Рядом с сундуком сверкал золотыми галунами майор Уайат. Выступающая челюсть придавала ему некоторое сходство с карпом. Лицо было обращено к коммодору, но Рук заметил, как его глаза шныряли туда-сюда по толпе заключенных. Вокруг на одинаковом расстоянии друг от друга он расставил троих капитанов. Рук разглядел Силка: каким-то образом тому удавалось стоять по стойке смирно, сохраняя при этом такой непринужденный вид, будто он пришел танцевать. С капитаном Госденом Рук познакомился лишь по прибытии в Новый Южный Уэльс и пришел к мнению, что его вообще не следовало допускать к участию в экспедиции. Лицо у него было опухшее, бледное – если не считать чахоточных пятен на щеках, и ему явно стоило немалых усилий держаться прямо. В руке он, как всегда, сжимал платок, а в его взгляде читалось беспокойство человека, с трудом сдерживающего кашель. Третьего капитана по фамилии Леннокс Силк как-то раз назвал ходячим стручком фасоли, чем крайне развеселил Рука. Леннокс и его мушкет – два длинных, тонких военных орудия, готовых исполнить свой долг.

Рук весь вспотел в своем красном мундире. Влажный воздух раскалился, а солнце так беспощадно палило с голубого неба, что в висках стучало. Рук щурился, завидуя стоящему в тени Гилберту.

Бартон и Гардинер, как и остальные офицеры флота, сошли на берег, облачившись по особому случаю в парадные синие мундиры, и теперь стояли поодаль. Им была отведена роль сторонних наблюдателей. Вскоре им предстояло отправиться в обратный путь. На мгновение Рук пожалел, что он не из их числа.

Уайат выкрикнул приказ, и Рук принял предписанную уставом приветственную стойку: мушкет на плечо, левая нога вперед. Положив палец на спусковой крючок и приготовившись к привычному хлопку, он на мгновенье ощутил прилив тошноты.

Прогремел залп – не такой дружный, как, вероятно, хотелось бы майору Уайату. С ветвей дерева неподалеку вспорхнула стая больших белых попугаев. Они принялись кружить над головами собравшихся у реки людей, хлопая крыльями и издавая резкие скрежещущие звуки, вторившие тому звону, что выстрелы пробудили в памяти Рука.

Он опустил мушкет и поставил его на землю дулом вверх. Как бы он был счастлив, если бы сегодня, седьмого февраля 1788 года, ему пришлось стрелять из него в последний раз!

Коммодор с усилием выпрямился на своем сундуке, стараясь перекричать попугаев. Он вслух зачитал приказ короля Георга Третьего: общий смысл сводился к тому, что Джеймс Гилберт наделялся полномочиями монарха. Отныне жизнь и смерть его подданных находилась во власти новоиспеченного губернатора Нового Южного Уэльса, наместника Его Величества.

Каждый раз, когда губернатор Гилберт произносил имя Его Величества, в беспокойной толпе каторжан кто-то недвусмысленно харкал и сплевывал.

Белые попугаи улетели, и над долиной воцарилась тишина. От лица Его Величества губернатор провозгласил владычество над территорией, названной Новым Южным Уэльсом, которая с этой минуты обрела размеры и очертания. С севера на юг она протянулась с десяти градусов тридцати семи минут до сорока трех градусов сорока девяти минут южной широты. С востока на запад охватила все земли от того самого места, где они стояли, до ста тридцати пяти градусов восточной долготы.

Рук произвел в уме пару любопытных вычислений. Тридцать три градуса широты равны расстоянию в две с лишним тысячи миль с севера на юг. Шестнадцать градусов долготы – это больше восьмисот миль с востока на запад. По примерным подсчетам, Его Величество только что приобрел кусок земли, вдвое превосходящий размерами Францию, Испанию и Германию вместе взятые.

Губернатор Гилберт все еще дочитывал приказ.

– К туземцам надлежит, как бы то ни было, относиться с дружелюбием и добротой, – кричал он поверх нарастающего гула среди каторжан.

Какой-то предмет полетел в него из гущи толпы и приземлился в кустах.

– Крайне важно установить с ними открытые добрососедские взаимоотношения, – не сдавался губернатор. – Отсутствие добрых намерений с их стороны поставит под угрозу развитие и даже само существование этой колонии. Его Величество поручил мне со всей возможной поспешностью установить с ними дружеские связи и, как только позволят обстоятельства, ознакомиться с местным наречием.

