал, что придется. Те, кто будет искать беглецов, обязательно доберутся сюда и даже дальше, поэтому мне нужно было двигаться. Но я лежал и смотрел в затянутое облаками ночное небо, ловя ртом прохладные капли дождя, и думал о ноже Эзмы. Дождь заливал глаза. Какие-то зверьки возились в подлеске. А я не шевелился. Как легко было бы сейчас умереть, но каждая мысль о том, чтобы вытащить нож, ударялась о железный стержень моей души, о правду тверже стали.

Я не хотел умирать. Особенно из-за нее.

Кряхтя от усилия, я перевернулся, утонув локтями в грязи, и двинулся вперед.

Вдалеке прозвучал крик. Это мог быть и испуганный зверь, но сердце бешено заколотилось, а крик повторился. Между деревьев перекликались низкие мужские голоса. Земля завибрировала от стука копыт, и я постарался ускорить темп, чтобы уйти от них.

Пришли Клинки Гидеона.

Руки, колени. Руки, колени. Руки, колени. Ткань штанов порвалась, и теплая кровь сочилась на землю, но я полз вперед, боясь того, что случится, если меня настигнут.

Теперь с каждым ударом ножа по ноге я проговаривал новую мантру.

«Я не умру. Я не умру. Я не умру».

Крики приближались, сквозь лес доносился топот копыт. Кто-то крикнул на кисианском и получил ответ на том же языке, а потом ночь заполнили левантийские слова.

– Еще следы, – сказал кто-то. – И здесь.

– Здесь тоже. Похоже, они что-то тащили. Эй, смотри, эти идиоты идут прямо по ним. Прекратите топтаться по следам!

Вспышка света превратила все в серые тени, и пока глаза привыкали, я нащупывал руками отпечатки копыт, ставшие лужицами грязи. Если спущусь ниже по холму, могу оказаться в болотной воде. Но пути назад не было, между деревьями мелькало множество фонарей.

– Еще следы! Они точно пошли в ту сторону, по крайней мере, какая-то часть.

Когда они приблизились, я замер, но затем они повернули и вроде бы начали удаляться, а я пополз вперед.

Еще один крик заставил меня замереть, задержать дыхание и притаиться. Грязь размазалась по лицу. Кисианский. Два голоса. Три. Шаги и скрип ручки фонаря. Понимают ли они вообще, зачем охотятся на соотечественников своего императора? А может, после всего, что мы сделали, им больше не требовалась причина желать нашей смерти?