Пока Лавьен рассматривала мириады цветов я был заворожён её профилем. Золотые волосы, подхваченные ветром, изящно колыхались, добавляя живости её лицу. Я стал чувствовать, что мы нечто единое, сейчас мы дополняли друг друга, мы проживали удивительные минуты, и я хотел бы, чтобы время застыло навечно и запечатлело наше единение.

– Мне кажется я вижу разноцветную колышущуюся волну на фоне неба. Так красиво, ветер словно играет с цветами, вон. – Лавьен показывала на левую часть полей и медленно двигала рукой вправо. – Прямо как волны, двигающиеся вдоль берега, это… будоражит.

– Согласен, действительно будоражит. А теперь прислушайся… Слышишь?

– Журчит вода.

– Хорошо, закрой глаза и представь, что так журчит не просто речушка, а целый океан, чья водная гладь полна красок цветов, какие ты видела на поле. Ветер ласкает твою кожу, а сама ты вдыхаешь волшебный аромат цветочного океана. И это всё для тебя. Здесь нет ни тревог, ни забот, ни притворства. Есть только ты и твой океан цветов, а вечером, когда солнце скроется за горизонтом, тебя встречают мерцающие россыпи звёзд и сияющая луна. Теперь сама природа заставляет блестеть мир вокруг, в каждой капле на каждом цветке сияет блеск росы. И всё это только для тебя… для нас.

– Для нас, – повторила Лавьен.

Я не раскрыл глаз, чтобы не дать Лавьен шанса обрушить мою фантазию. Она сказала то, что я так хотел услышать. Она разделила со мной этот волшебный мир. Наконец, насладившись моментом и открыв глаза, я увидел, как Лавьен продолжала пребывать в мире фантазий. Мне хотелось её вернуть, но как я мог прервать её прогулку к великолепному цветочному океану? Ведь кто как ни я знает, насколько эти иллюзии волшебны. Я готов был ждать столько, сколько потребуется. Когда она наконец открыла глаза и посмотрела на меня, я понял, что это лучшее время последовать совету Эдды и рассказать Лавьен мою любимую сказку из детства.

– А теперь посмотри вон туда, – я показал Лавьен вдаль, на высокую каменную колонну, что стояла на перекрёстке дорог, проходящих среди цветочных полей. – Видишь?

– Вижу, а что это?

– Как гласит легенда, это единственная уцелевшая колонна площади древнего города, в котором давным-давно жили самые уважаемые и великие люди.

Лавьен, не отрываясь, смотрела на колонну.

– Легенда?

– Ну… это не совсем легенда, это скорее сказка. Ты что-нибудь слышала про сгинувший Ириехам?

– Нет, в первый раз слышу. Что это?

Я не был удивлён, всё же, это моя сказка. Но теперь и Лавьен станет действительно моей, ведь я поделюсь с ней тайной, которая давно не имела двух хранителей.

– Когда я был маленьким, дедушка часто баловал меня сказками перед сном, и вот однажды он рассказал мне об Ириехаме. Никакая история не шла в сравнение с этой, с первого же ночи я влюбился в неё и в то же время боялся до слёз. Когда я подрос дедушка привёл меня на этот мост и показал эту колонну, потому что она единственный памятник сгинувшему Ириехаму, и в тот день я услышал легенду в последний раз. – Я повернулся к цветочному полю и принялся за повествование, которое отдавалось эхом в моей памяти, словно я рассказывал сказку самому себе.

Когда-то давно, здесь, среди цветочных полей, был возведен богатейший и благороднейший город Ириехам, окружённый высокими непреступными стенами. В центре города стоял за́мок, украшенный золотом и драгоценными камнями, а с крыши замка в самое небо устремлялся высокий шпиль, как знак самим богам – здесь стоит Ириехам. В этом городе жили влиятельные и благородные господа. Жили они в домах и особняках, не уступавших в красоте самому́ замку, и каждому жителю разрешалось иметь десять подданных, лично подобранных хозяином замка и правителем города. Его звали Герцогом. Он был знаменит своей щедростью, но познать её мог лишь тот, кому Герцог разрешал остаться жить в Ириехаме и присягнуть ему на верность. Многие мечтали остаться здесь, но лишь немногим удавалось побывать в городе хотя бы в качестве гостей, а простолюдинам же и вовсе воспрещалось пересекать границу города и осквернять Ириехам своим присутствием, принося с собой нищету, порочность и болезни.

