– Это Вера Чарская. Очень милая женщина. Во всех Башнях смотрителями работают ординары или не слишком сильные маги, а у нас знаменитый Знахарь-Друид. Она занимается ещё и душевным здоровьем студентов Академии.

Когда Джанко это сказала, то я сразу вспомнил первый разговор со смотрителем Храмовым. Так значит Вера Чарская контролирует не только душевное состояние студентов, но и расписание Целителей.

И тут до меня дошло ещё кое-что: я никогда не спрашивал у Джанко об одной важной вещи.

– А какое у тебя активное число резерва?

Девушка удивилась.

– Разве я не говорила? Девятьсот.

Я даже рот открыл. Это была безоговорочная высоко-сильная группа. Да это был практически второй курс!

– А пассивное число какое?

– Десять тысяч.

Ничего себе. Такого числа я пока ни у кого не встречал (если не считать самого себя).

Джанко провела пальцем по своей правой брови, вместо которой темнела татуировка змеи.

– Эта очень редкая метка. Она говорит о том, что дарована большая сила. Но сила раскрывается только через большой труд. Поэтому у меня и расписание отличается.

– Это же просто татуировка, – нахмурился я.

– Нет. Я с этим родилась. Это метка Верховного Тёмного Врача. Такого Целителя нет даже в этой Академии.

Моя оторопь никак не хотела проходить, перекрыв даже возбуждение. Джанко открылась для меня совсем с иной стороны. Нет, я, конечно, знал, что она крутая Целительница, но не догадывался, что настолько.

Мне вдруг захотелось снова её поцеловать, но девушка увернулась.

– Нет. Две минуты вышли! Пока! И не торопи меня, я всё ещё думаю.

Она вскочила на подъёмник и сразу же коснулась соляного знака Небытия, который переносил наверх.

– Спасибо за вечер, Оками-кин… – донеслись до меня её слова на янамарском, прежде чем Джанко окончательно исчезла.

***

После такого мне совсем не хотелось тащиться куда-то.

Особенно в конюшню.

Особенно встречаться возле Тучки.

Я мысленно ругнулся и отправился к Мидори, представляя себе, что она может ещё вытворить.

В конюшне меня встретила загадочная тишина. Животные мирно отдыхали в загонах, зато лама Тучка, увидев меня, сразу занервничала, уставилась подозрительно и злобно.

Ну а сама Мидори, как королева сеновала, восседала на тюке соломы.

Вокруг неё горели стеклянные лампады, штук двадцать точно. Правда, они давали больше тепла, чем света.

– Проходи, – тихо сказала Мидори, – только лампы не задень, а то я замучилась их настраивать.

– Слушай, ты мне сразу скажи… – начал я, направляясь к девушке.

– Тс-с-с-с! – шикнула она, от чего я поморщился. – Ты должен быть максимально расслабленным, чтобы всё получилось. А то когда я пила эликсир вчера вечером, не совсем соблюдала правила, поэтому не сразу погрузилась…

– Куда погрузилась? – с напором спросил я, перешагивая ряд лампад и останавливаясь напротив Мидори. – Говори уже. У меня нет времени на все эти игры.

Девушка вскочила.

– Если будешь на меня орать, я вообще ничего тебе не покажу!

Мне захотелось её придушить.

– Отлично. Тогда я пошёл.

Мидори ухватила меня за руку.

– Да ты ещё потом меня благодарить будешь! – Она оглядела тёмные углы конюшни и, понизив голос, сообщила: – Я почитала про этот эликсир. Говорят, его умели создавать только древние маги, которые занимались Алхимией. Сейчас такое вообще не умеют делать, и это что-то невероятное…

– Мидори!

– Ладно-ладно.

Она до последнего оттягивала уникальную новость и вот, наконец, с замиранием сердца сообщила мне её:

– Этот эликсир позволяет вернуть человеку примерно десять минут из прошлого. Он возвращает всё. Даже ощущения и запахи. Всё-всё. Ты оказываешься на месте того человека, каким был тогда. Прошлое, конечно, изменить невозможно, зато удастся побывать в каком-нибудь светлом воспоминании. Я, например, отправлялась в тот день, когда отец впервые научил меня мастерить бомбы. Вспомнила всё до последней детали.

Я даже опешил.

Насчёт этого эликсира моё воображение рисовало всё, что угодно, но только не то, о чём рассказала Мидори.

