Разбежались линии руки (страница 9)
Что на всё натыкался, так это судьба
И дурная зараза при этом.
До двери доползу да замок погрызу,
Перекрыли мне доступ до воли.
И водяру как курице корм привезут
По часам, что обидно до боли.
Ох, не лезет, зараза. Не лезет, не прёт.
Весь навыверт, как в стирке рубаха.
А рука, хоть танцует, но всё же берёт
Провонявшую водкой рюмаху.
Что там завтра? Какой уже стукнул денёк?
И денёк вообще, не иначе?
Для чего ж я , зараза, заначку берёг,
Если сам позабыл, где заначил?
Утро пахнешь одним – сигаретной трухой
И носками, не снятыми к ночи.
Да не первую ночь, вот и запах плохой
И носки не причём, между прочим.
Этот запах поганый идёт из души
И плюёшь, задыхаясь, а дышишь.
Вот попробуй, кто хошь, мою жизнь опиши.
Вот те хрен, вот те два, – не опишешь.
О любви
О любви опять на ветке птичка верещит,
А окном резвятся девки, душу теребя.
Эх, успеть бы до субботы выдавить прыщи,
Чтоб красивым появиться в доме у тебя.
Третий день дурное сердце рвётся от тоски…
Говорят, любовь бывает в жизни только раз.
Эх, успеть бы до субботы выстирать носки,
Потому что разуваться принято у вас.
Эх, любовь моя шальная – дым да суета!
За тебя готов я днём и ночью воевать.
Удалить бы мне к субботе запах изо рта,
Чтобы мог тебя спокойно я поцеловать.
Всё равно ж пойдём по жизни рядом мы с тобой.
Пусть любовь оберегает нас всегда в пути!
Только б кончился к субботе у меня запой,
Потому что очень трудно пьяному идти.
Мне любовь моя поможет всё преодолеть.
Только вспомню про тебя я, враз бросает в дрожь.
Перестать бы мне к субботе сильно так потеть,
И приличней жениха ты сроду не найдёшь!
Влюблённый импотент
Месть! Страшная месть!
Основания есть, есть у меня.
Жисть! Хошь ты в ямку ложись,
Хошь верёвкой вяжись,
Жисть у меня…
Она загуляла, запила,
Про меня позабыла
Совсем…
И всем, детям даже
Грозит, что расскажет, что я импотент.
А я без неё, как без хлеба,
Без неё, как без неба,
На земле журавель…
Теперь отомстить мне всем там бы,
Всем, кто не импотенты.
Только чем отомщу я теперь?
Всё естественно
Всё естественно в природе,
Не в ней места чудесам.
Растворился я в народе,
Где я есть, не знаю сам.
То ли в очереди сгинул,
То ль в больнице жертвой пал,
То ли больше нормы принял,
Прикорнул и всё проспал.
Вон товарищ млеет в кресле,
Слово ценное жуя.
Как бы клёво было б если
Тем товарищем был я.
Я бы тоже постарался
Нагулять и рост, и вес.
И тогда б не потерялся,
Не пропал и не исчез.
Почему ж я не начальник,
Не таксист, не продавец,
Не посол черезвычайный,
Не гаишник, наконец?
И с кого мне стричь купоны,
Если все стригут с меня?
И хорошие законы
От Закона их хранят.
А всё чего-то происходит
На земле да на воде.
Я пока не помер, вроде,
Только нет меня в природе,
Нет вообще меня нигде.
Он не танцует
Чего же, говорит, ты не танцуешь,
Чего же ты песен не поёшь, не воешь?
Чего же, говорит, ты любишь
Чего же, говорит, ты хочешь?
Какую же тебе подругу,
Кого позвать на завтра в гости?
Какую хочешь слушать ругань,
И чьи ломать по пьяне кости?
И, может, говорит, на праздник
Ты не найдёшь себе получше.
Скажи: меня забудешь разве?
Всё, что захочешь, ты получишь.
И, может, говорит, ты сможешь
Меня любить не только в этот вечер?
