Понятно. Орлиный Глаз с помощью своего друга хочет меня предостеречь, чтобы я не слишком раскатывала губу. Да я и так, собственно… Разве для меня важна ваша ювелирная, а, тем более, историческая, ценность?! Мне бы только клад найти, а что именно в нем будет – не так уж и важно. Главное – что это хотела мне передать моя бабушка. Да пусть это будет хоть оловянное колечко, если оно было дорого ей, то оно будет также дорого и мне. Даже еще больше.

– Но тут был другой случай, – веско сказал Павел Юрьевич и замолчал.

Я встрепенулась. В размышлениях об оловянном колечке я чуть не потеряла нить его повествования.

– Это было чудо, – произнес ювелир. Мне показалось, что его голос дрогнул. – И я вынужден был молчать об этом, потому что дал слово. Считалось, что эта вещь давно утеряна, а оказалось, что она цела и невредима, и вот уже два века переходит по наследству по женской линии. Екатерина Андреевна не разрешила мне ее сфотографировать, к сожалению. Впрочем, я ее прекрасно понимаю.

Зато я не понимала абсолютно ничего. Я посмотрела на Степана Пантелеевича. Он выглядел чрезвычайно довольным, прямо-таки светился от удовольствия. Ваня и Борис были серьезными и сосредоточенными.

– Она была очень удивлена, когда я назвал ей цену, за которую эту вещь можно продать. Она знала, что это ценный предмет, но не думала, что настолько. И, конечно, она не догадывалась, что ее пара сохранилась.

– Какая вещь и чья пара? – не выдержав, воскликнула я. – Я ничего не понимаю.

– Разве я не сказал? – Павел Юрьевич удивленно поднял брови. – Вещь – это сапфировая сережка восемнадцатого века. Чрезвычайно большой камень. Просто уникально случай. Два таких камня, почти неотличимых на первый взгляд… Одна из этих сережек всплыла во Франции еще в конце девятнадцатого века. В закрытой частной коллекции. Она несколько раз меняла хозяев, пока не оказалась в России, уже в наше время. Сейчас ее владелец – очень влиятельный, но не очень известный широким массам банкир. Я знаю, что за вторую серьгу он готов выложить целое состояние. Но все считают, что она безвозвратно утеряна. И только я знал, вот уже девять лет… но я молчал.

– То есть вы хотите сказать… – я была ошарашена. – Что эта вторая сережка… – сапфировая, кажется? – была у моей бабушки?!

– Именно это я и говорю.

– Но… – сказала я и замолчала.

– Странно, что никто ничего об этом не знал, – подал голос Борис.

– Действительно, странно, – сказал Павел Юрьевич. – Но очень правильно, с моей точки зрения. И Екатерина Андреевна, по всей видимости, хорошо это понимала. Ваш дедушка, конечно, знал. Но он мало что смыслил в ювелирных украшениях. Он считал, что это просто какая-то золотая безделушка. Но выполнил просьбу Екатерины Андреевны никому о ней не рассказывать.

– Так, значит, сокровище и вправду существует, – прошептала я. – Настоящее…

– Более чем, – с улыбкой произнес Павел Юрьевич.

– А где она сейчас, эта сережка? – спросила я, глядя на него с надеждой.

– Вот этого я, конечно же, не знаю. Екатерина Андреевна сказала мне только то, что она уверена в надежности своего… тайника.

– Так и сказала – тайника? – спросил Борис. Глаза его горели.

– Ну… по-моему, да, – неуверенно произнес Павел Юрьевич.

– Я думаю, есть смысл послушать подробный рассказ о вашей встрече, – сказал Степан Пантелеевич.

– Ну что ж… Я, конечно, не могу гарантировать, что вспомню все подробности нашего разговора, но попытаюсь передать все максимально достоверно. Екатерина Андреевна позвонила мне как-то зимой. Восемь или девять лет назад. После обычных расспросов о делах и здоровье, она сказала, что ей нужна моя профессиональная консультация. Она хотела, чтобы я взглянул на одну вещь. Я нисколько не удивился, как я уже говорил, для меня это обычное дело. Она поинтересовалась, не собираюсь ли я, случайно, в ваши края. Я ответил, что через пару недель планирую навестить нашего общего приятеля. – Павел Юрьевич кивнул в сторону Степана Пантелеевича. – Она попросила меня заехать к ней на обратном пути. И я заехал. Меня ждало удивительное открытие, – добавил он взволнованно. – Я узнал ее с первого взгляда. Еще бы, ведь совсем недавно я делал оценку почти такой же сережки для того банкира. Я был в восторге. Екатерина Андреевна выслушала меня на удивление спокойно, даже когда я назвал ей приблизительную цену, за которую можно продать эту уникальную вещь. Можно было бы, конечно, запросить и в два раза больше, учитывая ситуацию…

– Так сколько она стоит? – спросил Борис.

