Подхожу к старенькой девятиэтажке и встряхиваю головой, прогоняя грустные мысли.

Поднимаюсь на второй этаж по лестнице и старательно вдавливаю кнопку звонка, потому что иначе он не работает.

Дверь резко открывается, и я вижу Стефаню. На ней цветастое шелковое кимоно, а седые волосы подвязаны банданой с черепами. В руке у нее массивный вейп, и она выпускает густой дым, скашивая губы в сторону. Пахнет клубникой.

Вот она, королева контрастов.

– Опять в мешковине? – интересуется бабушка.

– Это стиль, Стефаня, – ворчу я, разуваясь.

Она качает головой и идет на кухню, бросая через плечо:

– Такая жопка добротная, а ты ее прячешь.

Закашливаюсь, подавившись собственной слюной. Вроде бы давно уже нужно было к ней привыкнуть, но она все равно находит способы меня шокировать.

Когда переступаю порог кухни, вижу, что стол уже ломится от всего, что она нашла в доме и что успела приготовить. Стефаня совсем не похожа на классических бабушек наших сверстников, но вот это желание накормить до отвала у нее точно имеется.

Поэтому первые минут двадцать я только и делаю, что запихиваю в себя еду под ее едкие комментарии. Насчет моей костлявой фигуры и того, что отец не может нас нормально накормить, раз мы такие худые. Стефаня не видела Бо по крайней мере месяц, но профессионально домысливает, что он тоже страдает от недоедания.

Я веселюсь. То и дело фыркаю и срываюсь на громкое хихиканье. Бабушка не реагирует. Она уверена в своей правоте, а там хоть трава не расти.

И я, наконец, откладываю вилку и говорю, отдуваясь:

– Не могу. Реально больше не могу, Стефаня, пощади.

Только тогда она сдается и снисходительно машет рукой:

– Ладно, ты хорошо поела.

А потом затягивается своим огромным вейпом, выдувает клубничный дым в сторону и спрашивает:

– Как дела?

Тут я, конечно, смущаюсь. Знаю, что она хочет услышать, но упорно отыгрываю дурочку:

– Все хорошо. Тройку вот заработала по геометрии, но договорилась уже исправить.

– Ага. Ага, – кивает бабушка, – а если о действительно важных вещах?

Я вздыхаю. Смотрю на нее исподлобья. Стефа снова подносит свой курительный агрегат к губам и прищуривается. Она всегда была слишком проницательной. Поэтому я втягиваю голову в плечи, снова шумно вдыхаю воздух и резко опускаю лицо к столешнице. Говорю бесцветно:

– Ничего не изменилось. Громов меня не замечает, к тому же у него есть девушка. Никаких шансов, Стефаня. Оставим эту тему?

Но она не сдается. Оглаживает рукав своего шелкового кимоно и спрашивает:

– А бороться, значит, ты не собираешься?

– С кем? – я медленно закипаю. – С его девушкой или с его равнодушием?

– В таких штанах ты им всем проиграешь.

И вместо того, чтобы разозлиться, я смеюсь.

Качаю головой и думаю, что страшно люблю бабушку, что бы она ни говорила.

– Разве дело только в штанах? – спрашиваю тихо.

Она отвечает быстро и уверенно:

– Нет. Но ты удивишься, как сильно это может помочь.

Мне хочется просто кивнуть и съехать с темы, но на самом деле я не в том настроении, чтобы уступать. Откидываюсь на спинку старого стула, потирая раздувшийся живот.

– Окей. Если я буду носить юбки каждый день, это поможет?

– Нет.

– Тогда зачем ты об этом говоришь?

– Потому что показать ноги проще, чем показать душу. Начни с малого, Ангелок.

Я демонстративно фыркаю, но сама задумываюсь, глядя в окно. Может быть, она права? Как он сможет полюбить меня, если совсем не знает?

И тогда под столом в телефоне я открываю наш с Ваней диалог. Быстро нахожу смешное видео с котенком, который чихает несколько раз подряд, и отправляю ему, почти не размышляя.

Что ж. Разве может быть хуже, чем сейчас? Либо глубже в яму, либо хватанем немного кислорода.

И я, конечно, успеваю пожалеть о своем порыве, когда телефон в моей руке вибрирует. Не может быть. Ответил?

