Несмотря на то что Оливер воспитывался философами, он не был теоретически знаком с прекрасной аксиомой, которая учит, что самосохранение есть первый закон природы. Знай он ее, то постарался бы заранее приготовиться ко всему. Но он не был подготовлен к этому, а потому страшно огорчился, когда мчался, как ветер, а по пятам его гнались старый джентльмен и два его товарища, кричавшие и ревевшие во все горло.

«Держи вора! Держи вора!» Слова эти, как и всегда, произвели магическое действие. Приказчик вышел из-за конторки, ломовик оставил повозку, мясник отставил в сторону свой лоток, булочник корзину, молочник ведро, мальчик для посылок свои пакеты, школьник сумку с книгами, каменщик кирку, ребенок волан. И все это понеслось вперед как попало, перегоняя, толкая друг друга, крича, свистя, наскакивая на прохожих, выходящих из-за угла, спотыкаясь об собак и приводя в недоумение птиц. И всему этому вторили и улицы, и скверы, и дворы.

«Держи вора! Держи вора!» Крик этот подхватывали сотни голосов, и толпа увеличивалась на каждом повороте. Погоня усиливалась, летели брызги грязи, стучала мостовая, открывались окна, из домов и дворов выбегали люди, и вперед, все вперед неслась толпа; зрители на самом интересном месте бросили Панча^[4] и, присоединившись к бегущим, с удвоенной силой подхватывали крик: «Держи вора! Держи вора!»

«Держи вора! Держи вора!» В натуре человека лежит какая-то особенная страсть к преследованию. А бедный, несчастный мальчик, задыхаясь от усиленного бега, с трепещущим от страха сердцем, с выражением смертельного ужаса, с крупными каплями пота на лице, напрягал каждый свой нерв, каждый мускул, чтобы перегнать преследователей. Но толпа нагоняла его, с каждой минутой выигрывая пространство и выражая свою радость по этому поводу громким криком, гиканьем и визгом. «Держи вора!» Ах, держите его, ради Бога, ради сострадания к нему!

Поймали, наконец! Ловкий удар. Вот он на мостовой… Толпа волнуется, жестикулирует… Приходят новые зрители… Они проталкиваются сквозь толпу… Теснят ее, чтобы взглянуть на него. «Отойдите в сторону!» – «Дайте ему больше воздуха!» «Пустяки! Не стоит он этого!» – «Где джентльмен?» – «Вот он, идет по улице!» – «Дайте место джентльмену!» – «Тот ли это мальчик, сэр?» – «Да!»

Оливер между тем лежал, покрытый грязью и пылью, изо рта у него шла кровь; он дико оглядывался вокруг на лица окружавшей его толпы, когда стоявшие впереди люди пропустили к нему старого джентльмена.

– Да, – сказал джентльмен, – боюсь, что это тот самый мальчик.

– Боится! – пронесся шепот по толпе. – Какой он добрый!

– Бедняжка! – сказал джентльмен. – Он сильно ударился.

– Я ударил его, сэр! – сказал высокий неуклюжий человек, выступая вперед. – Я хватил его кулаком по роже. Я остановил его, сэр!

Неизвестный притронулся к шляпе и осклабился, видимо, надеясь на то, что ему дадут что-нибудь за труды. Но старый джентльмен взглянул нa него с отвращением и тревожно оглянулся вокруг, как бы высматривая место, куда ему уйти. Весьма возможно, что это ему бы удалось, если б не полицейский, который в эту минуту протиснулся через толпу и, подойдя к Оливеру, схватил его за шиворот.

– Ну ты, вставай, – сказал он грубо.

– Это не я, сэр! Право, не я, это два мальчика, – сказал Оливер, протягивая к нему руки с мольбой и оглядываясь вокруг. – Они где-то здесь.

– Не видно их, – ответил полицейский несколько насмешливо, не подозревая, что говорит правду. Доджер и Чарли Бетс еще некоторое время назад дали тягу через первый попавшийся двор. – Вставай же!

– Не обижайте его, – сказал старый джентльмен.

– Не обижу, сэр, – ответил полицейский и в доказательство своих слов изо всех сил дернул мальчика за куртку. – Вставай! Я всех вас хорошо знаю. Встанешь ли ты, наконец, на ноги, негодяй!