Я сделал короткую паузу, чтобы взглянуть на Лавьен. Она стояла с закрытыми глазами, видимо, представляя себе Ириехам, каким он был когда-то. Мне было приятно, что она так внимает моему рассказу, но сказитель из меня никудышный, да и я уже позабыл множество красивейших описаний, которыми баловал меня мой дед. Я лишь старался передать суть истории так, как её запомнил, но для Лавьен этого видимо было достаточно.

Герцог настолько не терпел низкое происхождение, что издал указ:

«Ногам, чьи стопы могут нести лишь грязь, воспрещается входить в город, а тем заблудшим простолюдинам, кто войдёт, камнем преподать урок».

В день издания указа и каждую последующую ночь в стенах замка проходили пиры, которым могли позавидовать короли и королевы. Счастье было долгим, но не настолько, чтобы обрадовать Герцога, мечтавшего о вечном правлении. И вот однажды, в день рождения самого Герцога, был организован грандиозный праздник. В город съехались толпы гостей, короли и королевы, графы и графини, аристократы и дворяне, дети и внуки прославленных господ, все кого коснулась милость Герцога. Веселью не было предела, отовсюду звучали песни, звенели бокалы, вино текло рекой, дары преподносили прямо к ногам правителя Ириехама, пока не зазвучал, висевший над главными воротами в город, золотой колокол, чей бой знаменовал – кто-то нарушил указ Герцога.

– Прошу вас, господа, за мной. Сегодня вы увидите, какое наказание ждёт тех, кто не чтит мои законы.

Шествовали гости за властителем города до самой площади, пока не остановились, завидев настоящее наплевательство на закон. Земля Ириехама осквернена, и оскорблён сам Герцог. К ним двигался настоящий оборванец, в чёрных лохмотьях, покрывающие всё его тело, а изорванный капюшон надёжно скрывал его лицо. Но все видели его руки, они были настолько отвратительны, что всем было очевидно, под лохмотьями прятался прокажённый, отвратительнее любого нищего или попрошайки.

– Стой, не смей ступать дальше, – грозно приказал правитель, но бродяга его не слушал.

Герцог рассвирепел, никто и никогда не смел так открыто осквернять землю Ириехама и уж тем более ослушаться его приказа в присутствии гостей. Объятый гневом правитель приказал:

– Схватить, схватить этого преступника! Тот, кто привяжет оборванца к каменной колонне обещаю в дар одну из моих красивейших женщин и моё личное признание.

Никто из гостей не желал отказываться от такого дара, и целая армия господ ринулась на носящего чёрную вуаль бродяжничества. Оборванец не стал сопротивляться и стоически сносил удары тех, кто в хмельном разгуле переступил грань человечности. После всех истязаний бродягу привязали к колонне, затем гости расступились перед Герцогом, начавшему свою речь:

– Господа, этот незваный гость пренебрёг моим законом и оскорбил меня. Он унизил не только меня, он унизил вас, моих важных гостей. Такой дерзости я не потерплю! Я был терпелив к таким как этот оборванец, но мне пора преподать урок всем грязным ногам, что когда-либо посмеют ступить в мой город – Ириехам не место для них! Сегодня я выбираю жестокую кару, и не для услады моих глаз, а для вас, чтобы разнести по всему миру беспрекословность моих указов. Я приговариваю оскорбившего меня к смерти через сожжение заживо, с открытым от обносков лицом, чтобы вы воочию увидели страдания не уважившего меня куска плотской грязи.

Герцог приказал стоявшему рядом гостю снять с лица преступника капюшон. Это был один из дворян, который гордо выступил из толпы и подошёл к пленнику. Грубо сорвав капюшон, он издал истошный крик ужаса и свалился на землю, закрыв лицо руками. Толпа, охваченная чувством отвращения, отпрянула, а Герцог, с выражением неистового гнева, прорычал во всеуслышание:

– Сжечь прокажённого! Сжечь!