Целых десять минут из прошлого… из любого дня… это правда было невероятно.

Увидев, какой эффект произвели на меня её слова, девушка закусила губу от ликования.

– И что ты теперь скажешь, циник? Всё ещё хочешь уйти?

– А зачем нужны лампы?

– Так, а где фраза «Мидори, это просто невероятно»?

– Ну да, это невероятно, согласен. А зачем лампы?

– Ненавижу тебя, Волков! – Мидори скривилась. – Когда погружаешься в воспоминание, то становится очень холодно. Прям сильно холодно. Но ощущаешь это только когда просыпаешься. Я когда очнулась, думала, что умру от переохлаждения. Хорошо, что рядом была Тучка. Она меня и согрела.

Я покосился на загон, откуда за каждым моим движением продолжала подозрительно следить её лама, и кивнул:

– Знаешь, лучше тепловые лампы, чем твоя Тучка. Она греть меня точно не будет.

Мидори вынула из кармана пальто бутылёк с половиной эликсира и подала мне.

– Только пей всё сразу. В один глоток. Эликсир вкусный, кстати. Как будто черничный сок. Ты пей, а я тебя посторожу, а то ты сразу отключишься на все десять минут.

Я забрал эликсир и всмотрелся в ярко-синюю жидкость.

Вливать в себя непонятную дрянь вовсе не хотелось, но соблазн увидеть прошлое был настолько велик, что зашлось сердце. Я даже знал, что именно бы хотел увидеть.

Тот самый день и час, когда отец подарил мне рунный атлас.

Мне было тринадцать, и тогда я, совсем ещё мелкий пацан, не придал большого значения словам отца и той тетрадке, что он принёс.

Но сейчас – совсем другое дело.

Сейчас бы я очень хотел ещё раз услышать, что он мне тогда сказал. Увидеть выражение его лица и, возможно, понять его секреты и то, почему он погиб ровно через два года после того, как подарил мне тот артефакт.

– Я могу выпить это у себя в комнате, – сказал я Мидори, но та покачала головой, сразу став серьёзной.

– Времени мало. Или ты мне не доверяешь? Думаешь, что я тебя тут одного оставлю валяться на соломе? И вообще, ты тепловые лампы с собой в комнату потащишь? Или, может, тебя Лёва греть будет, когда ты будешь подыхать от переохлаждения? А я, кроме ламп, ещё и одеяло принесла.

Мой взгляд снова упал на бутылёк.

– Что ещё я должен знать, перед тем как выпить это? Ты всё мне сказала?

– Ну конечно, всё. Обижаешь. Я что, по-твоему, совсем взбалмошная?

На это у меня был вполне чёткий ответ, но я промолчал, не сводя с эликсира глаз.

Желание увидеть отца становилось всё сильнее, да и вряд ли Йона хотела чего-то плохого, когда дарила Мидори этот эликсир. К тому же, сама Мидори – мой доверенный маг, а это даёт определённые гарантии, тем более, что с ней всё в порядке после употребления этой дряни.

Резонные доводы победили.

– Ладно. – Я уселся на соломенный тюк и откупорил крышку на бутыльке. – Как отключусь, не отходи никуда. Если что, зови Галея.

– Чтобы он добил тебя и больше не мучился? – заулыбалась Мидори.

– Очень смешно.

Бросив взгляд на девушку, я не стал больше терять время и быстро залил в себя синюю жидкость.

Глоток вышел крупным, во рту появился кисло-сладкий привкус, по телу пронеслись мурашки, в глазах потемнело, тело ослабло и почти сразу завалилось набок.

Пальцы выпустили пустой бутылёк.

Погружаясь в полусон, я ощутил, как больно колют щёку острые соломины из тюка, как ладони Мидори касаются моего лба, и как на меня опускается тяжесть одеяла, такая неподъёмная…

***

Под одеялом жарко.

Настолько жарко, что я откидываю его в сторону, но подняться всё же не решаюсь. После приступа имсо вставать получается только на второй или третий день. А вчера был такой сильный приступ, что мама строго запретила даже спускать ноги с кровати, поэтому сама поила меня с ложки имунными лекарствами.

Я ненавидел этот процесс.

Наверное, как и она.

В такие моменты мама выглядела слишком недовольной, хотя я и не припомнил дня, чтобы она была довольна, даже когда приступов у меня не случалось.

