На вторую ночь в поезде ему пришла в голову идея. «Это ведь только кажется, что вокруг стены, на самом деле – это границы сознания старика, которыми он меня удерживает».

Надо попробовать подвинуть эти стены. Сидя в кромешной темноте на кровати, Цабран понял ещё одну вещь: он может менять комнату по своему разумению. Когда глаза привыкли, он сполз на пол: из матраса торчала небольшая пружина. Цабран потянул на себя, выкрутил, порезался и тут же мысленно залечил себе палец. Он поднялся на ноги, взвесил добычу в руке. Пружина была податливой на ощупь.

Цабран направился к двери. Комната уже не была такой тёмной: стены засветились изнутри. Цабран представил, что пружина – это ключ, подходящий к двери. И вставил её в замочную скважину.

Дверь скрипнула, чуть-чуть приподнялась. Цабран навалился всей своей тяжестью – всей силой воли. И ухнул вперёд.

Его ликование тут же сменилось отчаянием: он вошёл в такую же комнату, только без окна. По всему периметру – от пола и до потолка – тянулись книжные стеллажи.

Цабран оббежал её – на это ушло меньше минуты. Никакой следующей двери, отверстия или хотя бы трубы типа воздуховода. Подёргал за полки, некоторые из них подались вперёд, ему на голову повалились тяжёлые, как кирпичи, фолианты. Тупик. Он просто открыл дверь во вторую комнату своей тюрьмы.

3

Мальчик походил кругами. Как лев в клетке. Вспомнил Бугу, грустно улыбнулся.

– Отчаиваться не стоит, – сказал сам себе вслух. – У меня получилось взломать дверь, уже хорошо.

Начал с того, что тщательно ощупал все стены. Они были из странного полупрозрачного материала, постоянно переливались – будто за немытыми окнами ходили люди. Поверхность ровная и крепкая. Сломать или процарапать не получалось.

Цабран сел на пол меж разбросанных книг. Они были в красноватых обложках, без названий на корешках. Он безучастно полистал одну, другую. Какие-то исторические романы и учебники: одна полна легенд, в другой географические данные… Всё это не имело отношения ни к нему, ни к тому, как найти выход отсюда.

Цабран начал обратно расставлять книги на стеллажи. Аккуратно, один корешок к другому. За эти три дня он устал от безделья, руки радовались работе.

Одни книги были обычными, другие – тёплыми, будто внутри билось живое сердце. Он заглядывал в эти, тёплые. Но там тоже не встречалось ничего интересного: краткие наблюдения за природой, человеком, животными. Таблицы, списки. Иногда попадались рисунки.

«Что это за место? – подумал он, заставив книгами первый стеллаж. – Если продолжение меня, то здесь должны быть мои любимые книги. Или книги про меня. Может быть, воспоминания? Но тут ничего этого нет. Все книги – чужие, они не знакомы мне».

Он услышал скрежет в соседней комнате и вздрогнул. Выглянул в дверь. Окно было по-прежнему зашторено: тело всё ещё спало. В углу комнаты что-то появилось. Цабран ахнул: это был книжный шкаф! Тот самый, из его детской. Тёмного дерева, с раскрывающимися дверцами снизу и полками сверху.

На полках стояли его любимые книги, но были и новые: в зелёных обложках, без надписей. Цабран схватил первую. Описание его городка. Подробное и обстоятельное. Цабран сел в кожаное кресло, которое появилось за шкафом. Когда он дошёл до середины книги (читалось легче и быстрее, чем обычно), то был уже совершенно уверен, что читает свои собственные воспоминания об Агаресе.

– Если эта комната – моя голова, – он снова говорил с собой вслух, – не может ли быть такого, что, открыв дверь, я попал в голову Ахвала? И книги там на стеллажах – его?

Он вернулся в красную комнату. Схватил книгу с пола – и вдруг обжёгся, отдёрнул руку. Цабран снял футболку, обернул руку тканью.

– Тебе не горячо, тебе не горячо, а очень даже холодно, – бормотал, пока тащил книгу на свою «половину». – Ух, какая ледяная!

Она потухла, как только он переступил порог. Пустые страницы. Ни одной буквы. Ни одного рисунка. Цабран со злости запулил её в стену. Книга улетела в соседнюю комнату и раскрылась.

