Навсегда увековеченная в камне, она внимательно следила за мной. За ним. За нами. Я с трудом оторвала глаза и обернулась, физически ощущая чей-то взгляд, скользящий по моей спине. Робинс обернулся следом. Видимо, ничего не почувствовав и не увидев, посмотрел на меня и с искренним беспокойством в голосе поинтересовался:

– С вами точно всё хорошо?

В пустом зале никого не было. Рассеянными и оттого пугающими источниками света служили маленькие лампочки, прикрученные к краям куполов, которыми был накрыт стройный ряд музейных экспонатов.

Но взгляд упал ниже воротничка прежде, чем мне удалось выдавить из себя хоть слово. Все движения и окружающие звуки замерли, стихли, когда под рёбрами, там, где у людей билось сердце, я увидела зияющую пустоту.

– Это бюст царицы Нефертити? – спросила я, стряхивая наваждение и стараясь придать голосу как можно больше жизни. Перед внутренним взором по-прежнему стояла та девчонка.

– Её всегда путают с ней, – скрутив руки на груди, ответил Робинс. – Исида, мать Гора, одна из самых могущественных богинь египетского пантеона.

Покосившись на Робинса, я обнаружила ухмылку, с которой он причислил меня ко «всем». В вопросах египетской мифологии я и правда не выделялась из общей необразованной массы, а вот он, как оказалось, принадлежал к тем, кто любил делать акцент на собственной осведомлённости.

– Не верю в эти легенды, – фыркнула я, не спрашивая его мнения по этому вопросу, но он всё равно высказался:

– Неверие гасит интерес, а отсутствие интереса тормозит прогресс. В руках современного человека нет доказательств существования этой ветви религии. Равно как и доказательств того, что всё это неправда.

– Дарвин сейчас в гробу ворочается от ваших слов, – сглотнув, пробормотала я и всмотрелась в безжизненные каменные глазницы напротив. Скульптор, сотворивший столь жуткую работу, являлся самым настоящим извращенцем. Если некая по имени Исида действительно существовала, то должна была выскочить на меня прямо из этого камня.

– Дарвин был человеком. Наше восприятие, будь то зрение или слух, крайне ограничено. – Налюбовавшись на каменную дамочку, профессор уставился на меня. Ощущая его взгляд, бегающий по моему подбородку, я закатила глаза. – Мы ведь не видим волны вай-фая, – добавил он.

– Робинс!

– Чёрт! – Я встряхнула руками, чтобы унять нервную дрожь. Кто-то позвал сына доктора, и от неожиданности у меня, наверное, случился инфаркт.

Очень по-американски, не спрашивая разрешения, Робинс коснулся моего плеча и легонько погладил по руке. Я подняла глаза, чтобы рассказать ему о том, что думаю по поводу несогласованных прикосновений, но он вдруг резко извинился и быстрым шагом направился в сторону группы мужчин.

Сперва я увидела лишь очередного смотрителя музея. Пожилой мужчина в клетчатом пиджаке что-то негромко говорил, размахивая планшетом с вложенными в него бумагами. И хотя он улыбался, поза показалась мне напряжённой. Смотритель несколько раз с опаской оглянулся, а когда Робинс подбежал к нему, вздохнул с заметным облегчением.

Мне стало любопытно, что скрывает саркофаг. Обнимая себя руками, я сделала несколько шагов вправо и уставилась на три фигуры в чёрном. У саркофага стояла девушка. Она водила пальцем по иероглифам на крышке древнего гроба и громко смеялась. Рядом с ней находился парень. Невысокий, с торчащими из-под чёрной шапки каштановыми кудрями. На глазах, так же, как и у девушки, были солнечные очки, скрывающие глаза, но только подчёркивающие акцент на белозубой улыбке, играющей на их лицах.

Третья фигура выделялась на общем фоне веселья. Мужчина в чёрном плаще, накинутом поверх костюма, выглядел напряжённым. Его не волновал беззаботный смех компаньонов, скорее наоборот, он испытывал раздражение. Когда Робинс подошёл к ним, мужчина снисходительно и устало улыбнулся краешком тонких губ.

