«Могло», – подумала я, похлопав себя по бокам у кассы с билетами. «Особенный» пропуск остался дома, куда я, честно говоря, не горела желанием возвращаться, а в карманах не оказалось ни цента. Открывать банковское приложение не имело смысла.

Пока я крутилась на месте, вытряхивая из одежды всё, что вытряхивалось, в надежде отыскать хоть сколько-нибудь мятых купюр, очередь начала недовольно вздыхать. Все словно стервятники поджидали, когда я наконец сдамся, не стесняясь смотреть с осуждением и свысока.

Свысока… никто и никогда не смел смотреть так на Анику Ришар. С завистью, с восхищением – да, но только не так.

Румяная от смущения и одновременно зелёная от подкатывающих волн истерики, я отошла от кассы.

Лувр гудел, переполненный туристами. Суетливо, теряя друг друга в толпе, но со счастливыми усмешками на лицах, словно кадры из фильмов люди проносились перед глазами. Они быстро потеряли ко мне интерес, вернувшись к своим делам и мыслям, а я так и продолжала стоять, чувствуя себя липкой и грязной от их оценивающих взглядов.

– Нет, чёрта с два кто-то увидит мои слёзы, – себе под нос пробормотала я и резко развернулась, впечатавшись ещё побаливающим после встречи со столбом носом кому-то в грудь.

Охранник под два метра ростом с нескрываемым презрением опустил голову и оглядел мой вторничный образ под названием «дарёному коню в зубы не смотрят». Когда Жерар предложил выбор из того немногого, что у него было, я с благодарностью и скрипом зубов выбрала самый безобидный вариант. Рваную майку с жёлтыми кругами в области подмышек оставила на другой раз.

– Привет, – опустив солнечные очки, пискнула я. Раньше Эмиль был приставлен ко мне как личная охрана. Эксклюзивные выставки, светские рауты – я ходила в Лувр, как к себе домой, а этот амбал носил за мной сумки и шёпотом называл на «вы».

Он не поздоровался, не улыбнулся. Когда больше не платили за то, чтобы любезничать со мной, он сразу показал своё настоящее лицо, фыркнув на меня и отвернувшись.

– Эмиль, я должна срочно увидеться с monsieur Робинсом. – Я надеялась, что сын доктора Робинса носил ту же фамилию, что и отец, правда ещё не до конца понимала, зачем явилась к нему. Что сможет изменить перевод? Терапия резко пойдёт в гору? Кошмары решат, что им больше не интересно меня мучить и отвяжутся?

Я не могла дать себе всех ответов. Ладно, вообще ни одного ответа, но была так напугана и дезориентирована, что решила отложить размышления на потом. Потом, в котором всё само как-нибудь рассосётся, как с зачётом по экономике на втором курсе.

– Билет, – словно робот, ответил Эмиль.

– Нет у меня билета.

– Тогда купите билет.

– Пусти, кому говорю!

– Женщина, покажите билет или не задерживайте очередь.

Застонав, я от бессилия топнула ногой. Люди странно на меня смотрели. Вокруг всё гудело и бесило. Дёрнув золотую подвеску на шее, я внезапно прозрела. Быстро сняла украшение и протянула охраннику.

– Возьми это в качестве залога. Буду уходить – куплю билет.

«Если найду Робинса, а тот будет достаточно милостив, чтобы одолжить мне немного денег. Какой позор!»

Эмиль долго таращился на мою ладонь с болтающимся кулоном и не моргал. Поступившая информация обрабатывалась медленно, но я терпеливо ждала. Когда он поднял руку и почесал затылок, промычав что-то вроде: «ну-у-у», я уже шагала впереди толпы с его служебным пропуском на шее.

Я была невысокой. Скорее даже низкой. И именно поэтому двигаться как рыбе в воде не получилось. Стайка галдящих на весь Лувр школьников зажала меня в тиски и потянула с собой на первый этаж, чётко следуя за стрелочкой: «Джоконда».

Я ненавидела эту женщину. И поспешила поделиться своим мнением со всем миром, крича благим матом и словно кегли расталкивая окруживших меня детей.

Экспозиция Древнего Египта раскинулась сразу на нескольких этажах: нулевом, первом и минус первом, куда частенько привозили экспонаты из других музеев на временную выставку.