И тогда мальчик разглядел мелкий убористый почерк – в красной комнате содержимое проявилось. Книга была написана от руки.

4

Поссорившись с братьями, я бежал в далёкую пустыню. День я носился по ней пламенем. Ночью наступил холод. Он задувал меня. Я добрался до окрестных гор и заполз в пещеру, приняв облик старика: огню не за что было цепляться среди камней.

Вскоре я услышал шипение из дальнего угла. Там было гнездо: две маленькие змеи только что вылупились из яиц и извивались среди скорлупы. Я взял змеёнышей в руки и попытался выпить их силы.

Они перестали шипеть и свились в клубок, прикрыв прозрачные глаза. Грелись от моей руки. Их новорожденная чешуя была мягкой, как замша. Это остановило меня. Секунду я медлил.

Что-то изменилось. Я оглянулся, ожидая нападения со спины.

Рука отяжелела. Посмотрел вниз: две бледные девочки спали на ней вместо змеёнышей. Я подхватил детей второй рукой и прижал к себе. Внутренний огонь потянулся к ним. От новорожденных шла сила. Это было сладкое, горькое чувство, похожее на благодарность. Младенцы спали у моей груди: теперь мы в безопасности. С тобой.

Мои слуги вошли в пещеру. Я впервые понял, что могу питаться не только болью человека. Не меньшую сытость даёт любовь.

Я смотрел на их лица: круглые, со щёлочками глаз. Сквозь кожу просвечивали тонкие вены. Они напоминали мне птенцов без оперения. Им нужно было молоко. Если они будут жить, выживу и я.

Я обернулся на Тимсаха. Чтобы общаться со слугой, мне не нужно открывать рта.

Прими другое обличье, сказал ему я.

Через мгновение передо мной стояла тощая корова.

– Ты будешь Ламией. – Я провёл по лицу младенца ото лба, через нос и к подбородку. – А тебя будут звать, – обратился я к её сестре, – Селенит.

5

Девочки росли быстрее, чем человеческие дети. Маленькие, бусинами, пальцы. Тонкие шеи. Мягкие, с перетяжками, ручки и ножки.

Поначалу они не умели контролировать свои превращения. Засыпали и становились змейками. Чуть реже – человеческими оставались их головы, остальное покрывалось чешуёй. Иногда из них получалось что-то вроде ящерок – перепончатые лапки, пятнистые тела, серые хвосты.

Молока стало мало. Ястреб, мой второй слуга, носил им птиц и мышей. Я разводил костры. Селенит лакомилась горячими зажаренными тушками, Ламия предпочитала сырое. Ей нравилось тепло уходящей жизни, и Ястреб старался приносить самое свежее, только что задушенное.

Первое, что я создал, была одежда. Девочки ходили голыми, а по ночам в пустыне дул ветер. Однажды я вышел из пещеры на рассвете. Красное солнце поднималось из-за бурунов. Я протянул к нему руку и взял хитон. Я подумал, что нужно два, и солнце дало второй. Я вернулся в пещеру с одеждой. Девочки ещё спали. Мои слуги смотрели на меня, я не двигался.

Я устал. Клянусь огнём, я вынул эти хитоны из небытия.

Эта точка внутри, горящий золотой круг. Я снова вышел наружу и создал покрывало. Взял песок, чтобы оно было тяжелее. Накрыл Ламию и Селенит. Согревшись, они превратились из змей в девочек, не просыпаясь.

Курносые носы, полупрозрачные веки, открытые во сне рты. Я подумал, что им нужно жилище.

6

Первое было похоже на пещеру. Полукруглое, обмазанное глиной. В крыше я оставил дыру, чтобы уходил дым от костра. Девочки спали у стены. Я сплю раз в несколько дней. Погружаюсь в темноту, где нет ни силы, ни огня. Надеюсь, я уйду туда тогда, когда перестану существовать здесь.

Когда девочки начали ходить и говорить, слуга сказал мне, что им нужны сверстники для игр. Чтобы сюда пришли люди, нужно больше жилищ. Чтобы люди здесь жили, им нужны деревья и земля. Они будут питать нас, а девочки будут играть с их детьми.