Павел Юрьевич посмотрел на него укоризненно.

– Это можно сказать только приблизительно, – пробормотал он. – Цена в данном случае определяется не только реальной стоимостью, но и возможностями покупателя… И, конечно, его желанием.

– Никто не будет привлекать тебя к ответственности за неправильные цифры, – с легкой усмешкой произнес Орлиный Глаз. – Скажи приблизительно. Видишь, молодых людей разбирает любопытство.

– Я могу сказать только, что это будет цифра с пятью нулями. В евро, – добавил он.

У меня почему-то не получилось представить эту цифру с нужным количеством нулей. Я лучше об этом потом подумаю.

– И что было потом? – спросила я.

– Потом? – повторил Павел Юрьевич.

– Что сказала бабушка?

– Она сказала, что не собирается ее продавать. Это я одобрил. И еще она сказала, что эта вещь досталась ей от бабушки. А той – от ее бабушки. Или от мамы. В общем, ее передают по женской линии. Если нет дочери – то внучке. Как она попала к их прапрабабушке, я не знаю. Может, Екатерина Андреевна сама не знала. Я не спрашивал. Потом мы тепло распрощались. Я уговаривал Екатерину Андреевну положить сережку на хранение в банк, но она сказала, что хранит эту вещь уже почти полвека и уверена, что и дальше сможет хранить. Что тут скажешь?

– Меня интересуют и другие подробности этой встречи, – сказал Степан Пантелеевич.

– Что значит – другие? – Павел Юрьевич посмотрел на него недовольным взглядом.

– Например, такие: в какое время суток происходила ваша встреча, горел ли в комнате свет, были ли задернуты шторы, не видел ли ты кого-нибудь рядом с домом…

– А, вот ты о чем… Попробую ответить. Была зима, дело было ближе к вечеру, по-моему. Я уехал от тебя где-то во второй половине дня и заехал в Васильки…

– А мне сказал, что торопишься на какую-то встречу, – как бы между прочим заметил Степан Пантелеевич.

– Так оно и было. Я торопился именно на встречу. Итак. Свет горел, это я точно помню. Я подъехал к дому в сумерках, а, когда уезжал, было совсем темно. Да, кстати, когда я вышел из дома, возле моей машины крутился какой-то парнишка. Разглядывал колеса, заглядывал в салон… Спросил у меня, сколько лошадей или что-то в этом роде.

– Что за парнишка? – заинтересовался Степан Пантелеевич.

– Обычный парнишка. В шапке-ушанке. Я не обратил на него особого внимания. Мальчишки всегда интересуются машинами. Мои внуки тоже…

– Давай о твоих внуках поговорим немного позже, – перебил его Орлиный Глаз. – Сколько лет было парнишке?

– Откуда я знаю? Я у него паспорт не спрашивал. Да и не было у него паспорта. Маловат еще…

– Ну хоть приблизительно ты можешь сказать? Шесть лет или пятнадцать?

– Где-то посередине, – пожал плечами Павел Юрьевич.

– Понятно. Значит, была зима… Если я правильно помню, январь.

– Наверное. Я не записывал.

– Да, – продолжал Степан Пантелеевич. – Был январь. Дней пять-семь после нового года.

– Точно! – воскликнул Павел Юрьевич. – Вспомнил. У Екатерины Андреевны в гостиной елка стояла.

– Значит, вы были в гостиной? – спросил Степан Пантелеевич.

– Сначала мы пили чай на кухне. Потом перешли в гостиную.

– А когда Екатерина Андреевна принесла сережку?

– Когда мы закончили пить чай. Но, кажется, еще не ушли с кухни. Точно. Сначала она лежала на кухонном столе. Там еще скатерть в клеточку.

– Да! – не удержалась я от восклицания. – В красно-белую, – зачем-то добавила я.

– А шторы были закрыты? – не отставал от ювелира Орлиный Глаз.

– Да не помню я! – воскликнул тот. – Я, как эту сережку увидел, вообще обо всем на свете забыл.

