Разбежались линии руки (страница 7)
Чтобы голос был такой нежный и ласковый,
Не такой, как у паромщицы Трошкиной,
Чтоб господь не обделил её глазками.
И, само собой, ручками-ножками.
Вот тогда бы ни в какую Америку!
Целый день бы пропадал на пароме я.
А пока хожу-слоняюсь по берегу,
Опасаясь опять опоздания…
Гуляет улица
Гуляет улица, хиляет улица.
Не надо мучиться, куда пойти.
А нашей улице какой-то умница
Нам кабачок хороший замутил.
Там столько музыки с утра до вечера,
Там столько запахов – сойти с ума!
И что ни девочка, то делать нечего –
Она всё сделает тебе сама.
Лабает лирику оркестр пьяненький
И нотки нежные прилежно врёт
Про то ли бублики, про то ли пряники.
Да кто их там, под мухой, разберёт?
И нет желания уйти поранее,
Хоть завтра явно день коту под хвост.
Сижу я в голову смертельно раненый
Всем, что за час официант принёс.
Танцуй неловкая смешная публика,
От водки смелая до похмела.
Полно у лабухов горячих бубликов.
Купите бублички, и все дела!
И подавала вам под ноги стелется.
Карман живой ещё. Давай, крутись!
А за зелёненький вон та разденется,
Она работает у нас стриптиз.
Сижу я пахнущий бифштексом рубленым,
Салатом, поданным, как Ассорти.
И пью тихонечко за всё, что куплено,
За всё, что я сегодня заплатил.
Я пью за девочку, я пью за лабухов
И за мента в фойе влуплю сто грамм,
За то, что мне уже сыграли лабухи,
Я с удовольствием ещё поддам.
И уходить уже совсем не хочется.
Весь зал горластый мне давно родня.
Но только полчаса и всё закончится,
Дай только бог, до завтрашнего дня.
Опять до вечера одни страдания,
И завтра снова день коту под хвост.
Сижу я в голову смертельно раненый
Всем, что за час официант принёс.
Вот моя деревня
Ах, жизнь, копейка медная,
А сам я не обласканный,
Хоть жил совсем небедно я
С подругой незатасканной.
Хоть жил ещё недавно я
Без лишней сбоку проседи,
Вернула меня в давнее
Берёза среди просеки…
В моей деревне сломанной,
Где все дядь Васи вымерли,
Да тихо так, как вытерли
Строку в страничке скомканной.
А кто не помер – пропитый,
А кто родился – вымахал.
Да как-то сразу прожитый,
Как будто поле выпахал.
И под берёзой скорченной
От мрачного безлюдия
Небедностью испорченный
Дышу уставшей грудью я,
А по душе как веником
Из той берёзы сломанной,
По памяти разменянной,
По памяти истоптанной:
Ведь все дядь Васи померли,
Спились дядь Миши гордые.
И кто куда – кто по миру,
А кто поближе к городу,
Поближе, понадёжнее,
Где хлеб растёт буханками.
Где сам живешь не ежиком
И дети не подранками.
А ставни в окнах сыплются
И крыши ветром слизаны.
А позови – откликнется.
Хоть сверху ли, хоть снизу ли.
Хоть из земли, хоть с неба ли…
Куда от жизни деться-то?
Как из далёкой небыли
Мое простое детство.
И всхлипов нет по родине,
Все хрупко, все под богом мы…
Живу небедно, вроде бы,
Перед своим порогом…
Наплевать на дешевые темы.
Мы за Родину пели и пили.
Да и будем еще, если те мы,
Да и будем. Пока не забыли.
Проходит всё
Проходит всё. И девочки созревшие
В меня уже не попадают глазками,
Тошнит по вечерам от сигарет.
И крики раздражают во дворе…
И листья не волнуют облетевшие,
Облитые посмертно всеми красками,
Которых для живой природы нет.
Которых для живых в природе нет…
Друзья мои, придавленные семьями,
Квадратными стреноженные метрами,
Давно не вылезают из берлог,
Голов не студят, не сбивают ног.
Субботами горды да воскресеньями,
Да жёнами до неприличья верными,
Понятными, как книжный эпилог.
Понятными, как книжный эпилог…
А по ночам беснуется бессонница
И просятся на волю откровения,
Случайно не уснувшие во мне,
И я отдам их редкой тишине…
И пусть она строкой моей заполнится,
Чтоб пожила строка хотя б мгновение.
Мне этого достаточно вполне.
Мне этого достаточно вполне…
Цепляюсь я потасканными нервами
За всё, что на пути моём валяется,
А намертво никак не зацеплюсь.
И, кажется, напрасно тороплюсь…
Мне всё же не догнать ушедших первыми,
Туда, откуда вновь не возвращаются.
Так лучше не немного задержусь.
Так лучше я немного задержусь…
Ах, гостиница
Ещё кусок луны в окне топорщится,
Рассвет ещё нескоро, но уже
Гоняет швабру шустрая уборщица
На нашем загрязнённом этаже.
И я не сплю, а мой сосед по комнате
То стонет, то покойницки молчит.
Он видит сны в своём дремучем омуте,
А я – в двери торчащие ключи.
Ещё петух не пел, хоть гимн исполнили,
И грохот щвабры всем мешает спать.
Я надеваю брюки на исподнее
И застилаю тёплую кровать.
И слышится мне то, что мне завещано
Во снах лишь слышать, в тех, что впереди,
Как шепчет мне в моей постели женщина:
– Куда так рано ты? Не уходи…
Какой тут сон! И вот идём мы бережком,
И нервы новым днём напряжены.
И гладит меня утро добро, бережно
Руками чьей-то, не моей жены…
Чемодан, вокзал…
На вокзале что ни поезд,
То привет из дальних мест.
На вагонах пыль степей и грязь обочин.
Тот, кто дальше едет – занят,
Ест и пьёт он, пьёт и ест
Хоть уже не может есть, и пить – не очень.
Страшно пахнет на перроне
Пятидневной колбасой,
А из тамбуров несёт прогорклым салом,
И в тринадцатом вагоне
Тётка мрачная с косой
Ждёт – когда уже начать. Косить навалом.
Хоть недолгая стоянка,
Но народ бежит в буфет,
Закупает наперёд
Портвейн и яйца,
Потому как до столицы километрам счёта нет,
Без портвейна можно просто не добраться.
На вокзале что ни поезд,
То усталый тепловоз.
Ни яйца ему, ни курицы, ни водки,
Ни телушки, ни полушки, ни рубля за перевоз.
Только тридцать тысяч вёрст
В четыре ходки.
Что ни поезд у перрона,
То такая злая грусть:
В пятнах чая возле окон все вагоны,
А внутри весёлый, пьяный
И давно небритый груз
Ждёт рывка на полустанки, перегоны…
Этот поезд на вокзале
Будто старая змея.
Зашипит, вздохнёт нутром и с места тронет
Сотни фантиков конфетных,
Пробки, скорлупа и я
Остаёмся на большом пустом перроне…
На вокзале что ни поезд,
То всегда не для меня,
Я хожу сюда страдать и волноваться:
Вот уносятся составы, каждый раз меня маня,
Мне бы с ними….
Только некуда податься.
Я жил
Я жил как рыба в коммунальной сырости
И лёгкий воздух детства пил всей кожей
Я засыпал с надеждой утром вырасти,
Но, к счастью, просыпался всё такой же
Большая блажь непуганой провинции:
Оркестр духовой в центральном сквере…
И к танцплощадке, где не продавиться
Я был приговорён как к высшей мере.
Потом прошло побольше, чем полжизни,
И вот осталось меньше, чем хотелось…
И что куда от жизни этой делось?
И духовой оркестр всё сыграл…
Ах, как тогда легко бежалось из дому
Под пьяный хрип страдающей сурдинки,
И каждый вечер тихо перелистывал
Моих минут весёлые картинки
За танцами, за драками да спорами
До будущего было далеко.