Я таращилась на него слишком долго. Думаю, поэтому он вдруг резко повернул голову и посмотрел на меня. Лицо тут же обдало холодом, с которым он небрежно фыркнул и отвернулся.

Индюк.

IV

Две недели спустя

В кабинете Робинса стало душно. И тесно. Я потёрла переносицу, чтобы занять руки и не найти им другого применения. Хотелось кого-то ударить, но тут мама взяла у доктора носовой платок и шумно в него высморкалась.

Теперь на приём психотерапии мы ходили вместе. Несмотря на то, что Робинс был специалистом сомнительного качества, плотный рабочий график не позволял ему выслушивать нас по отдельности. Ко всему прочему, последнюю неделю мы платили ему не деньгами, а отговорками.

Как выяснилось позднее, отговорки были не самой худшей платой. На прошлой неделе мама притащила доктору рыбный киш. Я предупреждала Робинса, что не стоит его пробовать, но тот оказался слишком вежливым, и за это ему пришлось поплатиться… выскочившей из зуба пломбой.

А в остальном всё шло как по маслу. По хреновому маслу.

– Агата, – доктор пытался успокоить маму, постоянно твердя, что одно странное событие не делает её клинической психопаткой, – прошу вас, возьмите себя в руки.

Но она не сдавалась, и это в каком-то смысле играло мне на руку. Вот уже четвёртый сеанс подряд в тени её безумия я молча обитала в углу кабинета и ждала десяти часов. Именно в это время Александр Робинс, сын доктора Робинса, начинал свой рабочий день.

– Скажите прямо, доктор, я умру, да? – вдруг резко схватив его за руки, слезливо протянула мама.

Мне не требовался диплом психолога, чтобы после двух сеансов прийти к мнению, что причиной наших постоянных визитов стала вовсе не её вера в способность Чарли Робинса помочь. Ей не хватало внимания, она испытывала страх и скуку одновременно, а возрастного доктора с пышной шевелюрой и стройным телом Агата находила привлекательным, достойным своей компании.

– Аника, ну пожалуйста!

– Я сплю! – кутаясь в одеяло, промычала я. – Отстань от меня.

– Не отстану!

Взобравшись на пьедестал человеческой наглости, мама схватила конец одеяла, в котором я безуспешно пыталась спрятаться, и резким движением руки скинула его на пол.

– Восемь утра! – завопила я, когда ещё прохладный утренний ветерок из настежь распахнутых окон лизнул пятую точку. – Не пойду я к твоему психологу. От него никакого толку. Иди одна.

– Я не могу одна, minou! Он неправильно всё поймёт…

– Как ещё можно понять то, что ты к нему подкатываешь? – взбивая подушку, проворчала я.

– Аника!

– Да что?

Выше самой вершины пьедестала наглости уже просто некуда было стремиться, но и тут Агата Ришар превзошла даже саму себя. Выдернув из-под меня нагретую подушку, она швырнула её к одеялу и обеими руками вцепилась в мою ногу.

Робинс смущённо закашлялся, уставившись на свои руки в стальной маминой хватке.

– Madame Ришар, вынужден вас обрадовать, но мне кажется, что жить вам ещё долго.

– Вынуждены огорчить, – съязвила я, закуривая сигарету.

Изобразив как можно более непринуждённое выражение лица, мама пнула меня ногой, за что сразу же получила в ответ. Прежде чем между нами завязалась кровавая бойня, Робинс поспешил вмешаться и предложил свой фирменный отвар из шиповника.

За последние две недели Агата Ришар довела меня до инсульта. Трижды. Дважды до инфаркта. И до одной попытки отлупить её сумкой. Я думала, что убью её, когда на прошлой неделе мама притащила меня к потомственной ведьме за двадцать евро в час.

Она почти согласилась расстаться с последними деньгами, когда услышала, что на самом деле все наши ненастья от того, что мы слишком закрылись от мира. Перевод на пять тысяч в фонд поддержки молодых ведьм должен был стать первым шагом к искуплению.

И это ещё не всё, потому что над входной дверью вместо цветов в горшках с землёй теперь лежал чеснок, а желая открыть окно в своей комнате, я непременно стряхивала на пол полтонны соли. По мнению Агаты, соль способствовала изгнанию демонов, только вот она не знала, что единственным демоном в квартире являлась она сама. И, к сожалению, соль её не брала.

