Разбежались линии руки (страница 3)
Что ни праздников я не люблю, ни наград,
И гостей не люблю, и подаркам не рад.
Ох, как сильно душа моя мается!
Жизнь кончается, всё ломается…
Надо в церковь бегом лбом удариться
И покаяться, чтоб исправиться.
В храме жарко от свечек, светло от икон,
Вон и колокол бьёт непонятно по ком.
Вот поклоны кладу, вот целую я крест
И томлюсь в ожидании гласа с небес.
И раздался мне глас, хоть крестись и божись:
«Самый тяжкий твой грех – твоя длинная жизнь.
Ты прими благодарно прощенье моё.
Отпускаю твой грех, забираю её».
Ох, как здорово всё получается:
Всё ломается, жизнь кончается.
Но самый тяжкий мой грех отпускается.
Что ж печалиться? Что ж печалиться?
Воля
Как может, живёт человек без особых примет,
Без громкого имени, славы и прочих отметин
Врагов не завёл, потому что врагам не приметен,
Друзей потому же давно и пожизненно нет.
Живёт он нигде, потому не идёт никуда.
Не надо ему – всё убого вокруг и нескладно.
Он счастлив и рад, что покуда не помер, и ладно,
Хоть жизнь без следа, так то ж ерунда, и всё ж не беда.
Вон яблоки греются в солнечном сонном саду
И пахнет смолой от недавней на дереве раны.
Такой здесь покой, что с ума от покоя сойду,
Хоть разум терять непростительно глупо и рано.
Живу, как могу, не имею особых примет
И громкого имени, славы и прочих отметин.
Узнать бы мне самую тайную тайну на свете,
Зачем я живу столько дней, столько зим, столько лет?
===
А с дикого озера дикие гуси взлетают.
Взлетают и тают в тяжёлом молочном тумане.
Их след на воде будто снегом туман заметает.
И ветер их крыльев отравой свободы дурманит,
Колдует, пугает и вдоль зачарованно манит.
И рвётся душа моя грешная, но не взлетает.
Ах, вольная воля, как горько тебя не хватает.
Как бы сентиментальные:
Ей так хорошо
Она старомодна как запах забытых «Клима»,
Она неуклюжа в век быстрый наш и угловата.
Любимое время, когда хорошо ей, зима.
И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить.
Когда-то…
Она проживает свой срок средь бессрочных вещей
Одна среди слоников белых из кости слоновой.
И то, что другими давно позабыто уже,
Ей кажется чудным, ей кажется радостью новой.
Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,
Какую всю жизнь для себя сочиняла сама.
Она обожает банальные белые розы
И несовременно от Чехова сходит с ума.
Её невозможно склонить на невинный роман
С каким-нибудь ухарем – мастером беглого флирта.
Она, как на скатерти гладь, а под ней бахрома.
И также нелепа, как свадьба без драки и спирта.
Ей сорок всего, а прожито семьдесят лет.
И тайна в глазах – след от бывшего злого ненастья.
Она любит запахи роз и домашних котлет,
И зла не таит за сбежавшее в юности счастье.
В наш мир не желает она появляться сама,
Менять нелюбовь на любовь. И стихи, и привычки.
Она старомодна как запах «Шанель» и «Клима».
С русалкой ковры, абажуры да свечки и спички…
Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,
Какую всю жизнь сочиняла с любовью сама.
Она любит розы, банальные белые розы,
И так же банально от Чехова сходит с ума.
Она старомодна, как запах забытых «Клима»,
Она неуклюжа и даже чуть-чуть угловата.
Любимое время, когда хорошо ей, – зима.
И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить…
Когда-то…
Не спится мне
Не спится мне. Гляжу в окно напротив.
Четвёртый час, не утро и не ночь.
В окне напротив молодая тётя
Совсем одна. И нечем ей помочь.
Да что ж она опять не гасит свет
И ходит, как шальная, в неглиже?