Об этой стороне жизни в Новом Южном Уэльсе Рук не задумывался: колонии требовался астроном, но ведь и языковед мог оказаться не лишним. И правда: за две недели, прошедшие с того дня с лупами и бусами, туземцы объявлялись всего пару раз, да и то ненадолго. Рук оба раза был на корабле и не застал их. Он лишь мельком видел на другом берегу, по ту сторону залива, каких-то людей, далекие столбики дыма то тут, то там, и очертания каноэ на фоне сияющей на солнце воды. Но до сих пор у него не было возможности проявить «дружелюбие и доброту».

Губернатор, казалось, спешил закончить собрание.

– А теперь я прошу вас вместе со мной преклонить колени, – воскликнул он. – Преподобный отец воздаст благодарность от имени всех нас. Прошу, мистер Пуллен.

Из толпы раздался хриплый женский гогот:

– Благодарность! За что это?

Рук узнал голос той недурной собой любительницы сквернословить, которую после отплытия из Рио окунули в море, чтобы она угомонилась. Теперь она всех распалила, и каторжане, вскочив на ноги, принялись кричать и свистеть, угрожая прорвать цепь морпехов.

Рук собрался с духом, готовясь выполнить свой долг, но Уайат, вздернув бровь, сказал что-то Ленноксу, и тот окунулся в толпу. Каторжане, судя по всему, уже успели познакомиться с капитаном. Достаточно было ему слегка помахать прикладом, и они расступились, поэтому все, что требовалось от Рука, – это покрепче ухватить мушкет, всем своим видом показывая бдительность.

Но он знал: еще настанет пора – не раз и не два, – когда каждому солдату в красном мундире придется себя проявить. В море он всем дал понять, что отличается от других морпехов. И намеревался продолжать в том же духе. Высокий отдаленный мыс на западной стороне бухты мог сгодиться для обустройства обсерватории и уж точно обещал стать подходящим убежищем для человека, не желавшего играть роль надсмотрщика. Он решил наведаться туда при первой возможности и удостовериться, что всем ясно: лейтенант Рук слишком занят небесными светилами, чтобы уделять время земным обязанностям.

Тем временем преподобный отец забрался на сундук и как обычно пустился читать бесконечную витиеватую молитву. Для проповеди он выбрал строку из Псалтири: «Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?»^[14] В голове у Рука мелькнула мысль, что едва ли можно было найти более подходящие слова, чтобы вывести из себя толпу мужчин и женщин, которых вопреки их воле привезли туда, где особых благодеяний ждать не приходилось. Губернатор слушал с непроницаемым лицом, но, казалось, крепче обычного сжав узкую челюсть.

Преподобный на мгновенье замолчал, переводя дух, и губернатор не преминул этим воспользоваться.

– Аминь, – провозгласил он, и Пуллену ничего не оставалось, кроме как перейти к благословению.

Все разошлись, работникам велели возвращаться к топорам и киркам. Рук поспешил ускользнуть, стараясь не встречаться ни с кем глазами, на случай если кому-нибудь вздумается его окликнуть: «О, лейтенант Рук! Не будете ли так любезны мне подсобить?» Но чтобы добраться до того многообещающего мыса, нужно было сперва пересечь не до конца еще расчищенный участок на западном берегу речушки. Майор Уайат называл его плацем, хотя пока что он представлял собой обычный покатый склон, покрытый серой грязью и ощетинившийся пнями.

Быстро шагая вперед и делая вид, что у него есть срочное дело, Рук услышал узнаваемое рявканье майора и краем глаза увидел, как, раскрасневшийся от жары и ярости, он подошел к одному из заключенных и с силой ткнул его палкой между лопатками. Бедолага поднял топор и примерился к ближайшему дереву, а остальные еще ниже склонили головы, продолжая бездумно колоть да крошить. Один высокий малый колотил киркой по земле. Его полосатая роба явно была ему мала: брюки едва доставали до середины голени, рукава – до локтей, а куртка не сходилась на могучей груди. Он осаждал свой пень достаточно споро, чтобы не угодить под палку Уайата, но безо всякого прока.