Начать с того места, на котором я стояла, показалось мне разумным стратегическим ходом. Обогнув толпу, стремящуюся поглазеть на творение да Винчи, я проскользнула в отдел египетских древностей на первом этаже.

Здесь оказалось не так людно, как в других частях Лувра. Завороженные расписанными золотом потолками, посетители негромко перешёптывались, фотографировали. Моё искорёженное красное лицо попало как минимум на пять или десять снимков, но мне всё же удалось протолкнуться к пожилой женщине, смотрительнице музея.

– Прошу прощения, madame. – Я сняла солнечные очки и поправила волосы. Женщина с интересом уставилась на мой спёртый у охранника пропуск.

– Чем могу помочь, monsieur Карант? – ухмыльнулась она.

– Ришар, Аника Ришар. – С виноватой улыбкой я спрятала белую карточку на шнурке под худи.

– Ришар, знакомая фамилия. Чем могу помочь, Аника?

– Я ищу monsieur Робинса, американского археолога…

– Робинс, – закатив глаза, она выплюнула его фамилию как пригоршню яда, – не знаю, где этот заносчивый американец сейчас, но утром я видела его в кафетерии. Он брал американо. – Всё, что начиналось на «аме» и заканчивалось «рика», явно вызывало дискомфорт в голосовых связках смотрительницы.

– Здесь его нет?

– В моём крыле нет, поищите его этажом ниже. Он часто там обитает. Ни на шаг не отходит от своего «важного», – она изобразила кавычки, – экспоната.

Лёгкие протяжно заныли, моля о пощаде, когда я перешла с быстрого шага на бег. Времени, конечно, было навалом, но мысль о том, что с минуты на минуту я смогу разобраться с загадкой своей шизофрении, послужила хорошим ускорителем. Я неслась по ступенькам, разгоняя пыль и туристов.

Телефон в кармане начал вибрировать.

– Алло, мам?

– Аника? Боже, дочка, где ты?

Остановившись, я привалилась к мраморной колонне. Пальцы нервно подрагивали, прижимая телефон к уху. Люди продолжали толкаться и кричать, и мне пришлось прислонить ладонь к телефону, чтобы мама могла меня услышать.

– Мам… ты в порядке?

– Милая, – на другом конце послышались всхлипы, словно она силилась сдержать слёзы, – я…

– Мам…

– Аника, – её голос скрипнул, и у меня окончательно сбилось дыхание, – я помню. Нечто странное… словно сон. Я проснулась, думала, что мне всё привиделось, но потом вышла в коридор, а там разбросанные коробки, фотографии…

Меня снова начало тошнить. Звуки, лица – всё смешалось, в одночасье расплылось пятнами перед глазами. Страх и гулкие удары сердца достигли кульминации, а потом резко обвалились вниз. В полной растерянности, с помутневшим взглядом я медленно опустилась на мраморную ступеньку. Одна нога заскользила вперёд, и мягкое падение превратилось в стремительное.

– Ma tante. – Кто-то дёрнул меня за плечо. Я обернулась, стеклянными от слёз глазами уставившись на маленькую девочку с гигантским бантом в русых волосах.

Такие банты уже давно не носили. Как и платья. На худеньком, бледном теле висел не по размеру большой сарафан с резным воротничком. Утерев непроизвольно текущие по щекам слёзы, я открыла рот, чтобы предложить потерявшемуся ребёнку помощь.

Но взгляд упал ниже воротничка прежде, чем мне удалось выдавить из себя хоть слово. Все движения и окружающие звуки замерли, стихли, когда под рёбрами, там, где у людей билось сердце, я увидела зияющую пустоту.

– Помогите мне. Я не знаю, куда идти…

Кажется, меня стошнило, потому что во рту стало кисло.

– Помогите…

– Нет, нет…

Почему я? Почему со мной? Неужели двадцать пять лет беззаботной жизни стоили так дорого?

Я замерла в тупом оцепенении, отвечая девчонке упрямым взглядом. Если мои сны перебрались в реальный мир, мне уже ничего не могло помочь. Бежать, кричать… я могла лишь принять это.