И бесит этот маленький рассвет
В чужом окне на пятом этаже.
Да что ж она, совсем сошла с ума?
Ну, ладно я, мне нервы ломят грудь.
Ну, а она не хочет спать сама?
А может, я ей не даю уснуть?
И я курю, стою курю в окне.
А ветер гонит искры от окна.
Обидно только, что не видно мне,
Она одна, а, может, не одна?
Да что ж она опять не гасит свет
И ходит, как шальная, в неглиже?
И бесит этот маленький рассвет
В чужом окне на пятом этаже.
Да что ж она, совсем сошла с ума?
Ну, я не сплю – мне нервы ломят грудь.
Ну, а она, не хочет спать сама?
А может, я ей не даю уснуть?
Но главное – горит напротив свет.
Не спать всегда найдётся сто причин.
Причин не спать, наверно, только нет
У тех, кто спит давно. У женщин и мужчин.
Я удивляюсь
Я удивляюсь, как малыш,
Тому, что вижу много лет:
Мне удивительно, что с крыш
Стекает ночью звёздный свет.
А капли золотом звенят
И рассыпаются,
Но почему-то люди спят,
Не просыпаются.
Не научусь я никогда
Без удивления глядеть,
Как одинокая звезда
К земле торопится лететь.
Всю ночь над нами звездопад
Не унимается.
Но почему-то люди спят,
Не просыпаются.
Уже никто не повторит
Звезды единственной полёт.
Но долго свет её горит
И мне покоя не даёт.
А все мечты мои потом
Опять сбываются…
Но даже
Этому
Никто
Не удивляется…
Время ушло
Я уходить не вижу повода.
И твой приказ мне не указ.
Там во дворе темно и холодно,
У нас тепло в последний раз.
А ночь как девочка пугается
Игры теней в театре тьмы.
Наш брак под утро расторгается
В разгар любви, в конце зимы.
И стоит за окном, дожидаясь финала,
Старый маленький гном, бывший ангел-хранитель.
И неясно одно: то ли время настало,
То ли время ушло, как его ни храни…
С утра к тебе пойдут с советами:
Куда теперь и что потом.
И как всегда сживут со свету и…
И как обычно ни за что.
Наш брак скончается безвременно,
Кладу печальные цветы…
А всё, что было, будь уверена,
Забуду я, забудешь ты…
Я живу лучше всех
Я живу лучше всех – в меру сыт, в меру пьян,
В меру но с табаке, вес нормальный и рост.
И не чтоб тяжёлый характером я,
И не чтобы очень доверчив и прост.
Я не прячусь в кусты, я у всех на виду,
От людей ничего мне не надо скрывать.
Вот я из дому утром на службу иду,
Вот со службы домой прихожу ночевать.
Я по бабам бы мог, но давно не хочу:
Только время терять да расходов вагон.
Всё, что надо, я дома сполна получу.
Ну, а мне-то и надо всего ничего
Мне хватает вполне столько, сколько дают.
Я доволен женой и оплатой труда.
В жизнь мою посторонние нос не суют,
Да и сам уж давно не суюсь я туда.
Что мне лезть в свою жизнь? Упаси меня бог!
В меру сыт, в меру пьян.
А за то, что с тоски до сих пор не подох,
Пожалейте меня, пожалейте меня…
На поле боя
На поле боя брань, на поле брани стон.
Там в утреннюю рань рваньё душевных ран.
Как в плохоньком кино кидают сквозь окно
Два друга-два врага – Она и Он.
А пели птицы с вечера
На ближней самой веточке
Свои романсы вечные
Для мальчика, для девочки…
И тишина хорошая так тёрлась об окошко,
Как ласковая кошка,
Не попадая в дом,
Там, где жила Она, а вместе с нею Он.
И поросла быльём романтика уже.
Увит балкон бельём, а за бельём вдвоём
На грязном этаже живут себе сквозь сон
Два друга-два врага – Она и Он.