Я создавал круглые дома. В каждом оставил круг неба, чтобы разжечь огонь.

С почвой было сложнее. Песок не превращался в землю под моими руками. Я мучился несколько недель и понял: нельзя создать то, что создаёт само. Земля родит росток. Дерево родит плод. У меня получилось соткать одежду, потому что вещи не были живыми. Но я не мог сотворить жизнь.

В город пришёл первый человек. Ша был худ и скрючен. За ним пришла такая же худая собака. Один её бок зарос колтунами, другой облысел. Под кожей торчали острые рёбра. Собака улыбалась, вывалив красный язык. Ша называл её Другом.

Я велел Ястребу накормить их. Вечером, протянув грязные руки к огню, Ша рассказал, что за ближайшей грядой скал есть селение. Ша жил там, но жил бедно. Люди не любили его, а он не любил людей. Я сказал ему: оставайся.

Была одна из тех ночей, когда мне следовало отдохнуть. Я ушёл в пустующее жилище и очнулся от крика Селенит. Голос у неё с рождения был низкий. В отличие от сестры, Селенит редко плакала и почти никогда не кричала.

Я выскочил из жилища и увидел Ламию, наклонившуюся над Другом. Заметив меня, девочка рванула в дом, но я уже обратился огнём и преградил ей путь. Ламия испугалась и окаменела. Селенит потрогала сестру: маленькая детская головка, длинная змеиная шея. Глаза посерели и застыли. Она решила, что Ламия умерла, и тоже стала каменной.

Горло у собаки было разорвано, песок под ней быстро темнел. Мои слуги жаждали закончить то, что начала Ламия. Я услышал странный булькающий звук за спиной и обернулся. У входа в пещеру стоял Ша, глаза его выкатились из орбит, впалая грудь вздымалась под рваным хитоном. Я принял облик старика и шагнул к нему. Ша попятился, споткнулся о булыжник и упал; копошился, как жук, который не может перевернуться со спины, но наконец встал на колени.

– Хозяин! – бормотал Ша. – Кровавый Ваал и его змеи! – Шепелявый рот жевал слова, тряслась нижняя губа.

Ша не печалился о смерти Друга. Девочки, оттаяв, нырнули в жилище и тихо сидели там.

– Приведи в мой город людей, – приказал я человеку. – За это я сотворю тебе одежду. Будешь моим жрецом.

7

Вскоре город был населён. Люди нашли источник, возделали землю, развели скот. Они пригнали овец, и овцы, перемещаясь, поднимали вокруг себя пыль подобно песчаной буре. Я создавал людям орудия труда, жилища и одежду, и они почитали меня. Я научился питаться их радостью.

Они показали, как делать из глины кирпичи, и дома, которые я продолжал создавать (это стало любимым занятием), приобрели другую форму. Теперь у них появились углы и прямые линии. Один из людей, Урук, подал идею: прокопать к возделанной земле канавы, по которым потечёт из подземного источника вода. Три месяца работали мы с ним и его семьёй, и скоро вода текла не только к полям, но и по улицам моего города. Людям нужна вода. Из неё они берут силы, как я из них.

Я полюбил сидеть на круглой площади. Рассказывал людям истории, которых знал тысячи, а они слушали. Несли фрукты и овощи. Мне не нужна еда, но я принимал дары: благодарность давала силы.

Слуги забыли, что такое голод: я давал им щедрые куски. Люди с моей помощью возделывали земли, охотились и тоже жили сытно. Настолько, что у них появилось свободное время. Они начали рисовать.

Сначала изображения были примитивными: круги, кресты, звёзды. Они складывались в орнаменты. Позже из этих рисунков стали получаться фигуры. Любимым сюжетом был я, мой крокодил и ястреб, девочки. Люди рисовали на стенах, на полах и на сводах жилищ. Самые умелые раскрашивали посуду, вставляя в глину блестящие камушки на место змеиных глаз.

Всё это не нравилось Ша: он носил теперь белые одежды, но лицом был тёмен по-прежнему. Он говорил, что люди забывают, что я их Бог.

– Бог должен быть кровавым, – шептал он шепелявым ртом, так как голос к старости почти ушёл из него. – Бог должен требовать жертв. Они должны бояться тебя, и тогда ты станешь великим.