– Бабушка всегда закрывала шторы в гостиной, – снова вмешалась я. – Потому что она выходит на улицу. А на кухне могла и не закрыть, ведь там огород.

– Мне кажется, шторы были закрыты и там, и там, – сказал Павел Юрьевич. – Но поклясться я не могу. Еще будут вопросы?

– Пока хватит, – сказал Степан Пантелеевич.

Павел Юрьевич вздохнул с видимым облегчением.

За этими расспросами первый шок от невероятной новости немного притупился, но, когда Орлиный Глаз прекратил свой дотошный допрос, и на минуту воцарилось молчание, меня снова как будто током ударило. «Сокровище, – проносилось в моей голове, – настоящее сокровище. Старинная драгоценность. Огромный сапфир… Неужели это действительно происходит со мной?»

– Где же она может быть? – задал риторический вопрос мой брат Борис.

– Интересно, как она выглядит? – спросила я почти одновременно с ним.

В отличие от вопроса Бориса, мой вопрос не был риторическим.

– Если бы этот… старый следопыт, – сказал Павел Юрьевич, косясь на Степана Пантелеевича, – прямо сказал мне, зачем я ему понадобился, то я бы, наверняка смог найти фотографию.

– Фотографию? – воскликнули мы с Борисом одновременно.

– Фотографию той сережки, которой сейчас владеет банкир. Как я уже говорил, на взгляд неспециалиста они совершенно неотличимы. Но на самом деле камни немного разные, хотя и одинакового размера.

– Вот бы увидеть эту фотографию, – вырвалось у меня.

– В этом нет ничего невозможного, – сказал Павел Юрьевич. – Когда я ее найду, то отправлю вам по электронной почте.

– Большое спасибо, – поблагодарила его я.

– Эта сережка, – продолжал Павел Юрьевич, – представляет собой ювелирное изделие с одним большим сапфиром, окруженным более мелкими сапфирами и бриллиантами. Обрамление – золото и серебро. Время изготовления – конец восемнадцатого века, предположительно тысяча семьсот девяностый год.

Его мягкий, вкрадчивый голос звучал завораживающе. Мое воображение рисовало нечто сверкающее, синее и переливающееся. Ведь сапфиры синие, не так ли? Мне как-то неудобно было спрашивать. Но я все же спросила. Вернее, вопрос сам слетел с моего языка.

– Сапфиры бывают синими, голубыми, фиолетовыми, зелеными, оранжевыми, желтыми и коричневыми, – очень пространно ответил Павел Юрьевич. Видимо эта маленькая просветительская лекция доставляла ему удовольствие.

– А наш какой?

– Его цвет кажется мне наиболее близким к фиолетовому, – ответил ювелир.

– Ух ты! – воскликнула я. – Обожаю фиолетовый цвет.

– Из этой сережки может получиться замечательная подвеска, – заметил Павел Юрьевич.

– Осталось только ее найти, – сказал Борис.

Мне показалось, что он от нетерпения немного подпрыгнул на диване. Я прямо-таки видела, как у него руки чешутся по-настоящему начать искать тайник. С таким энтузиазмом он мне весь дом распотрошит. Надо его как-то утихомирить.

Степан Пантелеевич как будто прочитал мои мысли.

– Не торопитесь громить дом, – сказал он, с улыбкой глядя на Бориса. – Лучше сначала хорошенько подумайте, повспоминайте.

– А что мы можем вспомнить? – нетерпеливо воскликнул Борис. – Мы же ничего не знали.

– И, тем не менее, могли что-то заметить. Тогда вы не придали этому значения, но сейчас, взглянув на это в новом свете, вы, возможно, догадаетесь. Особенно сосредоточьтесь, как я уже говорил Катеньке, на переменах, произошедших в доме.

– Хорошо, – кивнула я. – Мы будем думать.

Мне, как и Борису, уже не терпелось уйти.

– Нельзя забывать и о втором аспекте нашего дела, – сказал Орлиный Глаз.

– Да, – согласился Борис. – Если кто-то еще знает об этой вещице, это может быть опасно.

– А вы не хотите устроить… вечеринку? – неожиданно предложил Глаз, поглядывая на меня, на Бориса, и на Ваню, который скромно сидел в углу дивана и за последние полчаса не издал ни звука.

– Вечеринку? – хором переспросили мы с Борисом. И даже Ваня удивленно поднял брови.

– Например, по поводу приезда вашего брата, – продолжал Степан Пантелеевич.