Лиззи опустила глаза не то от смущения, не то просто скрывая улыбку. Она боязливо взяла меня под руку и вытянулась в струну. Напряжение чувствовалось через слои тёплой одежды, словно ткань перенимала состояние хозяйки. Хотелось позволить вольности взять верх: коснуться руки Лиззи, пусть через перчатки, чтобы она настолько не волновалась. Думаю, так бы поступил Дженкинс и смутил бы девушку ещё сильнее, чем потом гордился, но я не забывал о приличиях. Возможно, лучшим вариантом будет просто не обращать внимания на неловкость.

– Я бы здесь осталась, – скромно произнесла Лиззи. – Красиво, почти никого нет и воздух такой свежий. В Лондоне я всё чаще страдаю от кашля. Там так дымно и шумно, а здесь я чувствую себя свободно. Как дома.

Меня тянуло говорить, но одновременно с этим что-то внутри напоминало: «Ты знаком с ней вторые сутки. Ты понятия не имеешь, кто она, а собираешься раскрыть душу. Идиотская затея.» И я замолкал. Радость тут же улетучивалась, сменяясь здешним холодом и неприступностью. В какой-то момент я становился сам себе противен от напущенной страхом чопорности. Я вдруг начинал завидовать непосредственности и лёгкости Лиззи, с которой она подсела ко мне ещё в Лондоне. Противно, тошно и самое невыносимое в этих чувствах – они обращены к самому себе. Будь передо мной зеркало, наверное, я бы смотрел в него с ненавистью и презрением, а после вообще бы разбил.

Мы всё шли по улице вниз. Под ногами скользкая от накрапывающего дождя брусчатка, над головой тяжёлое беспросветное небо, пахнет морем и тоской. К моей шее будто привязан булыжник и чем громче слышится прибой, тем явственнее мне кажется, как я тону в невидимой пучине. Мельком я смотрел на спутницу и удивлялся: она улыбается дождю, слепящему глаза, она радуется холоду, ей доставляет удовольствие даже дорожка, которая только и ждём случая, чтобы подставить под каблук скользкий камень и уронить Лиззи в лужу.

Она порхает. Практически не держится за меня и летит вперёд. С интересом разглядывает дома, ловит взгляды хмурых прохожих, улыбается, и они улыбаются в ответ. Всё у Лиззи так легко и естественно, что меня в тайне гложет зависть. Почему у меня не так? Кто навязал эти правила, от которых в груди с каждым годом разрастается дыра? Я пытаюсь заполнить её всю свою жизнь то бесконечной учёбой, книгами, спортивными победами, членством в клубе таких же одиноких и несчастных снобов, как и я, работой, деньгами, но всё тщетно. Пустота становится только глубже.

– Что с Вами такое, Габриэль? – озорно спросила Лиззи. – Разве Вам здесь не нравится? Или тяготит моё общество?

– Дождь, – я улыбнулся через силу и ещё больше отравлялся завистью. – Глаза слепит. Вы ещё не замёрзли?

– Нет, – Лиззи подставила лицо, смеясь каждой капле. – На улице так прекрасно!

– Это всего лишь дождь, мисс Льюис! – во мне кипела злоба, а всё от того, что я не мог позволить вести себя также по-детски. – Он и в Лондоне через день. Такой же ледяной и мерзкий. А ещё у нас полно туманов, если Вам так нравится теряться!

Но Лиззи не обращала никакого внимания ни на сменившийся тон, за который мне тут же стало стыдно, ни на прохожих, так откровенно любующихся её милым лицом, ни на ветер, кусавший порозовевшие щёки. Я полагал, что мы с ней полные противоположности друг другу, но на самом деле нас отличало только одно – Лиззи Льюис живёт по-настоящему.

Осознание засело ноющем узлом в груди. Казалось бы, простая вещь! Каждый должен уметь жить, иначе чем назвать всё то, чем занимаются миллионы людей и животных и рыб, насекомых и столько же прочей гадости? Чёрт возьми, даже этому приходится учиться! У кого-то получается, кто-то рад каждому дню, каждой его минуте, а кто-то… Я смотрю на Лиззи, разрываясь между желанием обнять, умолять научить меня также любить все проявления природы, и низменным зовом уничтожить её лишь за то, что Лиззи счастливее, чем я.

– Не смотрите на меня так, Габриэль, – во взгляде мисс Льюис я внезапно увидел мудрость взрослой женщины. – Думаете, я глупая?

