Григорий ужинал, сидел за пластмассовым столом во внутреннем дворике. Его дом почти не пострадал: пара разбитых окон не в счёт. Краснел дрожащий на ветру плющ. Вырин отнёс тарелки в раковину. Потом вернулся, поднял Хортину миску, которая так и стояла нетронутая у крыльца – вода в ней стала зелёная. Вымыл её под уличным краном, тщательно вытер и убрал в буфет, в нижний ящик.

Полина, Соня… а ведь права Рэна, было что-то чудесное в этой истории. Одни концы не сходились с другими. Ну заблудилась, ну плутала. А борозды от пяток на лугу? Они выглядели так, словно девочку тащили. А потерявшая на поляне след Хорта? А кофта, которую рыбаки нашли в море? Вырин снял фуражку с гвоздя, закрыл на щеколду дверь и вышел из дома.

На улице было так хорошо, что захотелось искупаться. Но Григорий сдержал порыв и повернул вверх, к лесу. Через полчаса он был на поляне, где жили Рэна и Полина, когда тронувшаяся от горя мать твердила, что её дочка превратилась в молодую берёзку.

На земле отчётливо виднелись следы кострища и палатки. Вырин двинулся к краю поляны. Берёзы не было.

– Выкопал кто-то, – сказал он сам себе, прекрасно понимая, что это неправда. Место, где стояло дерево, заросло травой. И трава эта была высокая и уже немного пожухлая. Она росла всё лето.

Лёгкое потявкивание заставило его прийти в себя. Слева темнел ельник. Вырин пригляделся к чёрным стволам: между ними что-то шевелилось.

– Иди сюда, малыш! – Он присел на корточки и протянул вперёд руку. – Не бойся!

Толстый и пушистый, словно птенец, бело-коричневый щенок выбежал из леса. Смешно переваливаясь с одной короткой лапы на другую, он вихлял задом, а зад этот вихлял хвостом, похожим на небольшой факел. Щенок подошёл к Вырину и ткнулся мордой в его руку, слюняво потёршись о ладонь.

Вслед за щенком из леса вышла нечёсаная дворняга.

5

Соня снова стояла на поляне. Тело одеревенело. Руки-ноги затекли. Светила луна.

Всё было другим: воздух, ветер, море вдалеке шумело иначе. Она оглянулась – вокруг никого.

Неужели снова одна? Потерялась? Соне стало трудно дышать. Этого просто не может быть.

– Мама! – отчаянно крикнула она. – Мама!!!

Она кинулась к сосне, в которую вросла Вера. Но скогсры там не было. Дерево было свободно. На какую-то секунду Соня почувствовала, как счастливо оно дышит.

Соня не понимала, почему она снова оказалась здесь. Она ведь так хорошо помнила, как мама нашла её, как они шли в лагерь, как встретили Рэну, мамину подругу, громкую, сразу занимающую всё пространство вокруг. Она помнила, как все радовались в «Агаресе», столовку, какого-то повара, большого и потного, машину скорой помощи, которую садовник Ван-Иван старомодно назвал каретой. Потом, когда они уже были в больнице в Симферополе, пугающе тряхнуло, кто-то прокричал: «Землетрясение!» – и мама больно сжала её руку, а глаза у неё были круглые. Но оно погудело вдалеке, только лишь немного покачало. Дорожки под кипарисами пролило дождём.

Всё это было, Соня точно помнила, не могло же присниться, так почему снова поляна? И почему она ужасно, пугающе одна?

Она бросилась вниз с холма:

– Мама! Мама!

– Соня.

Девочка обернулась. Позади кто-то стоял. Она шагнула навстречу:

– Кто ты?

Сначала Соне показалось, что перед ней большая птица, вроде грифона. Но, присмотревшись, она поняла, что это огромная, почти в человеческий рост, книга, которая стоит на птичьих лапах. Сверху же переплёт венчала кошачья голова, треугольные уши с чёрными кисточками. Белые полосы спускались от уголков глаз к подбородку. Золотая обложка была приоткрыта, и шелестящие внутри страницы походили на крылья.

– Ты сама видишь, кто я, – ответило существо.

Голос у него был красивый.

– Очень… приятно, – сбивчиво промямлила Соня.