Рядом с ним над другим пнем трудился мужчина, у которого за щеками не осталось ни единого зуба. Его кирка раз за разом обрушивалась на один и тот же корешок и отскакивала обратно, но он даже не пытался ударить по другому месту – просто поднимал и снова опускал кирку, с трудом удерживая ее в худосочных руках.

Глупость, подумал Рук, или равнодушие? В глазах майора Уайата каждый выкорчеванный пень был шагом на пути к расчистке плаца. Но каторжанину это занятие, вероятно, представлялось таким же бесцельным наказанием, как ходьба по шаговой мельнице в тюрьме, откуда его забрали.

Слава Богу, на свете есть астрономия, подумал Рук, не останавливаясь.

Не он один пытался увильнуть от офицерских обязанностей. Усевшись на камень подальше от трудившихся каторжан, Силк с улыбкой на лице царапал что-то в записной книжке. Завидев Рука, он обходительно подвинулся.

«Туземцы, судя по всему, не поняли, какого мы пола, – вслух прочел он, – а стоило им это выяснить, как ими овладели безудержные приступы хохота». Ты не присутствовал при той встрече, Рук, но ведь это в высшей степени забавно, не правда ли? Одного из матросов попросили предоставить наглядное подтверждение, и оказалось, что он как никто другой подходил для этой задачи! Туземцы так изумились, что, как это ни прискорбно, почти сразу ушли. Теперь я бьюсь над тем, как сохранить комичность этой сцены, подобрав при этом слова, которые не заставят невинную деву зардеться румянцем.

– Да, превосходно, – ответил Рук, подумав про себя: «Надеюсь, Силк не станет упоминать меня в своей книге». Но Силк не заметил сомнения в его голосе.

– Однако же, странно, что туземцы нас избегают, не находишь? Гардинер говорит, вчера они подплыли к нему, пока он рыбачил. Он дал им рыбы, но поболтать они не остались.

– Должно быть, пошли слухи. Ну, знаешь, о внушительном хозяйстве того матроса.

Но Силк уже решил, что шутка себя исчерпала.

– Рук, друг мой, не будешь ли ты так добр помочь мне?

– Помочь?

– Нет-нет, я не имею в виду работу над книгой. Но я ведь не могу успевать всегда и везде. Тебе наверняка доведется услышать то, что от меня ускользнет. Я надеюсь на тебя как на друга.

Он взял Рука за плечо.

– Ты ведь мне поможешь, старина? Поможешь превратить мое повествование в сияющий бриллиант, перед которым мистер Дебрет склонится в почтительном поклоне?

Рука удивила откровенность его просьбы. Он никогда не видел, чтобы Силк так о чем-то переживал. Все в этом мире – не считая разве что рядового Труби на палубе «Решимости» – казалось ему не более чем темой для хорошей истории.

Он вдруг понял, что для Силка, как и для него самого, Новый Южный Уэльс – это не просто место, где ему предстоит провести четыре года с полноценным жалованием и возможностью продвинуться по службе, и ему важно не только избежать неприятных воинских обязанностей. Как и Руку, это место обещало Силку другие богатства. Новый Южный Уэльс стал частью его судьбы.

* * *

Жизнь на корабле не готовила Рука к тому, что придется карабкаться по каменистым склонам, которые напоминали пирожное с заварным кремом, так что, преодолев полпути к вершине мыса на западной стороне бухты, он остановился – чтобы передохнуть, а заодно и поглядеть вниз, на «Сириус», который служил ему домом весь последний год, а отсюда походил на игрушечный макет.

Над блестящей водной гладью разнесся звон судового колокола: длинный удар, короткий, длинный, короткий, длинный, короткий, длинный. Семь склянок. Половина четвертого. Хронометр на борту показывает полшестого утра.

Значит, то же самое время сейчас показывают часы на каминной полке в гостиной на Черч-стрит. В комнате, скованной холодами поздней зимы, еще темно. В пустом суровом свете местного солнца, в невыносимой духоте трудно было в это поверить. Должно быть, все еще спят по своим комнатам, укрывшись несколькими пледами. А Энн дремлет в мансарде под его пуховым одеялом. «Буду греть его для тебя, – обещала она. – И непременно отдам обратно, только обещай, что вернешься домой целым и невредимым».

На мгновенье он почувствовал, как далеко от дома его занесло.