– Нет, – я помотал головой, – если кто здесь и есть глупый, то только я.

– Неужели? – она подошла ближе. – Я так не считаю. Моё мнение имеет для Вас значение?

– Разумеется, – с губ сорвалась улыбка.

– Тогда доверьтесь мне. Это же совсем не сложно, правда? – Лиззи с осторожностью сжала мои пальцы в своих ладонях. – Доверять.

Я застыл и не смог больше сказать ни слова. Очаровательный образ Лиззи в который раз оставил меня в дураках.

– Оглянитесь по сторонам, Габриэль, вокруг столько удивительной красоты!

Она сказала это с таким восхищением, что я и сам поверил. Улица, которая раньше казалась мне ничем не примечательной, вдруг расцвела! В каждом мокром камне появилось завораживающее сияние, дождь приобрёл неповторимый запах, небо жило своей жизнью, прибой раскрывался настоящей музыкой, а люди… Я не придавал значения тому, что за всё время мы не встретили ни одного похожего друг на друга лица. Мне не хватает слов, их смысла недостаточно, чтобы описать всё, как я вижу. Стою и глотаю воздух.

– Как ты это сделала? – выдохнул я. – Лиззи?

Она не отвечает. Я опускаю глаза и понимаю, что стою по среди улицы один. Оборачиваюсь, но Лиззи нигде нет. По телу выступила холодная испарина. Вокруг только местные, которые наблюдают за моими метаниями и не понимают, чего это я так перепугался?

– Вы не видели, куда ушла девушка? – я подбежал к мужчине с окладистой рыжей бородой, он курил под козырьком шумного паба и, кажется, стоял здесь, как мы с Лиззи пришли. – Мы были вместе вот буквально… – силился я сосчитать, что оказалось невозможным. – Только что, – потерянно проронил я. – Вот-вот.

– Сэр, Вы были один, – он выпустил дым в сторону. – Ты в порядке, друг? Сырость в голову ударила? – засмеявшись, мужчина похлопал меня по плечу. – Выпей, сразу полегчает! Без эля или виски тут быстро крыша съедет.

– Я пришёл сюда… – закипал я. – Со мной была спутница!

– Не было с тобой никого, – он предложил мне трубку, но я отказался. Дождь ударил новой силой и загнал меня под крышу. – Я всё смотрел, как ты таращишься в небо и лыбишься и понять не мог, сколько ты выпил, – расхохотался бородатый. – Чего тебе там привиделось? Какая такая искусительница?

Что это было?! Снова призрак? Я надеялся, он остался в лесу, в бесконечных снегах. Мне стало нехорошо, ноги не держат, и единственным верным способом удержаться в вертикальном положении было опереться о стену. Вспомнился дурманящий табак Азы, он бы сейчас точно не помешал. Я прикрыл глаза, представляя, как улица заполняется тяжёлым дымом всего от одной сигареты. Люди, здания, горизонт с едва заметным бледным солнцем тонут в нём и растворяются без следа. Тревога плавно отступала, но открывать глаза страшно. Не то я боюсь, что Лиззи всё-таки была со мной, не то, наоборот, что её не было.

Моё состояние почти пришло в норму, как эхом по улице послышался знакомый голос:

– Мистер Стоун! Эй, Габриэль!

Эмброуз Франклин стоял напротив меня через дорогу и махал рукой, привлекая к себе внимание. Я не сразу узнал его, но, когда всё же сделал это, поднял ладонь в ответ.

– Габриэль, скорее! Поезд вот-вот уйдёт! Тебя обыскались!

Ещё севернее

Инвернесс. Он встретил нас ледяным мокрым ветром и мрачными вокзальными арками. Одним из первых я вышел курить и сразу же забежал обратно. Покидать тёплое купе не было никакого желания, должно быть, поэтому я возился с вещами, бесцельно перекладывая их с одного места на другое, но никак не в саквояж. Пальцы не слушаются, путаясь в шнурках ботинок, в голове рой мыслей о самых разных вещах, в том числе о работе, но нет ни одной из всего этого полчища, которая приказала бы мне поторопиться и наконец сойти с поезда. Внутри будто бастует мальчишка и кричит: «Я не хочу!» Взрослые так не делают, взрослые злятся, грызутся и рвутся в драку, а дети – плачут. Вот и в моей голове до крокодиловых слёз упирается ребёнок.

В дверь постучал стюард:

– Мистер Стоун, всё в порядке?