Оливер еле мог стоять, и ему пришлось употребить неимоверные усилия, чтобы подняться на ноги. Полицейский взял его за шиворот и быстрым шагом повел по улице. Джентльмен пошел рядом с полицейским, а некоторые из толпы опередили их и то и дело оборачивались назад, чтобы взглянуть на Оливера. Сзади всех шли мальчики и громко вскрикивали от восторга.

Глава 11. О мистере Фенге, полицейском комиссаре, и о том, как иногда совершается правосудие

Преступление было совершено в округе, относящемуся к находившемуся поблизости полицейскому участку, одному из наиболее известному в столице. Толпа, таким образом, имела удовольствие проводить Оливера всего лишь через две-три улицы и площадь Меттон-Хилл, и видеть, как его повели крытым ходом, откуда он вышел на задний двор, небольшой и грязный, но мощеный. Во дворе его встретил здоровенный мужчина с густыми бакенбардами и связкой ключей в руке.

– В чем дело? – спросил он.

– Охотника молодого поймали, – ответил полицейский, державший Оливера.

– Не вас ли ограбили, сэр? – спросил мужчина с ключами.

– Да, – ответил старый джентльмен, – только я не уверен, что именно этот мальчик взял мой платок. Я… я хотел бы поскорее прекратить это дело.

– Все же вам нужно пройти к комиссару, сэр! – сказал тюремщик. – Его милость разберется со всем в полминуты. Ну ты, висельник!

Последние слова относились к Оливеру и означали приглашение войти в каменную тюремную камеру, где Оливера обыскали и, хотя ничего не нашли, все же заперли.

Камера видом своим и величиной походила на погреб, какие роют в земле, только несколько светлее. Грязь в ней стояла невероятная; был понедельник, а накануне в этой же самой камере сидели шесть пьяниц, которых арестовали еще вечером в субботу. В полицейские участки чуть ли не каждый день запирают мужчин и женщин в буквальном смысле слова из-за ничего. Участки эти до того отвратительно содержатся, что камеры в Ньюгейтской тюрьме, где сидят самые ужасные преступники, приговоренные к смертной казни, представляют собой дворцы в сравнении с ними. Кто сомневается в справедливости сказанного, пусть сам проверит и сравнит.

Старый джентльмен был так же печален, как и Оливер, когда ключ повернулся в замке. Он со вздохом взглянул на книгу, которая явилась невинной причиной всего случившегося.

– В лице этого мальчика есть что-то, – говорил старый джентльмен, отходя от камеры и прикладывая книгу к подбородку, – что меня трогает и интересует. Что, если он невинен? Он так похож… Быть не может! – воскликнул старый джентльмен, останавливаясь и поднимая глаза к небу. – Помилуй нас, Господи! Да где же я видел похожее на него лицо?

Несколько минут старый джентльмен шагал глубоко задумавшись и наконец вошел в переднюю, дверь которой выходила во двор. Здесь он встал в угол, стараясь мысленно припомнить целый ряд лиц, скрытых уже много лет тому назад за туманной завесой его воспоминаний.

– Нет, – сказал старый джентльмен, покачивая головой, – это всего лишь мое воображение!

И он снова задумался, стараясь восстановить в памяти былое, но с него не так-то легко оказалось снять завесу, давно уже опустившуюся над ним. Перед его умственным взором проходили лица друзей и врагов, и множество совершенно чуждых ему лиц, неизвестно почему выделившихся из толпы; лица молодых и цветущих девушек, теперь уже старух; лица, измененные смертью и скрытые могилой, но все еще живые в воспоминаниях, которые выше смерти, ибо восстанавливают образы в душе нашей в прежней их свежести и красоте, с ярким блеском глаз и чарующей улыбкой, с чудной душой, скрытой земной оболочкой. Оно нашептывает нам, что красота души живет и за могилой, что она взята от земли лишь для того, чтобы превратиться в свет, указывающий нам путь к небу.

Но как ни старался старый джентльмен, он никак не мог припомнить ни одного лица, черты которого отразились бы в Оливере. Он с грустью отстранял от себя воспоминания и, к счастью для себя, будучи рассеянным, успокоился и снова принялся за чтение книги.

Кто-то притронулся к его плечу; это был мужчина с ключами, который приглашал его пожаловать в контору. Он поспешил закрыть книгу и предстал перед внушительным мистером Фенгом.