Но попытка пойти по пути смирения полетела к чертям, когда девочка раскрыла рот и громко зарокотала, выпуская из горла вязкую чёрную жижу. Danny ahabi yabi. На последнем издыхании, потеряв собственный сердечный ритм, я истошно завопила…

– Девушка? – Кто-то сильно тряс меня за плечи.

Коридор, который от большого количества народа гудел, словно улей, встретил меня шумом и спёртым воздухом.

Кто-то тыкал мне в нос нашатырём, но я уворачивалась, пытаясь рассмотреть лица людей, образовавших кольцо, чтобы поглазеть на сумасшедшую. Девчонка с дырой в области сердца растворилась как ночной кошмар, а я снова вернулась в нормальный мир. Это осознание вызвало во мне целую бурю эмоций, от которых я быстро забыла о неоконченном телефонном разговоре с мамой.

– Упёртая, – возмутился голос с ярко выраженным акцентом.

Я подняла голову. От резкого движения в глазах заплясали чёрные точки. Открыла рот, чтобы что-то спросить, когда вата всё же добралась до моего носа и ткнулась в ноздрю.

– Вы больной? Что вы делаете?.. Да отстаньте вы от меня!

– Это вы больная, – с нескрываемым недовольством произнёс кто-то. Голос принадлежал мужчине, на которого я уставилась снизу вверх, пытаясь различить лицо, но тени скрывали незнакомые черты.

– Вы американец?

Голова ещё болела после припадка, и, возможно по этой причине, когда я попыталась встать, быстро свалилась обратно. Чьи-то руки бережно подхватили меня под лопатки.

– Предположу, что вы поняли это по моему акценту?

– Ужасный американский акцент.

Крепкие мужские руки приобняли меня за талию и поставили на ноги. Слегка пошатавшись из стороны в сторону, я упёрлась ладонью в твёрдую грудь, обтянутую приятным на ощупь хлопком.

А потом подняла голову, теперь ясно различая угловатые черты лица моего наглого спасителя. Передо мной стоял высокий брюнет, с массивной линией подбородка и серыми глазами, спрятанными за чёрными очками для зрения. Вылитый доктор Робинс.

– Monsieur Робинс?

Он жестом дал понять обеспокоенным окружающим, что со мной всё в порядке.

– Мы знакомы?

– Ваш отец – мой лечащий врач.

Он как-то странно усмехнулся, всё ещё придерживая меня за талию. Я воспользовалась подвернувшейся возможностью и принюхалась, параллельно изучая огромное кофейное пятно на его правом предплечье. От него приятно пахло: пылью, старыми книгами, древесным парфюмом и…

– Уронил, пока ловил вас, – объяснился Робинс, поднимая с пола бумажный стаканчик из-под кофе. – Вам нужно отдышаться и выпить воды, давайте отойдём в более тихое место, – тоном моего учителя математики предложил он.

Холодные серые глаза бегали по моему лицу, изучая его с каким-то нездоровым научным интересом, но когда я стянула худи и повесила на талии, оставшись в коротком топе, сын доктора смущённо кашлянул и отвёл взгляд.

– Белая карточка? – спросил он, когда после моего согласия попить водички и побыть наедине с тишиной, мы стали спускаться по одной из служебных лестниц.

– Взяла взаймы у старого друга.

– Значит, это правда. – Робинс толкнул дверь и галантно придержал её для меня, пропуская вперёд. Проходя мимо, я отметила его высокий рост и ровный ряд белых зубов.

– Правда?

– Что я единственный человек в Париже, у которого нет друзей.

– Хотите завести друзей в Париже, попробуйте подучить французский. Мы не сильно любим приезжих.

– Даже тех приезжих, что протянули вам руку помощи?

– Я толком не понимаю, что со мной случилось, – соврала я, обхватив себя руками. – Я…

– Вы просто упали в обморок, – пропуская меня в очередной тёмный, сделанный для персонала, а потому безлюдный коридор, ответил он.

– Просто тут у вас душно.

– Душно? Так это из-за духоты?

– Да, из-за неё, – кивнула я, когда мы вышли в центр пустующего зала, остановившись у одного из экспонатов временной экспозиции.

Робинс рассмеялся, но ничего не ответил, а я не решилась продолжать разговор, уставившись на обрубок женской головы из какой-то чёрной породы.