– Все свои служебные функции я на сегодня выполнил, так что с этой стороны претензии вряд ли возникнут, – сообщил ей я.

И мы в очень быстром темпе собрались для вечерней прогулки по вечерней столице.

––

Лишние билетики в театр начали спрашивать еще на эскалаторе станции «Маяковская» – популярный театр, популярные актеры, знаковая постановка, так что все объяснимо. А на ступеньках перед входом стояла и гудела приличных размеров толпа. Раздеваться не пришлось, потому что день был теплый и мы оба без верхней одежды прибыли. Так что проследовали сразу в зрительный зал.

– Никогда в этом театре не была, – призналась Нина.

– Можно подумать, что в других театрах ты завсегдатай, – ухмыльнулся я.

– А ты не подкалывай, – ткнула она меня локтем в бок, – театрал нашелся. В Советской Армии один спектакль смотрела, «Горе от ума» – что съел?

– Извини, не подумавши ляпнул, – честно признался я и начал вспоминать, где же я побывал в своем предыдущем пришествии в этот мир.

Оказалось, что много где, даже на Таганке, но уже без Высоцкого, конечно. «Вишневый сад» там давали в авангардной интерпретации – садовник был здоровым, лысым и в кожаной куртке. И он периодически выходил на сцену и молотил руками по жестяным декорациям, получался такой гром… символизирующий наступление новых времен очевидно. И еще в Современнике смотрел Пигмалиона, там Гафт в роли профессора Хиггинса обучал приличным манерам Лизу Дуллитл в лице Яковлевой-интердевочки. А в Ленкоме видел современное прочтение Островского в пьесе «Мудрец»… на сцену там живой автомобиль выезжал.

Мои воспоминания прервала Нина:

– Смотри, Ширвиндт – как живой!

Ширвиндт и все-все-все

– Почему «как»? – спросил я её, а на сцене тем временем зазвучала музыка Моцарта из одноименной оперы..

– Потому что, – отмахнулась она, – настоящий граф Альмавива, пробу некуда ставить.

– А ты знаешь, – склонился я к её уху, – что сначала графа играл Гафт?

– Не, – ответила она, – не знаю – наверно тоже неплохо было. А почему больше не играет?

– У него с режиссером что-то там произошло неприятное, вот он и ушел в другой театр. Но Ширвиндт его достойно заместил.

– А вот и Андрюша, – прокомментировала она появление графского слуги, – а почему он Фигаро, что это значит?

– По-моему, – начал вспоминать я, – это имя придумал сам Бомарше, когда писал первоисточник. Там какие-то аналогии со словом «пикаро» вроде просматриваются, «пикаро» по-испански это плут, мошенник, хитрец. Во Франции, кстати, есть ежедневная газета «Фигаро», довольно популярная, типа нашей «Комсомольской правды».

– Ясно, – некоторое время мы вникали в действо на сцене, а потом Нина бросила такую ремарку, – а вот подруга Фигаро немного старовата для него… да и для графа тоже – что-то не верится в такую пламенную страсть у них обоих.

– Ну что тут поделаешь, – вздохнул я, – нет в Сатире молодых актрис достойного уровня, вот и взяли Корниенко.

Тут на нас зашикали сразу справа и сзади – мол, не мешайте наслаждаться высоким искусством, мы и замолчали благоразумно до самого антракта. А в антракте я повел Ниночку в буфет – надо ж всю культурную программу целиком выполнить. Отстояли небольшую очередь, сели за столик с двумя бокалами шампанского и какими-то пирожными.

– Мне нравится, – сообщила Нина, отхватив здоровенный кусок эклера, – а Андрюша вообще звезда. Ширвиндт ему совсем немного уступает… странно только, что Державина они не задействовали.

– У него, – ответил я, – насколько я знаю, были некоторые разногласия с главрежем по поводу «Кабачка 13 стульев». Плучек считал, что это пошлая и бездарная передача, даже просил министерство культуры прикрыть ее. Ну а Державин был как бы олицетворением этой пошлости и бездарности.