Контора находилась в передней части здания, и стены ее были выложены филенчатыми досками. Мистер Фенг сидел за перегородкой, а у дверей на небольшой деревянной скамеечке джентльмен увидел бедного маленького Оливера, который дрожал от страха при виде окружающей его обстановки.

Мистер Фенг был сухой человек среднего роста, прямой как палка, с неповоротливой шеей; небольшое количество волос на голове покрывали ее только сзади и с боков. Лицо у него было красное, с жестоким выражением. Не имей он привычки пить больше, чем это ему полезно, он смело мог бы подать в суд жалобу на свою физиономию, обвиняя ее в клевете, и мог бы взыскать с нее в свою пользу издержки и убытки.

Старый джентльмен почтительно поклонился ему и, подойдя ближе, сказал, подавая ему визитную карточку:

– Здесь мое имя и адрес, сэр!

Затем он отступил на шаг или два, еще раз вежливо поклонился и принялся ждать вопросов.

Случилось так, что в эту самую минуту мистер Фенг занят был чтением одной из утренних газет, где помещалась статья, трактующая недавно решенное им дело и в триста пятидесятый раз советующая государственному секретарю Министерства внутренних дел обратить особое и тщательное внимание на него. Это взорвало его, и он сердито взглянул на старого джентльмена.

– Вы кто такой? – спросил мистер Фенг.

Старый джентльмен с удивлением указал на свою визитную карточку.

– Полисмен! – крикнул мистер Фенг, с пренебрежением отталкивая карточку. – Кто он такой?

– Моя фамилия, сэр, – сказал очень вежливо старый джентльмен, – моя фамилия, сэр, Броунлоу. Прошу в свою очередь позволения узнать фамилию комиссара, который, прикрываясь законом, позволяет себе наносить ничем не заслуженное оскорбление лицу вполне почтенному и всеми уважаемому. – И, сказав это, мистер Броунлоу оглянулся вокруг, как бы ожидая увидеть кого-нибудь, кто мог бы дать ему требуемые сведения.

– Полисмен! – продолжал мистер Фенг, бросая в сторону газету. – В чем обвиняется этот человек?

– Он ни в чем не обвиняется, ваша милость, – ответил полисмен, – он явился свидетелем против этого мальчика, ваша милость!

Его милость знал это превосходно, но ему хотелось, пользуясь своей безнаказанностью, сделать во что бы то ни стало неприятность человеку.

– Свидетелем против мальчика, да? – сказал Фенг, презрительно смерив мистера Броунлоу с головы до ног. – Привести к присяге!

– Прежде чем меня приведут к присяге, я должен сказать несколько слов, – ответил мистер Броунлоу. – Никогда за всю жизнь мою не случалось со мной ничего подобного, и я не могу поверить…

– Придержите ваш язык, сэр! – сказал мистер Фенг таким тоном, который не допускал никаких возражений.

– Нет, этого я не сделаю, сэр! – ответил старый джентльмен.

– Сию же минуту придержите ваш язык, в противном случае я прикажу вывести вас вон! – сказал мистер Фенг. – Вы дерзкий, наглый человек. Какое вы имеете право оскорблять судью?

– Что-о? – воскликнул старый джентльмен, и лицо его вспыхнуло.

– Приведите к присяге этого человека! – крикнул мистер Фенг своему клерку. – Ни слова! Приведите его к присяге!

Негодование мистера Броунлоу чуть не дошло до крайних пределов, но вспомнив в эту минуту, что он может нанести вред мальчику, если не воздержится, решил взять себя в руки и присягнуть.

– Теперь отвечайте, – сказал мистер Фенг. – Что вы свидетельствуете против мальчика? Что вы имеете сказать против него, сэр?

– Я стоял у прилавка с книгами… – начал м-р Броунлоу.

– Довольно, сэр! – сказал мистер Фенг. – Полисмен! Где полисмен? Приведите к присяге полисмена. Ну-с, полисмен, как было дело?

Полисмен униженно доложил ему, как он исполнил свою обязанность, обыскал Оливера, но ничего не нашел у него, и что больше этого он ничего не знает.

– Нет еще свидетелей? – спросил мистер Фенг.

– Нет, ваша милость! – ответил полисмен.

Мистер Фенг сидел несколько минут молча, а затем, постепенно возвышая голос, сказал, обращаясь к обвинителю: