С.: Ты не учитываешь один очень важный аспект. Человечество может наращивать культурные ценности лишь до какого‑то предела. Причем как качественно, так и количественно. В каждом поколении были непризнанные гении, и если большее число людей могло бы творить, в истории осталось бы больше непризнанных гениев. Может, какие‑то их произведения и стали бы известны и популярны с течением времени. Да, признанных шедевров стало бы больше, но лишь слегка, и одновременно каким‑то другим шедеврам стали бы уделять меньше внимания. Понимаешь, всеобщая человеческая память не безгранична, как и память отдельного человека. Ты знаешь ограниченное число писателей и не намного большее их число будешь знать к концу своей жизни. Все люди мира помнят, конечно, намного большее их число. Но оставит ли след в истории пишущий на языке малочисленного народа? Думаю, нет. Человечество может иметь лишь ограниченное число признанных творцов. Совокупность книг, в моменте читаемых населением мира, никогда не будет больше некоего максимума. Увидим мы лучшие, чем есть, шедевры, если каждый творец получит все возможности заниматься своим ремеслом? У меня сомнения на этот счет. Шедеврами становятся произведения, на которые есть запрос в обществе. Будь у всех творцов полная свобода развиваться, каждое из направлений искусства пополнилось бы более совершенными работами, но феноменального качественного скачка мы все равно не увидели бы. Проводя аналогию с математикой, скажу: поскольку у широких масс нет запроса на исследование проблемы Гольдбаха, обывателю не известна ни одна книга на эту тему.

М.: Вот не соглашусь я с твоими рассуждениями. Если бы человечество знало больше гениев, чтение было бы более престижным и продуктивным занятием. Количество книг, суммарно читаемых людьми, стало бы больше. Я знал бы большее число писателей, поскольку большее их число было бы на слуху. Я узнавал бы о них из разговоров с приятелями, которые и говорили бы больше о книгах, будь чтение в большем почете.

С.: Уж очень ты сильно идеализируешь. Какова еще причина того, что человечество ограничено в создании культурных ценностей? Очевидно, что большинство людей имеют потребность постичь лишь конечное число истин. К примеру, в чем заключается смысл жизни, как отличить добро от зла, является ли все происходящее предопределенным заранее – и все такое прочее из того же ряда. Лишь небольшое число людей волнуют вопросы в духе: почему плавные формы предметов нравятся нам больше, нежели угловатые, или почему нас привлекает дешевый юмор. То же самое относится и к готовности воспринимать шедевры искусства— далеко не все из них способны пройти проверку на актуальность. Я понимаю, какая мысль поддерживает тебя, когда ты думаешь о возможности добиться успеха в изобразительном искусстве. Вот ты думаешь: сколько разных художественных работ, которые не требовали от создателя большого мастерства, все же запомнились публике, стали популярными: квадрат черного цвета, однообразные банки с супом. Но дело в том, что люди вдруг почувствовали интерес к таким работам потому, что последние открывали что‑то в них самих ранее неосознаваемое. Люди думают: меня что‑то трогает в том, что кто‑то изображает на полотне просто геометрическую фигуру. Такое откровение о самих себе, безусловно, откладывается в памяти, и символом этого откровения навсегда останется произведение, которое к нему подвело. Тут для пояснения сгодится самый простой пример: это как первая любовь. Когда в человеке впервые раскрывается любовь к другому человеку, для него это новое чувство становится откровением о самом себе: он никогда не забудет этого момента, как не забудет и человека, который у него это чувство вызвал, пусть, может, никогда больше его не увидит. А ты действительно можешь создать что‑то, что поможет людям открыть что‑то новое в себе?

М.: Почему ты не говорил мне об этом раньше? Теперь понятно, к чему именно я должен стремиться, чтобы обрести успех. Придумать что‑то, что заставит людей открыть нечто в самих себе? Да, это отличная идея!

С.: Ты неисправим. Кажется, даже не слышишь себя. Ты действительно думаешь, что такая задача посильна такому обычному человеку, как ты? Тебе пора прекратить тратить свое время на невыполнимые задачи.

М.: Нет, мне надо продолжать. Недельку я потрачу на обдумывание твоих слов, потом за три-четыре месяца намалюю энное количество полотен по мотивам твоей подсказки, затем можно будет устроить еще одну выставку. Наконец‑то мной по-настоящему заинтересуются.

С.: Через два дня у нас переговоры с иностранными аутстафферами. Я считаю, ты должен принять в них участие – вместо того чтобы заниматься бесплодными идеями. Ты должен приобщаться к настоящей деловой атмосфере и бросать это твое творческое сумасбродство.

М.: Ты же не собираешься ставить передо мной ультиматумы?

С.: Я думаю, что пора. Давай условимся о следующем. Я не буду трогать тебя до следующей выставки. Осознавай, придумывай, твори, сколько тебе вздумается. Но по результатам самой выставки нам надо будет решить, стоит ли тебе дальше серьезно к этому относиться. Решим по отзывам критиков. Если хотя бы четверо живо отреагируют на твои работы – так и быть, продолжай творить. Но если снова я увижу в отзывах эпитеты наподобие блекло, невыразительно, безвкусно, ты полностью сменишь жизненные приоритеты и поставишь во главу угла управление фирмой. Или тебе придется начать обеспечивать себя самому. Договорились?

М.: Договорились. Такая постановка вопроса только сильнее раззадорит меня. Я представлю себе, как ты выгонишь меня из дома, оставишь без пропитания. Определенно, это сделает меня еще более заряженным на успех.