– Как продвигается работа с Александром? – Робинс вырвал руки и спрятал их в карманы халата, чтобы мама не могла до них дотянуться.

– Так же, как и наша.

– То есть никак? – с грустным вздохом предположил доктор, заставив меня изрядно удивиться.

– В вас вдруг резко проснулось чувство юмора, или мы действительно настолько безнадёжны?

Где-то в глубине души я продолжала надеяться, что главной проблемой был крысиный яд, который madame Розетта, наша соседка, распыляла в подъезде. Может быть… каким-то образом химическое вещество через дыхательные пути повредило мою и мамину кору головного мозга, вот у нас и поехала крыша? Ведь хуже реальной прогрессирующей шизофрении могла быть только прогрессирующая шизофрения у тебя и твоей матери, которая и до этого не отличалась трезвым взглядом на мир и многие другие вещи.

– Миссис Ришар, вы ведь в ту ночь находились в машине вместе с Аникой? – Робинс периодически переключался с ломаного французского на американский английский.

– Да, мы ехали на её выпускной бал. – Мама подпёрла рукой подбородок, любуясь доктором Робинсом. – Представляете, мы пропустили выпускной! Кошмар. – Она издала пять или шесть грустных вздохов.

На этот раз в её возмущениях имелась толика истины. Я хотела на тот выпускной. Любая бы хотела, но лишь я не смогла доехать, когда пьяный водитель вылетел на встречную полосу. Некоторые травмы, полученные в тот вечер, оказались несопоставимы с жизнью. Чудо, что я не осталась инвалидом, отделавшись недельной комой и многочисленными переломами.

Как я узнала позже, мама вылезла из машины целая и невредимая. Даже успела вытащить меня, прежде чем автомобиль загорелся. Ни единого перелома, лишь пара царапин и глубокий порез от ремня поперёк груди.

Нормально ли то, что мы обе выжили, если от машины не осталось ничего, кроме обломков каркаса? Признаюсь, никогда об этом не думала, слишком занятая сожалениями по поводу пропущенного выпускного.

– Думаете, это как-то связано с аварией?

– Почти уверен в этом, но боюсь, что здесь я бессилен. Вам следует обследоваться у неврологов и…

– Уже обследовалась. – С грохотом опустив кружку на журнальный столик, разделяющий меня, маму и Робинса, я едва не уронила диктофон, который исправно записывал весь тот бред, который мы обсуждали вот уже вторую неделю.

Робинс снова посмотрел на папку со снимками семи и пятилетней давности. Кое-кто бы поспорил, но после каждого из обследований вердикт оставался один и тот же: идеальный мозг, полностью здорова.

– Признаюсь, никогда не сталкивался с подобным. Поверьте, психов в моём кабинете побывало не мало. Я слышал страшилки и похуже вашей, но… вы не кажетесь мне больными, и это же подтверждают многочисленные обследования и заключения предыдущих психиатров, психологов и неврологов. Не считая расстройства сна. – Он тянул с этим вердиктом целых две недели. – Вы говорите чистую правду. Аника и вы, миссис Ришар, видите…

– Демонов, – со страдальческим выражением лица заявила мама и откинулась на спинку кресла, приложив ко лбу тыльную сторону ладони. – Мне плохо…

– Не знаю, кого видит эта madame, но я вижу лишь себя. Можем сказать, что это шизофрения, но что нам делать с тем случаем? – Мама отвлеклась на что-то за окном, и я перешла на шёпот. – Разве мы можем видеть и участвовать в одном видении одновременно?

– Я не могу поставить вам диагноз шизофрения. Во-первых, для этого вам нужно посетить психиатра. – Робинс заметно расстроился, будто бы сожалея об упущенной много лет назад возможности.

– Мне не нравится думать о том, что я подозреваю что-то потустороннее. Это ведь полный бред.

– Я доктор, Аника, – пробормотал Робинс, уставясь в окно и, кажется, убеждая в этом самого себя. – Я не верю в потустороннее.