Вот какого ответа я заслуживаю. Три желтых кругляшка. Кажется, я тоже почти готова расплакаться, с той только разницей, что мне совсем не смешно.

– Что случилось? – спрашивает Стефаня и отпивает какао.

Боже, кажется, в целом мире только она одна еще пьет какао.

Я поднимаю голову и говорю с улыбкой:

– Ничего.

Хватит на сегодня душещипательных разговоров о Громове. Они и так уже привели не к лучшему результату. Стоило на протяжении последних лет строить из себя Миледи Винтер, чтобы в итоге отправить видео с котенком? Боже, чем я только думала?!

– Как скажешь, Ангелина, – кивает бабушка и снова затягивается своим огромным вейпом.

Я не выдерживаю:

– Зачем ты куришь эту дрянь?

– А зачем ты каждый раз об этом спрашиваешь?

– Сама не знаю.

– Нравится, – пожимает она плечами.

Я задумчиво жую губу. Нравится. Она делает что-то только потому, что ей нравится. Неужели нужно прожить целую жизнь, чтобы прийти к этому?

Стефаня прищуривается в своей обычной манере, как будто читает все мои мысли. Откидывается назад и кольцами выпускает дым в потолок. Какое-то время я завороженно наблюдаю за тем, как четко очерченные кругляшки растворяются в воздухе. Я представляю на их месте злополучные смайлики и, кажется, чувствую небольшое облегчение.

– Я пойду, Стефань.

– Планы?

– Сегодня же пятница, – я развожу руками и многозначительно улыбаюсь, будто бы у меня и правда есть какие-то планы.

Просто не хочется оставаться и терпеть то, как мою душу препарируют. Хоть мне и безумно стыдно, что я вот так сбегаю. Последнее время мы не так часто встречаемся.

В коридоре бабушка интересуется:

– Отец и Богдан не собираются заехать?

Звучит так, словно ей все равно, но само построение фразы… оно как будто с претензией. Но я знаю, что она не хочет вешать на меня эту ответственность, вот и скрывает свои эмоции.

Стефаня поправляет бандану на голове и отставляет в сторону руку со своей дым-машиной.

Тогда я порывисто обнимаю ее и прижимаюсь щекой к ее плечу, склонив голову. Говорят, что к старости люди становятся ниже. То ли это правда, то ли я раньше сама была меньше.

Произношу, сжимая ее покрепче:

– Мы скоро придем в гости, обещаю. Все втроем.

– Хорошо. Пиши мне.

– И звонить буду. По видео, хочешь?

– Слишком большая честь, – хихикает бабушка совсем по-девичьи.

Я выхожу за порог и вздыхаю с облегчением. Мое чувство вины малодушно замолкает. Осталось только организовать семейный визит к Стефе, и сложнее всего, конечно, будет с папой. Но я подумаю об этом чуть позже. А сейчас, пожалуй, поеду, посмотрю тренировку. В конце концов, там сейчас Бо и Арина, мои самые близкие люди.

Но когда доезжаю, уже становится поздно. Смеркается, в воздухе сквозит вечерняя прохлада. Я едва не начинаю стучать зубами. Слишком легко оделась.

Издалека смотрю, как Бо, оттягивая на груди мокрую футболку, улыбается Арине. Она смеется, наверняка над какой-то шуткой моего брата. Он вечно шутит. Ветер легко трогает ее кудрявые распущенные волосы, и она убирает их от лица, смущенно глядя вниз.

Я остаюсь на месте. Даже под дулом пистолета не подошла бы сейчас к ним. Слишком интимным выглядит этот вроде бы простой разговор. Я уверена, что они не обсуждают ничего особенного. Но эта атмосфера между ними… Чувствую, что это что-то значимое.

Неожиданно мне становится очень грустно. Не знаю почему, но ощущение какого-то тотального одиночества захлестывает меня с головой. Надо было остаться у Стефани. Посмотрели бы какой-нибудь фильм, попили какао с мятными пряниками. Хороший был бы вечер.

Вместо этого я стою в тени лысых пока деревьев, чувствуя себя бесконечно одинокой.

– Тоже подсматриваешь? – раздается около самого моего уха.