Подслушивавший решил присоединиться к разговору, и в следующий же миг покинул свое укрытие. Двое крайне удивились его появлению, от неожиданности едва не напали на него с кулаками, но он сразу сказал им, что свободнее его от злых умыслов не может быть и младенец и что здесь он находится вследствие непостижимой череды случайностей. Тогда старший попросил его представиться, после чего впервые в жизни встретил отказ называть свое имя под предлогом его неважности.

С.: Но как‑то мы должны будем к тебе обращаться, чудак ты такой? Ты же стоишь перед нами и не уходишь – возможно, хочешь попросить о помощи. По работе я часто общаюсь на иностранных языках. И долго думал, что имя Андрей происходит от слова andere, другой то бишь. Может, такое мое заблуждение возникло из досужих мнений о людях с таким именем, которых мне доводилось встречать в последнее время. А потом узнал, что, оказывается, имя Андрей означает мужественный. Давай ты будешь единственным Андреем, чье имя будет происходить именно от слова «другой», потому что ты явно какой‑то не от мира сего: от собственного имени отказываешься, бродишь в невесть каких диких местах. Как ты вообще добрался сюда? У тебя есть машина или хотя бы велосипед?

А.: Это место вполне доступно, чтобы человек мог добраться сюда и пешком.

М.: А ты тут не заблудился случайно? У тебя есть телефон? Или хотя бы понимаешь, куда направишься, поняв, где какая сторона света находится, – чтобы выйти к цивилизации?

А.: У меня нет цели выйти к цивилизации, поэтому меня нельзя назвать заблудившимся. А вот вы заблудились, несмотря на наличие у вас навигатора. Потому что не можете найти путь к решению проблемы, из-за которой спорили только что. Я могу помочь вам найти ее решение так, чтобы все остались довольны.

С.: Интересно узнать, что ты нам предложишь.

А.: Я же не ошибусь, если скажу, что тебе, молодой человек, в первую очередь хочется прославить свое имя, добиться того, чтобы тебя поставили в один ряд с другими выдающимися художниками?

М.: Как бы да.

А.: А так ли для тебя важен сам творческий процесс?

М.: А как я добьюсь результата без него?

А.: Да просто. Мое предложение в том и состоит: я буду писать картины за тебя, а ты будешь представлять их как свои собственные. Ты получишь славу, о которой мечтаешь, и при этом сможешь уделять время каким угодно другим занятиям.

М.: Откуда мне знать, что ты, во‑первых, хорошо пишешь картины и, во‑вторых, будешь писать что‑то, что мне самому захочется подписать своим именем, представить как свою работу? Например, я совершенно не хочу прославиться в качестве создателя каких‑нибудь бытовых картин или пейзажей. Тебе даже не поможет изучение моих прошлых работ, поскольку я не смог прославиться с ними и разочаровался во всех жанрах, в которых писал раньше. Тебе придется изобрести что‑то новое.

А.: Дай мне испытательный срок. Достаточно будет одной недели.

М.: Что ж, неделя – это терпимо. Думаю, ты не станешь просить какой‑то оплаты на этот испытательный срок. Но если у тебя действительно получится что‑то, что сможет меня впечатлить и что я готов буду представить на своей выставке, щедрое вознаграждение тебе обеспечено.

А.: Мне не нужно никакое вознаграждение. Мне нужны лишь условия для работы, и ничего сверх того.

М.: Ты будешь работать просто ради того, чтобы работать? Впервые такого человека встречаю. Если ты так уверен в своем художественном таланте, что ж ты сам не планируешь выставлять свои работы?

А.: Я хочу избежать тлетворного чувства соревновательности, которое часто охватывает творящих людей.

М.: Так что ж сложного в том, чтобы его избежать? Будь художником, просто продающим свои картины на улице, свыкайся с выручкой, которую удастся получить, не сравнивай ее с выручкой других художников, которые продают свои картины на улице. Тебе это сложно? Если ты не хочешь впадать в чувство соревновательности, уж сделал бы над собой усилие.

А.: Я не собираюсь подбирать себе какую‑то из уже существующих в обществе ролей. Твоя единственная задача сейчас – решить, соглашаешься ты на мое предложение или нет.

С.: Подожди, не торопи нас. Не каждый день в жизни встречаешь такого человека, как ты. Сыну надо лучше понять, что ты собой представляешь. Он расспрашивал тебя как‑то неконкретно. Расскажи, что с тобой случилось. Человек, делающий такие заявления, должен был пройти через совершенно особенный жизненный опыт и, скорее всего, очень негативный. С другой стороны, ты не выглядишь как человек, который притягивал бы к себе негативный жизненный опыт. Тебе около 30 – должно быть, так? На вид ты уверенный в себе мужчина, к тому же высокий, хорошо сложенный, у тебя убедительный взгляд. Наверняка мог бы сейчас упиваться лидерством в каком‑нибудь важном деле, а вместо этого стоишь перед нами, случайными встречными, и заявляешь о своей решимости сыграть в наших занятиях довольно унизительную роль, какую мы не подумали бы тебе дать, выгляди ты даже в пять раз более жалким. Как это может быть?

А.: Для меня важен только факт, что я могу двигаться вперед. Как при этом процесс будет обстроен с точки зрения обывателя, мне совершенно не важно. Лишь бы он не провоцировал кого‑либо сбивать меня с того пути, который подвернулся. И чтобы следование этому пути не было хождением по чужим следам. Пришел ли я к этому через, как ты сказал, какой‑то негативный жизненный опыт? Со стороны это было совершенно не похоже на негативный жизненный опыт. Просто однажды я начал смотреть на происходящее с другого ракурса. И начиная с этого момента весь мой как будто далеко не негативный жизненный опыт лично для меня стал глубоко негативным. То, что происходит со мной сейчас, – грандиозное избавление от этого.