– Да-да, – отмахнулся я, заставив себя наконец положить вещи в дорожную сумку. – Пять минут, – суетился я. – Так привык к поезду, – из груди вырвался нервный смешок.

– Понимаю, – стюард смущённо опустил голову, – но с минуты на минуту прибудет другой состав. Нужно уступить им место.

– Разумеется.

Нежелание уходить никуда не делось, однако я его пересиливал, переставляя ноги одну за другой. Подойдя к краю, у самой лестницы из вагона я никак не мог решиться. Всё моё существо упиралось, только бы не покидать этот поезд! На меня с перрона смотрели Дженкинс, Эмброуз и Аза. Остальные уже ушли.

– Давай уже! – не терпелось Дженкинсу. – Чего ты стоишь? Высоты испугался?

– Да будет Вам, Николас, – Эмброуз похлопал его по плечу. – Вы не проголодались, Габриэль? В пансионе нас ждёт ужин и комнаты куда просторнее этих. Горячая ванна, в конце концов!

Эмоции поутихли, строптивый мальчишка, похоже, выбился из сил от своей истерики и будто бы уснул, время от времени судорожно всхлипывая. Я спрыгнул с поезда и на ноги встал как нельзя удачно, но отчего-то перед глазами всё поплыло. Саквояж камнем тянул вниз так, что наклонялось всё тело.

Стюард подбежал ко мне, подставляя плечо:

– Мистер Стоун, как Вы? Всё в порядке? Вас проводить?

– Нет-нет, – я помотал головой, обессилевши отпихивая молодого человека в сторону. – Это всё воздух, слишком свежий для меня.

– Давайте, дорогой друг, я Вам немного помогу, – Эмброуз вызвался нести мою сумку. – Нас уже дамы заждались.

Фокус зрения сводился к норме, я бросил взгляд на Азу. Она была не с нами. Глаза пустые, на лице не прочитать ни одной эмоции, и губы застыли слегка приоткрытыми. Аза похожа на античную статую с присущим ей немым величием, строгостью и необъяснимостью. Я никогда не мог понять, как фигуры людей, пусть и очень искусные, сумели пережить огромные здания и целые империи? Аза казалась мне похожей на статую не только из-за неподвижности, в её мрачных бездонных глазах я видел всю историю мира, словно цыганка общалась с каждым из когда-либо существующих людей и не забывала ни одну из жизней.

Дженкинс толкнул меня в плечо и смерил грозным взглядом.

– Хватит таращиться, – прошипел он. – Пошли уже, нас и так заждались!

Он, бормоча себе под нос, поковылял вперёд. Эмброуз кивнул Дженкинсу вслед, и мы прогулочным шагом двинулись за ним.

Сам вокзал удивительно пуст. Ни одного человека, ни одной собаки, вечно рыщущих в поисках объедков или щедрых кусков от жалостливых пассажиров. Полы и стены слишком чистые, в воздухе лёгкий запах сажи, через высокие пыльные окна в просторный зал ожидания пробивается свет холодного солнца. Кажется, будь снаружи температура хоть на градус ниже, здесь бы всё покрылось инеем.

Зябко, я укутался в воротник пальто ещё сильнее и зачем-то обернулся – поезда уже нет. Я и не слышал, как он тронулся. Но прошло совсем немного времени, как раздался гудок и заскрипели чугунные колёса. Прибыл следующий состав, и я не успел опомниться, как некогда пустой вокзал заполонили люди. У них самая разная внешность и одежда. У кого-то рук не хватает, чтобы унести все свои чемоданы, а кто-то чуть ли не вприпрыжку уходит налегке. Среди всех мне больше запомнились дети: самые спокойные и радостные из пассажиров. Они знакомились друг с другом буквально на ходу, сбивались в стайки и шли к выходу в город дружной компанией, щебечущей о чём-то невозможном.

Эмброуз с упрёком смотрел на них и цокал языком. Будто бы ребятню это остановило, будто бы им так важно мнение неизвестного господина об их разговорах и поведении. Дети шли дальше, мы в какой-то момент их даже нагнали. Дверь передо мной придержал мальчишка лет четырёх, не больше. Его лицо сияло от улыбки и непонятной взрослому радости, в светлых курчавых волосах таяли снежинки и исчезали. Я поймал его взгляд: большие синие глаза с любопытством рассматривали меня с ног до головы.

– Вы так хорошо одеты, сэр! – без доли стеснения сказал он как можно громче, но не кричал, чтобы его услышали. – Должно быть, Вы из самого Лондона?