За окном хлещет ливень, и в этом монотонном шуме я всё жду одного долгожданного звука: когда входная дверь в квартире хлопнет, провернётся ключ в замке, и тяжёлой поступью в мою комнату войдёт отец.

В дни возвращения из Тафалара он даже плащ и обувь не снимал, а всегда сначала шёл ко мне. Мама от этого тоже была недовольна, но мирилась.

И вот дверь хлопает, проворачивается ключ в замке, и в коридоре слышатся тяжёлые шаги.

Я хватаюсь за край прикроватной тумбы и напрягаюсь изо всех сил, чтобы подняться. Мне не хочется встречать отца вот так: лежащим на кровати, будто при смерти. Да и мама не будет на меня орать – её вызвали на смену в больницу.

Держась за тумбу, я встаю на ноги и делаю вид, будто всё в порядке, и никаких приступов у меня не было. Так не хочется огорчать отца, даже если он, как всегда, сделает вид, что совсем не огорчён.

А ещё мне уже известно каждое его действие.

Вот сейчас он войдёт, высокий и усталый, в длинном плаще и с двухдневной щетиной, бросит чемодан в угол, в три шага подойдёт к кровати, обнимет меня и спросит:

– Ну как у вас тут с мамой дела, Кири?..

Дверь в комнату отворяется, и моё дыхание замирает от щенячьей радости.

Отец появляется как раз в тот момент, когда я перестаю держаться за тумбу и напрягаю колени, чтобы не упасть. Он бросает мокрый от дождя чемодан в угол и в три шага идёт ко мне, но я сразу чувствую, что что-то в нём изменилось.

Он будто светится от счастья.

Подойдя, он обнимает меня так крепко, что я чуть не задыхаюсь. А ещё он не спрашивает, как у нас с мамой дела. Он вообще ничего не спрашивает.

Отец смотрит мне в глаза и неожиданно улыбается.

– Сегодня великий день, Кири. Я встретил тех, кто дал мне шанс избавить наш мир от проклятия. Я нашёл то, чего так долго искал, но мне нужно ещё немного времени, чтобы завершить свой эксперимент. Как только я закончу работу, то ни ты, ни мама не будете больше нуждаться в маго-танах. Они будут просто не нужны.

Это звучит так невероятно, что я ему не верю. Наверное, он просто решил меня утешить.

– Совсем не нужны? – хмурюсь я.

– Совсем! – Он вдруг хватает меня и начинает кружить по комнате. – Совсем-совсем! Но это большой секрет. Я скажу только Анатолю и больше никому.

– Не надо Анатолю, – возражаю я сразу. – А вдруг он кому-то сболтнёт?

– Мне нужен помощник, Кири. А Анатоль – твой наставник и мой верный друг. Кому, как не ему, знать о таких важных вещах?

Отец ставит меня на ноги, но моя голова так сильно кружится, а колени дрожат, что я плюхаюсь задом на кровать. Стыд за свою слабость вдруг захлёстывает меня, и волна злости придаёт сил, чтобы встать снова. Только уже без помощи тумбы.

– Даже если лекарства не будет, я всё равно стану сильнее, пап, вот увидишь. Ты будешь мной гордиться. Я изучу всё на свете, буду заниматься усерднее.

В его глазах появляются слёзы.

– Куда ещё усерднее, Кири? Ты и так занимаешься почти беспрестанно…

Он задумывается над чем-то так глубоко, что его взгляд становится грустным и немного отсутствующим. Потом идёт к чемодану, смахивает с него капли дождя рукавом, щёлкает замками и достаёт какой-то блокнот.

Красивый, кожаный, со стальными зажимами, немного потёртый по краям.

Мне так хочется сделать шаг, но я знаю, что это закончится падением на пол. А падать перед отцом – последнее, чего я хочу в этот радостный для него день.

И вот я стою и жду, пока он подойдёт ко мне сам.

– Теперь он твой, – говорит отец напряжённым голосом, подавая мне блокнот. – Он придаст тебе сил, пока я завершаю свою работу.

Блокнот тяжёлый и шершавый на ощупь.

Я прижимаю его к груди, и даже через ткань пижамы ощущаю, как сталь холодит кожу. Мурашки проносятся по телу.

– В нём нужно записывать что-то, да?