– Как ты все это донесешь, Эрни? – спросил он.

– Я на велосипеде, – ответил я.

– На велосипеде в такую погоду?

Мы выглянули из окна цветочного магазина: деревья гнулись к тротуару из-за сильнейшего ветра. Я кивнул в ответ.

– Что, если обернуть твой букет бумагой?

Мистер Кобб взял цветы и завернул их в два слоя прочной коричневой бумаги. Отдавая сверток, он пожелал мне удачи.

Поблагодарив, я сунул букет под пальто и застегнул пуговицы как можно выше. Лепестки щекотали шею и подбородок, но вряд ли бы они долго продержались, если бы я просто прижал их руками к рулю велосипеда. Я не особо разбирался в цветах, но точно знал, что моя мать заслуживает гораздо большего, чем разодранный букет из стеблей.

И вот я оказался во власти ветра, способного подхватить и унести на два квартала вперед. В тот день поднялся необычайный по силе ветер, и ехать против него было совсем нелегко. Я чувствовал тяжесть в ногах на педалях, руки были сжаты до предела, легкие перехватило. Ветер дул прямо в лицо, и каждый раз, посмотрев вперед, я видел перед собой все тот же магазин в том же квартале. По крайней мере, так казалось.

Из носа потекло, и у меня не было платка, чтобы вытереть его. Не прошло много времени, как растрескались губы. Уши болели до самой глубины, будто кто-то тыкал в барабанные перепонки зубочисткой. Глаза настолько высохли, что я не мог моргнуть, и каждая мышца в теле отдавала болью.

Трасса стала еще оживленнее к заходу солнца. Ветер выбивал меня из велосипедной полосы на проезжую часть, прямо под колеса машин. Водитель грузовика посигналил и резко свернул в сторону, чтобы не задеть меня. Мужчина за рулем «Кадиллака» высунулся из окна и велел мне тащить «свою-знаешь-что» домой.

Уже совсем стемнело, когда я добрался до своего квартала. К тому моменту мои родители уже должны были с ума сходить от беспокойства. Я выглядывал папин минивэн или мамин микроавтобус. Скорее всего, они искали меня. В любой момент они могли проехать мимо, остановиться, погрузить меня с велосипедом и цветами в уютный, теплый автомобиль и довезти до дома. Чем дольше я искал и не видел до боли знакомых фар, тем злее становился.

Вся эта глупая поездка на велосипеде была ради мамы. Самое меньшее, что она могла сделать, – это спасти мою жизнь.

В четырех улицах от дома, выбившись из сил, я остановился и вытащил букет из-под пальто. Мне хотелось выбросить его. Пусть цветы унесет ветер.

Но вид белых гвоздик остановил меня. Они выглядели слегка потрепанными, как и ветки гипсофилы, но в целом букет все еще был красивым. Столько сил потрачено на то, чтобы привезти его сюда, и было бы глупо сейчас выбрасывать.

Я зажал в зубах стебли с бумагой и поехал медленно-медленно, чтобы ветер их не растрепал.

Велосипед занесло и склонило к земле. Скатившись, я приземлился по крайней мере в трех футах от подъездной дорожки и кубарем покатился до самой лужайки перед домом. Цветы были разбросаны по всему двору, оторванные лепестки летали вокруг, как конфетти.

Не обращая внимания на царапины, я обежал двор, чтобы собрать все, что осталось от маминого букета, – шесть ободранных стеблей.

Хлопнула входная дверь, выпуская во двор маму. Я спрятал цветы за спиной.

– С тобой все в порядке? – с беспокойством разглядывая мое лицо, спросила она.

– Со мной все хорошо, – ответил я, сглатывая комок в горле.

– Ты уверен? – переспросила мама. – Почему ты прячешь руки?

– С руками все в порядке. Видишь? – И я показал безобразие, которое до этого было букетом цветов. – Я подарю тебе что-нибудь другое, – пробормотал я в слезах.

Мама сжала цветы вместе с моими руками и вдыхала их так долго, что я уже стал опасаться за ее нос. Наконец она их опустила, и тут я увидел, что она тоже плачет.