Но тополя старели над заборами
И чаще хоронили стариков.
Мелькали люди разные и странные,
А песни пелись глупые да лёгкие,
А флаги были всюду очень красные
И звали далеко края далёкие.
Свободой пах портвейн в столовой «Белочка»
И стоила свобода рупь да двадцать,
И в день раз пять меня бросала девочка,
С которой не хотелось расставаться…
Оркестр духовой играл «Фламинго»
От «Шипра» вяли клумбы и подруги…
Мы пальцы в кровь расписывали «финками»,
С тех пор не забывая друг о друге…
Всё было хорошо, легко и молодо,
Играла кровь и жизнь бежала рядом.
И не было ни жарко мне, ни холодно,
А было всё путём и всё как надо….
И вот прошло побольше, чем полжизни,
И вот осталось меньше, чем хотелось.
И что куда от жизни этой делось?
И духовой оркестр всё сыграл…
Бархатцы
Крутнуть бы всё назад, года в пятидесятые,
Ещё войной помятые, как морда с похмела.
И в нищетой проклятые, в года пятидесятые
Вернуться бы обратно бы, чтоб память ожила.
Обуться бы, одеться бы, как одевало детство
И тихо оглядеться бы и отсидеть сполна
В той жизни час коротенький на той облезлой родине,
С которой родом, вроде бы, которая ушла.
Ушла она, а, может, прогнала,
И не простит седых моих волос,
Хоть жизнь моя, спалённая дотла,
Зовёт меня назад, туда, где рос.
Там бархатцы цвели до самой поздней осени,
Как будто крошки бросили под зиму для сорок.
В тепле ли, на морозе ли во времени, как в озере,
За десять лет, за восемь ли проплыл я детский срок.
И стали мышцы жёсткими, усов пробилась шёрстка…
Забыв, что не подростками нас мама родила,
Мы на задворках взрослые шабили папиросами,
Не мучаясь вопросами.
А родина ушла…
Ушла она, а, может, прогнала?
И не простит седых моих волос,
Хоть жизнь моя, спалённая дотла,
Зовёт меня назад, туда, где рос.
Попёр я дальше всех, друзей терял, как деньги я.
И стали все отдельные в могилах к сорока…
От водки ли, от дури ли друзья мои зажмурили,
И детства не вернули им, а я хожу пока…
Весной сажаю бархатцы на безразмерной даче,
Но запах их всё дальше, как прошлые дела…
И всё, как надо, катится, но в том, наверно, разница,
Что бархатцы всё нравятся, а молодость ушла.
Ушла она, а, может, прогнала?
И не простит седых моих волос.
Хоть жизнь моя, спалённая дотла,
Зовёт меня назад, туда, где рос…
Элегия
Как долго ждал меня мой дом,
Тепло своё храня.
Давно другие жили в нём,
А он всё ждал меня.
Всё те же песни ветер пел в натопленной печи,
Всё те же открывали дверь ключи…
Но то не эхо давних снов
Домой меня звало.
Надежда, вера и любовь,
И старых стен тепло.
За что же прошлое всегда так долго помнит нас?
Зачем же мы нужны ему сейчас?
Но видно век короче дня,
Отпущенного в путь…
И тех, кто в доме ждал меня,
Всей жизнью не вернуть.
И будет дом стоять сто лет, но сколько ни зови,
Там нет надежды больше, веры и любви.
Что не сплю по ночам?
Что не сплю по ночам
Объясняет легко медицина,
Мол, не надо ложась, никогда ни о чём вспоминать.
Всё понятно врачам.
До чего же простая причина!
Но опять улеглась моя память со мною в кровать.
Закрываю глаза
И она меня тащит обратно
И добра и тепла, заморочивших голову мне.
Лет на двадцать назад,
Где не сытно, не гладко, не ладно,
Где горели до тла
Дни мои на счастливом огне.
Дай мне, память, опять