– Нужно, чтобы ты прочла одну страницу. – Книга повернулась к ней спиной. Луна светила ярко, и Соня увидела на раскрытом развороте:

Четвёртого десятого
Приползут тэ восемь ноль,
И почернеет белое,
Изменит всё кругом.

Из гибели воздвиглись вдруг
Сто улиц в городах,
А звания геройские —
Из медленного льда.

Как пьяная вода во сне
Он высится над входом,
И выльется ему в ладонь
Зелёная бутыль.

Он вынесет со дна реки
Нелёгкие слова,
И статуя молочная
Засучит рукава.

В музее гений времени
Найдёте объяснение,
И чувство единения
Откроет в точку путь.

Комната за комнатой,
Лестница за лестницей,
Рощица за рощицей,
Задержав дыхание,

Тихо и легко.
Прилетела птаха.
И ушли на дно
Ветер-камень-глина,

И закрылся глаз.
Сердце не со мной,
Сердце не с тобой,
Сердце далеко^[7].

– Ничего не понятно, – призналась Соня.

– Сейчас и не должно быть, – ответило существо. – Просто запомни. Придёт час, и ты сможешь помочь. А теперь посмотри вот туда.

Соня послушно оглянулась. Лоб сразу же взмок, стало душно: вдали, у моря, лежал огромный, с гору, медведь. Бока его вздымались.

– Маленькая моя, я здесь, – мама теребила её за плечо, – ты звала меня.

Соня открыла глаза: потолок больницы, длинные лампы, шорохи и стоны, духота. Полина не отходила от неё, ночевала тут же, на полу.

– Мама, мне показалось, что я обратно на поляне, там. – Соня моргала медленно, страх уходил из неё. – Я познакомилась с Книгой. Такой странный сон.

– Спи, спи. – Полина гладила дочку по голове. – Жарко-то как. Из-за землетрясения все палаты переполнены. Врач сказал, выпишет нас после обеда. Вот и отлично. Вот и хорошо. Ты уже окрепла. Домой поедем.

6

Марта проснулась от тяжёлого чувства, ловила пустоту ртом. Что случилось? Почему мне так плохо? Вспомнила: Цабран.

Он – там. Я – тут.

Марта поклялась старухе Зейнеп, что больше не приедет в Крым. Они с Цабраном были близнецами-двусторонниками. Находясь в одной географической точке, но по разным сторонам, они могли открывать разломы между мирами. А это грозило катастрофой. Все беды, которые случились в «Агаресе», даже землетрясение, – это их вина.

Если бы им было разрешено видеться хотя бы изредка! Она смогла бы найти утешение в ожидании. Старалась бы запомнить каждую секунду – как смотрит, что говорит, – чтобы наполнить себя до следующего раза. Чтобы были силы считать дни.

Но клятва Зейнеп была подобна смерти.

Старик Ахвал обещал найти по ту сторону настоящую әфсенүләр китабы^[8]. Обещал забрать их силы и сделать обычными детьми. Обещал, что они будут жить и взрослеть вместе – как и положено близнецам. На одной стороне. А на какой – теперь это было вовсе не важно. Найдёт ли Марту старик здесь?

Она тихонько открыла дверь. Поблёскивала в лунном свете отполированная стенка, а в ней – сервиз, фужеры, слоники из дымчатого камня. Ковёр, который висел над диваном, украшали ходики и перекидной календарь с петухами.

Марта прошмыгнула в туалет. Посмотрела на свои распухшие от аллергии руки. Проклятый диатез. Глянула в зеркало. В темноте батарей, крючков и полотенец мелькнуло бледное лицо, чёлка, испуганные глаза. Марта разом вспотела. Попробовала унять тревогу: представила, что запихивает её обратно в грудь. В животе жгло.

Через время прошло. Захотелось пойти и лечь в кровать. Во сне она по нему хотя бы не скучала.

Глава 2
По ту сторону

1

Ахвал остановил крокодила километра за три до города. Велел Цабрану слезть. Щёлкнул пальцами, и Тимсах, отряхиваясь, будто вылез из воды, начал уменьшаться. Он фыркал, переступал с лапы на лапу – и вот уже был размером с таксу, меньше, меньше. Через пару минут на месте крокодила стояла толстоногая ящерица.