– Они прекрасны. Спасибо тебе.

Только тогда я вспомнил, почему купил их для нее. Не потому что был особый день в календаре, а потому что она любила меня, несмотря ни на что. Цветы были мертвы, но в руках мамы они ожили и вновь стали красивыми.

Через полмира

Эта история произошла летом 1942 года. Мне в то время было девятнадцать лет, я служил связистом третьего класса на американском корабле «Астория», дислоцированном в южной части Тихого океана.

Однажды жаркой августовской ночью мы вступили в перестрелку с японцами. Этот бой стал одним из первых в знаменитой кровопролитной битве за Гуадалканал^[8], однако мы об этом еще не знали. В полночь я закончил свое дежурство на вахте. Все еще одетый в рабочую униформу, я на минуту замешкался, чтобы отстегнуть и положить рядом с собой спасательный пояс, а затем сразу же провалился в сон.

Два часа спустя меня разбудили звуки взрывов. Я вскочил на ноги, мое сердце бешено колотилось. Недолго думая, я схватил свой спасательный пояс и пристегнул его. В последовавшем хаосе я мог лишь уклоняться от вражеских снарядов, которые сеяли смерть и разрушения повсюду. Несколько осколков впились в мое правое плечо и ногу, но каким-то чудом я все же избежал смерти.

Первое сражение на острове Саво^[9] продолжалось двадцать минут. После того как вражеский огонь прекратился, часть из нас бросились помогать раненым, а остальные вернулись к орудиям.

Я пробирался к орудийной башне, когда внезапно палуба исчезла у меня из-под ног. Сердце ухнуло в пятки – я понял, что, поднятый взрывной волной, лечу с высоты тридцати футов вниз, в темную воду. Счастье, что я успел надеть свой спасательный пояс!

Я принялся грести изо всех сил, стараясь сохранять спокойствие. Иногда мне казалось, что к моим ногам что-то прикасается. Здешние воды кишели акулами, так что любая секунда могла стать для меня последней. И акулы были не единственной опасностью: мощное течение грозило унести меня в море.

Так прошло четыре мучительных часа. Уже начинало светать, когда я увидел приближающийся корабль – это был американский эсминец. Матросы на борту бросили мне канат и втащили на борт.

Стоило мне ступить на палубу, как мои ноги подкосились, и я рухнул как подкошенный. Меня накормили и позволили немного отдохнуть. Затем доставили обратно на «Асторию», которая, хотя и была выведена из строя, все еще оставалась на плаву. Капитан пытался посадить корабль на мель, чтобы произвести необходимый ремонт.

Следующие шесть часов я провел вместе с сослуживцами, готовя убитых к погребению в море. Через некоторое время стало ясно, что наше судно повреждено безвозвратно. Корабль набирал воду. Спустя примерно двенадцать часов «Астория» сильно накренилась и стала медленно тонуть.

Последнее, чего мне хотелось, – это снова лезть в эту проклятую воду, но я знал, что мне придется это сделать. Охваченный ужасом, я снова спрыгнул с высокого борта корабля и поплыл. Спасательный пояс все еще был надет на мне, но его нельзя было надуть во второй раз. К счастью, вскоре меня подобрал другой эсминец и перевез на линкор ВМС США «Джексон».

Я стал одним из немногих выживших в битве у острова Саво. Нам выдали форму морской пехоты. Теперь, в ожидании возвращения в Сан-Франциско и предстоящего отпуска, я проводил время, сидя на палубе «Джексона» и выполняя указания врачей.

Хотя мне было непривычно носить незнакомую форму, я не грустил из-за потери своих старых рабочих штанов и футболки. Единственное, с чем я не захотел расставаться, – это мой обтянутый тканью цвета хаки спасательный пояс.

Этикетка на поясе гласила, что он был изготовлен фирмой Firestone Tire and Rubber Company из Акрона, штат Огайо, – моего родного города. Я решил сохранить пояс в качестве сувенира, который напоминал бы о том, как мне повезло.