– Но сейчас-то его прикрыли, – растерянно ответила Нина, – года два уже нет никаких 13 стульев…

– Ну да, – согласился я, – в связи с польскими событиями закрыли. Но тут как в известном анекдоте – ложечки нашлись, а осадочек остался. Вот и не дают сильных ролей Михаилу Михайловичу… зато уж в дуэте с Ширвиндтом он отрывается по полной программе.

А тут и звоночек об окончании антракта прозвучал, и мы вернулись на свои места в третьем ряду. По дороге в партер ко мне неожиданно обратился один товарищ с повадками начинающей богемы:

– Петр Петрович? – спросил он меня.

– Точно, – ответил я, не узнавая спрашивающего. – Чем обязан?

– Андрей Александрович просил вам передать записку, – и он вложил мне в руку свернутый листочек из школьной тетрадки.

– И чего там написано? – заинтересованно спросила меня Нина, когда мы уселись на свои места.

– Сейчас узнаем, – и я развернул листочек и прочитал написанное кривыми каракулями, – нас приглашают после спектакля за кулисы. Поговорить.

– Отлично, – обрадовалась Нина, – всю жизнь мечтала посмотреть, как оно там устроено, закулисье.

– На самом-то деле, – сообщил я ей, – ничего особенно интересного там нет – суета, беготня, пыль на декорациях и еще это… суровая грызня за место под солнцем. Как у пауков в банке, короче говоря, там все устроено.

– Ну так есть же за что бороться, – мудро рассудила Нина, – победитель получает все… и славу, и деньги, и место под этим самым солнцем… и даже право первой ночи, как граф Альмавива.

– Наверно ты кругом права, – вздохнул я, – первая ночь идет в комплекте со всем остальным. Скоро узнаем обо всем этом из первых уст…

––

Спектакль оказался неожиданно длинным, добрых три часа шел, не считая антракта, так что поклоны и вручение цветочков закончилось уже далеко за десять вечера. Все дружно пошли в фойе, а мы немного подождали и отправились искать вход в закулисье театра сатиры. Интуиция привела меня к служебному входу, который был где-то недалеко от буфета. Там сидела суровая вахтерша.

– Вам чего, молодые люди? – сурово смерила она взглядом нас обоих.

– Ничего особенного, – отвечал я, – пригласили вот поговорить, – и я протянул ей листочек с каракулями.

Он надела очки, вчиталась, шевеля губами, а потом сказала:

– Направо и после второго поворота третья дверь.

– Ну вот, – заметил я Нине, – тебе и закулисье – наслаждайся.

– Тут одни двери и даже никто не бегает и не интригует, как ты обещал, – капризно надула она губы.

– Не так быстро, – охладил ее пыл я, – будет тебе и дудочка, будет и свисток. Со временем. О, это кажется то, что нам надо, – продолжил я, уткнувшись в табличку с надписью «А.А.Миронов, А.А.Ширвиндт», – стучим?

И я вежливо стукнул в эту дверь три раза.

Изнутри тут же раздалось зычное «Заходи, не бойся!», и я робко потянул дверь на себя – на нас пахнуло смесью неожиданных запахов, от табака до одеколона, возле огромных зеркал справа сидели двое немолодых и усталых мужчин.

– О, Петя и Нина, – сказал повернувшийся к нам Миронов, – как вам спектакль?

– Волшебно, – взял я на себя управление беседой, – редко, когда встретишь такое точное попадание в тему.

– Ты бы хоть познакомил нас, – подал голос Ширвиндт, – а то неудобно.

– Александр Анатольевич, – сказал Андрей, – он же граф Альмавива. А это Петя и Нина, Петя у нас восходящая звезда нетрадиционной медицины.

– Как Джуна что ли? – уточнил тот.

– Ну почти, – согласился Миронов, – с некоторыми отклонениями. Кстати вас надо бы с ней познакомить, с Джуной.

– Не откажусь, – сразу согласился я, – но говорят, что она тяжеловата в общении…

– Врут, – веско заметил со своего кресла Ширвиндт, – с кем захочет, она общается вполне нормально. И кого же ты уже успел вылечить, Петя? – проявил он некоторый интерес к моей персоне.

Я было открыл рот отвечать, но Андрей опередил меня.

– Меня, например. А еще Чазова и Леонида Ильича.

– Иди ты, – усмехнулся Ширвиндт и обратился уже непосредственно ко мне, – что – правда генерального секретаря исцелил?

– Не то, чтобы совсем уж, – замялся я, – но начал этот процесс, да.

– Это дело требуется отметить, – вконец развеселился Анатольевич, вслед за чем из шкафчика под зеркалом появилась бутылка армянского коньяка, а из ниши слева был выдвинут низенький столик на колесиках. После тоста Андрея «будем» Ширвинд продолжил свою тему.

– От чего ты его лечил, я уж не буду спрашивать…

– А я бы и не сказал, – смело перебил я его, – врачебная тайна, то-сё…

– Спрошу другое, – внимательно посмотрел на меня он, – какой он вблизи, Леонид Ильич наш? А то мы видим его только издали – на трибуне мавзолея да на съездах.

– Это пожалуйста, – ответил я, – вблизи это старый и уставший человек, который давно хочет на пенсию, а его не пускают.

– Я бы отпустил, – сказал Миронов, – надо иногда свежую кровь в руководящие кадры добавлять.

– Я бы тоже, – согласился я, – но там могут случиться разные недокументированные особенности, о которых мы не знаем… вполне может и так быть, что свежую кровь пустят не только в руководстве, а и вся страна этой кровью умоется.

– Что-то ты очень пессимистичен для своего юного возраста, – еще более внимательным взглядом осмотрел меня Ширвиндт. – Да, а что это твоя красивая подруга все молчит и молчит, – неожиданно обратился он к Нине.

А она тут же и высказала все, что накопилось.

– Я вас внимательно слушаю, – сказала она, скромно потупив взгляд в пол, – а так-то я считаю, что женщина должна подавать голос в исключительных случаях.

– Ну вот считай, что такой случай настал, – усмехнулся Миронов.

– Хорошо, – приняла она более свободную позу и выдала, – мне почему-то кажется, что Сюзанну могла бы сыграть немного более молодая актриса.

– О как, – озадачился Ширвиндт, – Корниенко для тебя, выходит, устарела.

– Да, именно так, – подтвердила Нина. – Не очень верится в пламенную страсть двух таких шикарных мужчин к ней.

– Понятно… – побарабанил пальцами по столу Миронов, – но мы тут ничего поделать не сможем – во-первых, это решение режиссера, а во-вторых, у нас просто нет молодых актрис, которые справятся с этой ролью.

– Однако, – вспомнил он вдруг после второй выпитой рюмки, – у Пети были какие-то идеи относительно тебя, мой дорогой коллега, – и он выразительно посмотрел на Анатольевича.

– Да ну, – деланно изумился тот, – ну давай, Петя, жги – с большим интересом ознакомлюсь с твоими идеями.

Я невооруженным глазом видел, что Ширвиндт тупо издевается и надо мной, и над моими виртуальными идеями, но решил не обращать на это внимания… пусть его, а я таки выскажу, что хотел, пусть съест, если сможет.

– Мы с Ниночкой недавно беседовали относительно вашей кинокарьеры, Александр Анатольевич, – так начал я.

– Да ты что? – еще более язвительно ответил он, – и что там с моей кинокарьерой?

– Хреновая она, Анатольич, – перешел я на более приземленный язык, – скрипит, как несмазанная телега на разбитой дороге в Нечерноземье где-нибудь.

Ширвиндт сглотнул слюну, но сказать ничего не решился, поэтому я продолжил.

– Главных ролей раз-два и обчелся, да и на неглавные зовут довольно редко – правильно? По глазам вижу, что правильно. А это значит что?

– Что? – одновременно как спросили оба эти артиста.

– Надо брать руль управления в свои руки, вот что, и ковать свое счастье самостоятельно, – ответил им обоим я.

– Может, ты меня на главную роль куда-то позовешь? – съехидничал Ширвиндт.

– Может, и позову, но это не в ближайшем будущем, – серьезно отвечал ему я, – стратегически, так сказать. А тактически лично я бы, если б вдруг у меня аналогичная ситуация возникла, поступил так… но сначала маленькое отступление, если позволите…