– А дышится здесь тяжелее, чем там, – Ахвал обращался к мальчику, зная, что тот его слышит, хоть и не может ответить.

Уменьшенный Тимсах забрался старику на ладонь.

Прошло два дня, как Ахвал подчинил тело Цабрана своей воле, но мальчик всё не мог к этому привыкнуть.

Тело его могло двигаться, шагать, есть, сидеть и спать только по приказу Ахвала. Сам же он был заперт внутри своей головы, в маленькой комнате с жёсткой кроватью, деревянной дверью и большим окном. Он не мог даже подать сигнал о помощи, потому что, сколько ни кричал, сколько ни стучал в стены своей камеры, внешний, «большой» Цабран никак не реагировал.

Это было оглушительно. Цабран чувствовал себя микробом. Он и был им – внутри огромного тела, которое больше ему не подчинялось. Он никак не мог совладать с этой новой реальностью: потерять себя – в буквальном смысле этого слова – оказалось до неожиданного легко. Его тело, гибкое и подвижное, которому он сажал занозы и разбивал коленки, которое он любил – местами – и которое ненавидел – например, уши, – стало его тюрьмой.

А он, настоящий Цабран, был теперь микроскопический, слабый. Он не мог упасть в траву рядом с родителями или пуститься на поиски Бугу, который так и остался по ту сторону. А Марта? Где она теперь? Ахвал обещал, что они сгоняют в Чатыр-Даг и вернутся. Старик обманул всех.

– Что тебе нужно? – крикнул Цабран. Стены комнаты поглотили его крик.

Его огромное тело не открыло рта.

– Иди за мной, – приказал Ахвал.

Через полтора часа они дошли до Агареса. Стемнело. Мелькнула школа, футбольная площадка перед ней.

Ночной вокзал отсвечивал витражами. Ахвал направился к кассам. Тело Цабрана машинально ускорило шаг. Странное ощущение: оно будто онемело и разрослось, превратилось в огромный ком ваты вокруг его каморки. Мальчик прилип к окну.

Булочная «Свежий буглет» была закрыта деревянными ставнями. Они уходили в глубь вокзала: мальчик и старик с крокодилом в кармане.

Впереди замаячила зеркальная стена, к которой он притащил Марту в день, когда сестра впервые оказалась по эту сторону. Именно здесь они обнаружили, насколько похожи.

– Марта! – изо всех сил заорал Цабран, представляя, что смотрит в зеркало: в реальности его тело уходило от стены всё дальше и дальше. – Помоги мне!!!!

– Два билета до Москови, пожалуйста, – старик наклонился к окошку кассы. – В одну сторону.

Ночной поезд уже стоял на перроне – Ахвал явно знал расписание. Похоже, у него был план.

Они оказались в купе вдвоём. Когда поезд тронулся, старик сказал:

– Ложись и спи.

Поезд неспешно полз вдоль моря, по спящим крымским долинам, как длинная змея. Поезд полз, а высоко над ним летел ястреб.

2

За день Ахвал выпускал Тимсаха три раза – погулять по столику купе, полакомиться мясными ошмётками из кармана. Цабран смотрел, как миниатюрный крокодил топает по серо-зелёной скользкой поверхности, принюхиваясь к запахам поезда: солярка, кислые ковры и влажное бельё, жареная курица – откуда-то из вагонного хвоста.

Когда проводник приносил звенящие стаканы с чаем в ажурных подстаканниках, старик убирал питомца в карман. Цабран, пока тело по приказу насыщалось и по приказу спало, маялся от безделья в своей тюрьме.

Комнату он изучил досконально, каждый её замусоленный уголок. Пытался корябать паркет, бился в стекло, но основное время проводил у двери – по виду деревянной, но не так чтобы массивной. Он бы даже сказал, хлипкая была дверь. Ручка на ней внушала надежду. Значит, её можно открыть, значит, она куда-то ведёт. Он дёргал эту ручку, заглядывал в щель между полом и нижней притолокой, даже попытался снять с петель. Безрезультатно.

Ныли плечи и руки, но, стоило Цабрану напомнить себе, что вся эта комната существует у него в голове и на самом деле ни плеч, ни рук у него тут нет, боль проходила.