И, может, говорит, я тоже
И, очень вероятно, вечно.
А я сижу, как прежде, не танцую.
И песни застревают в глотке.
Я вовсе не хочу другую –
Мне просто очень мало водки!
И где-то тихо шепчет разум:
Уйти пора, уйти туда, где лучше.
И я уйду. Но я уйду не сразу.
На всякий случай, на всякий случай…
Слышь, мать!
Обещал тебе не врать, мать?
Вот клялся я тебе не врать, мать?
И сегодняшнего дня, мать,
Я не помню, как меня звать.
Я последняя свинья, мать,
Рожа наглая моя, мать.
Вот ложусь опять в кровать, мать,
Но ведь вряд ли я смогу спать.
А потому что на душе-то клин:
Да что ж я, мать, тебе всё вру, блин!
Ведь по правде-то сказать, мать,
Ну, не хочу тебе совсем врать.
Ну, и ты ж меня пойми, мать,
Если всё тебе, как есть, сдать,
Так ты же первая сама, мать,
Не поверишь мне опять, твою мать!
А как снова я совру, мать,
Что ж опять мне от тебя ждать?
Кто ж я буду для тебя, мать,
Если я не прекращу врать?
И вот лежу, а на душе-то клин…
Да что ж я, мать, тебе всё вру, блин?!
Да чем так жить, мать, удавлюсь к утру!
Испугалась? Ладно, спи. Вру.
Революционная
Лейтесь песней три аккорда!
Я звучу сегодня гордо!
Был вчера второго сорта, а проснулся первачом.
Век свободы не видали. Слава богу, волю дали
И послали к светлой дали с обновлённым кумачом.
Как в семнадцатом году,
Шаг печатая иду,
Повторяя на ходу резолюцию,
Что назрел момент:
Через семьдесят лет
Надо делать опять революцию.
Потому что нам опять
Больше нечего терять,
Даже собственных цепей не имеется.
И как в прошлый раз
На сознательность масс
Государство родное надеется.
Мы не винтики в машине,
Будет так, как мы решили.
Старый мир до основанья раздолбать нам не впервой.
В этом мы давно не дети,
Раздолбаем всё на свете,
Кто рабочими руками.
Кто ученой головой.
Мы не ходим больше строем,
Не гордимся нашим строем.
Мы наш новый мир построим,
Было б только из чего.
Доведём до развитого,
До великого, святого,
А когда поросят снова,
Раздолбаем и его.
Прости, маманя
Прости, маманя, дурака,
Влюбился в тёлку из комка,
Хоть обходил я тот комок,
Как только мог.
Но там не баба, а магнит.
Гляжу, и всё торчком стоит –
И воротник, и на макушке хохолок.
Эх, судьба, моя судьба, меня погладь.
Эх, судьба, меня, судьба, не губи!
Как влюблюсь, так обязательно в б…,
Хоть, ей-богу, век живи – не люби.
А у неё, что есть в комке,
То липнет к тёпленькой руке.
И фраерок один прилип на БМВе.
Куда там мне на москвиче,
С блатной наколкой на плече,
Да с ветерком в маленько лысой голове.
Вот как бы был бы я ментом,
Так стал бы первым ей кентом.
Одна фуражка, блин, да пушка на ремне.
Да под такой крутой прикид
Пускай хоть всё огнём горит,
А повлечёт её, кудрявую, ко мне.
Но я ж не мент, я мелкий вор,
По нашим временам позор.
Уже седой, а стаж пять лет квартирных краж.
Да десять лет на кичманах
И лейблов нету на штанах
И вообще не для романов антураж.
А тёлка сладкая в комке
И с бриллиантом на руке.
И хоть клеймо, конечно, некуда лепить
Влюбился, гадство, хоть топись.
Ну что за сука, эта жизнь?
Спасибо, сердце, что умеешь так любить!
Политический больной
За страну я болею хронически
Без надежды на выздоровление.
Я тяжёлый больной политический
И страдаю от смелости мнения.