Десятки факелов были брошены в обезображенного болезнью бродягу, но его стойкость была последним, что погибло в языках пламени, потому что он не удостоил Герцога ни мольбой о пощаде, ни, даже, криком боли, вырывающимся из языков пламени. Это ещё больше разгневало Герцога, он хотел, как можно скорее покинуть площадь, чтобы позабыть весь этот, как ему казалось, унизительный ужас, ведь он впервые встретил того, кто даже перед лицом смерти не выказал своего почтения, и сделал это в присутствии влиятельных гостей. Напоследок он наказал своим придворным:

– Сжечь это чудовище дотла и предать его прах грязи за стенами города. Пусть огонь очистит мой город от принесённой в него нечистоты. Вы же, за мной господа, продолжим пир.

Герцог держался перед гостями достойно, но молчаливая смерть бродяги терзала его изнутри, потому что правитель желал воскресить преступника и пытать его до тех пор, пока он не замолит Великого Герцога о пощаде. Правитель не замечал, что многие гости были шокированы казнью и в разговорах обсуждали, что никогда не забудут истинного ужаса болезни. Так и пировали господа, среди своего страха и недовольства Герцога, пока не послышался гром и шум начавшегося ливня. Казалось сама земля пробуждалась, чтобы восстать из многовекового сна. Замок затрясся, и с потолка сорвался герб, на котором выложенный из драгоценных камней шпиль тянулся к золотому небу, прямо к богам. Гости были напуганы, а сам Герцог, сохраняя хладнокровие, приказал всем покинуть замок. Люди ринулись на улицу, боясь быть похороненными под обломками великого замка. Площадь сияла золотыми красками пламени, теперь же и самому Герцогу это место казалось безопасным и ни сколько не оскорбляющим его величественную натуру. Тучи уже скрыли любой намек на лунный свет, и правитель не нашёл идеи лучше, как вернуться с гостями на место казни.

– Все на площадь!

Толпа двинулась за правителем Ириехама, но никто не подозревал, что он приведёт всех в небытие. Герцог первый заметил разодранных в клочья подданных и то, что останки бродяги исчезли. Толпа остановилась на месте, и никто не произнёс ни слова, пока внезапно землетрясение не заставило почву под ногами танцевать, а гром не заставил некоторых гостей пасть замертво от ужаса. Всё ещё живые не ведали, что умершие отделались лёгкой кровью.

– Смотрите, божество явилось мне! – прокричал объятый ужасом Герцог, увидевший, как небеса разверзлись, открыв величественный лик бога, но не такого, каким возносил молитвы людской род.

– Проклинаю вас, недостойные жизни, – прозвучал словно оглушительный раскат грома голос божества. – Я лишаю вас права на смерть и чёрной вуали, будьте бессмертными рабами, какими вы не были сотворены.

Отчаянные вопли людей потонули в раскатах грома. Карающая длань божества, сомкнулась над городом и унесла Ириехам в небытие, где не властна сама Смерть. Так остался от Ириехама один лишь каменная колонна, пылавшая, объятая огнём не одну ночь, и оставшийся в напоминание об опасности высокомерия тех, кто выстроил дома и шпили до небес, а себя вознес до достойных жизни богов.

– Такая вот сказка, – завершил я свой рассказ.

Я посмотрел на Лавьен. Она склонила голову и смотрела на текущую воду. Неужели сказка об Ириехаме так на ней сказалась?

– Лавьен, что с тобой?

– Ничего, правда ничего. – Не поворачиваясь ответила она. – Просто…

Её будто бы что-то беспокоило, неужели я так её напугал?

– Жуткая сказка, – продолжила Лавьен. – Чем она тебе понравилась?

Знала бы Лавьен сколько времени я пытался ответить себе на этот вопрос. Но сейчас положение было совсем иным. Настоящая сказка умерла вместе с моим дедом и в моей памяти осталась лишь её тень. Моя же версия истории была лишена многого и прежде всего её первоначальной красоты, по-видимому, сохранилось лишь то, что так сильно поразило меня ещё в детстве.