А музыка баллад о радостной судьбе
Отыграна была, да смолкла и ушла
В открытое окно к тебе или ко мне,
Которые как все – Она и Он.
И пели птицы с вечера
На ближней самой веточке
Свои романсы вечные
Для мальчика, для девочки.
И тишина хорошая так тёрлась об окошко,
Как ласковая кошка,
Не попадая в дом,
Где плакала Она, а может даже Он.
Мне стало сниться
Мне стало сниться, как меня хоронят,
Как в путь последний медленно несут.
Теперь уже не бросят, не уронят
И донесут на мой последний суд.
И будет всё не так, как принято от веры:
Мол, лёг сегодня в гроб – жил праведно вчера.
Исчезнет глупый такт. И в честь такой премьеры
Всё скажут прямо в лоб друзья и филера.
Покойник, скажут, был, конечно, не подарок,
Не соблюдал себя, как надлежит.
Он столько в жизни налепил помарок
И потом так рано здесь лежит.
Он как попало ел и что попало,
Хоть мало пил, но до смерти почти.
В любви своей и то, пиши пропало,
Был хам покойник, господи прости!
Ему везло в делах, и это странно.
Ну, хоть бы раз ему не повезло.
Ведь не любил работать неустанно
И не умел стараться всем назло.
Не делал культа из стихов и песен,
Хоть был в стихах, как рыба в чешуе.
И потому остался неизвестен,
Как цвет нейтральный в радужной струе.
А вот теперь лежит он тут спокойно,
Не дрогнет, хоть портрет с него пиши…
Ему уже не слышно и не больно,
И помер он, видать, от всей души.
Не родись красивой
Ты красивой не родись
Ты счастливой не родись,
Жизнь такого не простит – отомстит.
Ну, а если родилась,
В серый цвет себя раскрась,
В доме шторы опусти
И расти.
Там, за шторой жизнь, но в ней
Принцев нет и королей.
Там придворные одни да шуты,
Солнце в пятнах, пол луны,
Ветер с жаркой стороны
И тупой иглой все дни вышиты.
Всё за шторами не так.
Там цена всему – пятак.
Там и нежная рука нелегка.
Смех сквозь слёзы, плач сквозь смех,
Там чужое брать – не грех,
Там и мелкая река
Глубока…
В тёмной комнате своей
Ты печальных слёз не лей.
Портит долгая слеза не глаза.
На душе до поздних лет
Слёз лежит солёный след.
Сколько выплачешь
Назад взять нельзя.
Ты за штору не гляди
И за дверь не выходи.
Ты себя назло другим береги.
И спокойно, в никуда
Поплывут твои года,
Словно в лужице круги
От ноги.
Ты счастливой не родись
И красивой не родись.
Против этих вечных бед
Силы нет.
Это чья-то злая месть,
То, что ты на свете есть.
Как пропущенный рассвет,
Только след…
Всё пройдёт
Ты сегодня юная, потому и смелая.
Меньше, чем у Золушки талии объём.
Светит кожа белая, жизнь светлее делает,
Как и обаяние нежное твоё.
Ну, а ноги стройные, взглядами точёные
Тоже к коже с талией добавляют шарм
И живёшь ты в зеркале надолго заточённая,
Лёгкая и яркая, как воздушный шар.
Девочка-припевочка, аленький цветок.
Каждый любовался ей, а сорвать не смог.
А зеркало старается не прибавить лет.
И вроде всё сбывается, но лишь одно срывается:
Тот, о ком мечтается, и не было, и нет.
А ты всё та же юная, зеркалом любимая.
Золотые локоны да в глазах огонь.
Но от жадных взглядов ты, утомилась, милая,
Как с копыт сбивается от долгой пашни конь.
А вокруг всё сыплется, старится да портится.
У подружек талии и мужья толсты.
Но скоро всё наладится, скоро всё закончится