Я такое, бывает, подумаю!..
Хоть с повинной беги, куда следует.
Только вслух говорить, на беду мою,
Мне болезнь моя не советует.
Но с друзьями моими по смелости
Мы на кухне открыто встречаемся.
И своей политической зрелости
Друг от друга скрывать не пытаемся.
Ах ты, кухня, трибуна народная,
Без тебя бы совсем онемели мы.
Без тебя нашу смелость природную
Мы совсем растолкать не сумели бы.
Кроем правду мы все героически,
Кран на кухне открыв предварительно.
А вот это уж точно хронически,
А вот это совсем удивительно!
А сейчас это странно, тем более…
Кто же знал, что нам столько позволится?
Всё бунтую в кухонной неволе я.
И так хочется выйти, да колется.
Играй, баян!
Хоть и против вся родня –
Дело верное!
Что с того, что у меня
Ты не первая?
Не вторая к маме в дом
И не третия.
А смотрюсь с тобой орлом
На портрете я.
Ну, так я ж орел и есть –
Птица гордая.
И всегда найду, где сесть-
Место твердое.
А лечу, куда несет,
Крылья прочные.
И покуда вижу все -
Днем ли, ночью ли.
А уж как-нибудь потом,
В девять месяцев,
Что там будет – хоть потоп,
Все поместится!
Я б не жил с тобой ни дня,
Да сразу скажешь ли?
Мне ж нужна твоя родня,
Чтоб уважили!
Коли выбрали в мужья
– Все повязаны.
Мы с родней теперь одной
Водкой мазаны.
Узы брачные святы,
А ночка летняя.
Ох, не думай то, что ты
Не последняя!
Эх, играй, баян, играй,
Лей аккорды через край!
До костей моих гостей,
До нутра их пробирай!
Пробирай их до нутра,
Чтоб до самого утра,
Чтоб под «горько» да «ура»
Длился рай!
Катерина
Зимою за полночь с попутными не катит,
Такси меня боятся: им видней.
Я, что ни ночь, тащусь всегда от Кати,
И, что ни день, тащусь обратно к ней.
То прусь домой с тяжёлой арматурой,
Защитой т собак и от шпаны.
Я скоро стану волевой натурой
И буду знать, заем ношу штаны.
Ведь шастать ночью – тоже дело чести,
Угроблюсь сам – целее будешь ты!
А утром возвращаюсь – ты на месте,
А на подушке столько пустоты…
А помнишь, ты меня тогда обматерила,
Когда я взял на грудь три раза по ноль-пять.
Я встать тогда не мог с кровати, Катерина!
А ты меня: всё в бога, в душу, в мать…
Да так ругала, то ушёл я ночью
С тяжёлой арматурой на горбу?
И с той поры тебя я, между прочим,
И честь твою видать хотел в гробу!
Эх, что ж ты, Катерина, Так рано озверела?
Я ж уходить от бабы-то ночами не привык.
Ну, сбережёшь ты честь! Оно святое дело!
Так я с ночных прогулок уж скоро не мужик…
Уже весна, с попутными полегче,
Берут железный, не спросив, куда.
Да сам я стал уже заметно крепче,
Ну, крепче, чем Сталлоне да Ван Дамм.
Ношу я по привычке арматуру,
Но близится развязка… Что ловить?!
Я арматурой грохну тебя, дурру,
Чтоб честь твою навеки сохранить!
Одна на миллион
Я просыпаюсь от движения ключа
В несмазанном замке соседской двери.
Сосед девчонок водит по ночам,
Ему любая ночью честно верит,
Что дома у него полно конфет,
Что кофе лучше, чем в любом кафе,
И что как раз такая как она
На миллион встречается одна.
Она одна, но как всегда не та.
Но в этом горе нет его вины.
А есть мечта, высокая мечта,
Чтоб отпуск был подольше у жены
И я не сплю уже. Я думаю о нём.
Какая жизнь! Без промаха все ночи.
Ко мне ж никто не ходит даже днём,
И даже позвонить никто не хочет.