В отпуск я поехал домой, к своей семье, в Огайо. Помню, как после весьма эмоционального приветствия я сидел с мамой на кухне и рассказывал ей о своем недавнем испытании. Мама призналась, что, «чтобы внести свою лепту», она на время войны устроилась на работу на завод Firestone. От удивления я вскочил, выхватил спасательный пояс из спортивной сумки и положил его на кухонный стол.

– Посмотри на него, мам, – сказал я. – Он был сделан прямо здесь, в Акроне, на вашем заводе.

Она наклонилась вперед и прочитала этикетку. Той ужасной ночью этот пояс спас мне жизнь. Потом мама подняла глаза.

– Сынок, я работаю инспектором в Firestone. Это мой личный номер, – прошептала она.

Мы уставились друг на друга, слишком ошеломленные, чтобы говорить. Затем я встал, обошел стол и поднял маму. Мы крепко обняли друг друга. Моя мать никогда не была экспансивной женщиной, но столь невероятное совпадение заставило ее расплакаться.

Мы долго-долго обнимали друг друга, не произнося ни слова. Моя мать протянула руки через полмира, чтобы спасти меня.

Жертва Мейсона

Вы растите не героев, вы растите сыновей. И если вы будете относиться к ним как к сыновьям, они станут героями, даже если это будет только в ваших собственных глазах.

Уолтер М. Ширра-старший

В тот год, когда моему единственному сыну Мейсону исполнилось тринадцать лет, тоже наступило Рождество. Я растила его одна. Отец Мейсона умер от рака, когда сыну было всего три. Эти годы были трудными, но, возможно, именно благодаря этому обстоятельству у нас с моим сыном возникла совершенно особая связь. Мы стали лучшими друзьями, а Мейсон был самым вдумчивым и заботливым человеком, которого я знала.

В свои тринадцать лет Мейсон получал от меня еженедельное пособие в размере пяти долларов за то, что поддерживал в своей комнате чистоту и выполнял разную работу по дому. После каждой «зарплаты» Мейсон садился на велосипед и ехал в ближайший магазин, чтобы купить конфет или свежий журнал. Не было похоже, чтобы он хоть как-то экономил свои деньги, поэтому я была уверена, что к Рождеству у него вряд ли хватит средств, чтобы купить подарки. Поскольку я до сих пор ни разу не получала от него подарков, которые не были бы сделаны собственными руками, то и в этом году не ожидала ничего другого.

И вот наступило рождественское утро. Закончив открывать свои подарки, Мейсон поблагодарил меня, поцеловал и быстро ускользнул в свою комнату. Я удивилась: разве ему не хочется заняться новыми игрушками? Некоторое время я сидела, погруженная в свои мысли, но тут появился Мейсон. Он остановился прямо передо мной, держа в руках красиво упакованный подарок. Я была уверена, что это поделка, сделанная в школе. Мне не терпелось увидеть, что он создал на этот раз. Я дорожила всеми его подарками так же, как дорожила им самим.

Но внутри коробки оказалась пара дорогих черных кожаных перчаток, к которым все еще был прикреплен ценник. Слезы навернулись на мои глаза, и я, окончательно растерявшись, спросила Мейсона, где он их взял.

– В магазине, мама, где же еще? – просто ответил он.

Я была смущена: ведь у него не было столько денег. Может, кто-нибудь помогал ему? Но Мейсон только покачал головой: нет, он купил перчатки сам.

Наконец, справившись с волнением, я попросила его рассказать, как он смог купить такие красивые перчатки. Оказалось, он продал своему школьному другу новенький велосипед, полученный на день рождения двумя месяцами ранее.

Я плакала, думая о его жертве. Сквозь слезы я призналась, что это была самая лучшая вещь, которую он когда-либо делал для меня, но что я все же хотела бы вернуть ему его велосипед.

– Нет, мама, пожалуйста, не надо, – возразил Мейсон. – Папы больше нет, поэтому ты никогда не получаешь хороших подарков на Рождество и сама не покупаешь себе красивых вещей. Я хотел подарить их тебе. На самом деле мой старый велосипед все еще в полном порядке. Пожалуйста, мама, сохрани перчатки и каждый раз, надевая их, знай, что я тебя люблю.