Вздрагиваю и чуть поворачиваю голову. Конечно, уже знаю, кого увижу, этот голос мне хорошо знаком.

– А ты? – спрашиваю тихо.

– И я, – отвечает Ваня.

Я разворачиваюсь к нему всем корпусом и своим натренированным боковым зрением окидываю его фигуру. После школы он не переодевался. Легкая куртка, черная футболка, торчащая из-под пуловера. Голубые джинсы и гвоздь программы – черный фиксатор на ноге.

– Как дела? – говорю, лишь бы спросить хоть что-то.

– Нормально.

Мы все еще стоим слишком близко друг к другу, потому что Громов, очевидно, хотел меня напугать, а я не сделала шага назад. Все мои рецепторы обостряются и в бешеном ритме поглощают непривычные ощущения.

– А у тебя? – спрашивает он и чуть хмурится.

Я вижу лишь намек на морщинку между бровями, но мне и этого хватает, чтобы понять.

Поэтому внезапно признаюсь:

– Мне грустно.

Он смотрит на меня и молчит. Я замираю. Слишком желанна для меня эта близость. Аккуратно и очень тихо я вдыхаю отдаленные нотки парфюма, которым он воспользовался с утра, легкий запах пота и густой аромат кожи Вани. Когда-нибудь эта смесь, возможно, меня убьет. Примерно через минуту, если Громов не отойдет. Все это слишком для меня.

– Проводить? – он отступает, наконец, назад.

Киваю и перевожу дух. Как хорошо, что я снова могу дышать.

Ваня оглядывается, засунув руки в карманы:

– Куда нам?

– На остановку. Не помнишь, где мы живем?

– Помню. Сегодня пятница, подумал, вдруг ты не домой.

Я вспыхиваю. Ну что за дура! После видео с котом мне стоило сказать, что я еду на крутую тусовку или на свидание. Ну как я не догадалась?

Тут же решаю, что лучшая защита – это нападение, и едко интересуюсь:

– А тебе что, совсем нечем заняться в пятницу вечером?

Громов сжимает челюсти и уводит взгляд в сторону:

– Не твое дело, Гелик.

Суровый тон режет мне слух, но сильно не ранит, я уже упала в чан с эйфорией, когда поняла, что Ваня собирается проводить меня домой. Давлю внутреннее сопротивление и безразлично бросаю:

– Окей, пойдем ловить автобус.

Иду вперед и маниакально прислушиваюсь к тому, как он, прихрамывая, следует за мной. Боже мой! Боже мой! Громов сам предложил проводить меня! Это я с ума сошла или он?

Я бы совсем ошалела от счастья, если бы не его холодность по отношению ко мне. Я не совсем уж дура, кое-какие сигналы считывать умею. Не очень хорошо понимаю, почему он вызвался довести меня до дома, но точно не из-за внезапно вспыхнувшей симпатии. Может быть, просто не хочет к себе домой?

Так же молча мы приходим на остановку, где неловко топчемся рядом друг с другом. У меня есть сто тысяч тем, которые я хотела бы с ним обсудить, но мой рот надежно запаян. Мне страшно, что Ваня снова оттолкнет или проигнорирует. Поэтому, не проронив ни слова, мы заходим в автобус, садимся вместе.

Я достаю телефон и начинаю листать ленту соцсетей, чтобы создать видимость хоть какой-то деятельности и куда-нибудь деть руки.

– Любишь чужие фотки?

– Люблю, – отвечаю с вызовом.

Громов хмыкает и отворачивается обратно к окну.

Я едва успеваю отвести взгляд от его красивого лица, когда он говорит:

– Смотри-ка, бар. Сходим?

– С ума сошел? Нам по шестнадцать, какой бар?

Но Ваня уже подскакивает со своего места и за локоть поднимает меня. Не церемонясь, тащит к двери, и мы почти выпадаем на остановку. Я больно ударяюсь носом о его плечо, но смеюсь. Громов вторит мне своим низким смехом.

Он разжимает пальцы, но я как будто все еще их чувствую, даже через куртку. Смотрю на него, задрав голову. Красивый. Особенно когда смеется вот так искренне.

– Пойдем.

– Нам по шестнадцать, – упрямо повторяю я.

– Поэтому мы и идем именно сюда.