– Тёмные вы тут, отстали от жизни, – ну это кто ещё темней. Почти месяц пребывания в тропиках физиономию Владимира Семёновича превратили в уголёк. Ему теперь в Арапе Петра можно и без грима сниматься.

– Вот певец ты, Володя, замечательный. Поэт вообще великий, а рассказчик хреновый. Целый час рассказываешь, а так и не сказал, что за песня.

– Сщас спою!

Высоцкий пристроил на колени кубинку и грянул.

– Эль пуэ́бло уни́до хама́с сэра́ венси́до.

Оба на! Нежданчик! Чего украли. Как теперь чилийская революция без этой песни. Ну, хотя, ничем хорошем один чёрт не закончилась.

Высоцкий в конце разошёлся. Стал просто лупить по струнам. В результате одну таки порвал.

Вещь. В сто раз лучше, чем у самих чилийцев.

– Уже вся Куба, вся Мексика поёт. Да, вообще вся Южная Америка. А вы и не слышали.

– А мы и не слышали. Несправедливо это. Кубинская медаль у тебя есть, теперь Мексиканский орден, а наших наград нет. Я сегодня же напишу представление на орден Дружбы.

– Может, обмоем это дело тогда? – взвился Семёнович.

– А надо?

– Так ещё повод есть. Мы с Джанеттой Боске пожениться решили.

– С Боске? Дочерью члена Политбюро КПК? Негритянкой? Ростом под два метра? – Штелле ржал. Внутри. Ещё обидится.

– Ничего и не два. Ну, повыше чуток.

– А папа знает? – чуток. На голову!

– Знает.

– А как же Татьяна Иваненко? Людмила Абрамова? – ох, не хорошо на душе.

– Разведусь с Людмилой. Завтра на развод подам. А Татьяна что – увлечение.

– Ну, ты сам себе хозяин, – может негритянка и лучше Марины Влади. Там её сынок Игорёк, вроде и подсадит Высоцкого на наркотики. Теперь уже могут и не встретиться. Пятый Московский международный кинофестиваль, который открылся 5 июля 1967 года в Москве, прошёл без Высоцкого. Давно уж закончился. Уехала и «Колдунья».

– Дак, что отметим, приходи вечеров ко мне. Друзья подойдут.

Стоп. Друзья. Как бы его чуть оторвать от друзей.

– Подожди про друзей. Ты про Боске пока поясни.

– Ну, Джанетта с Крыльями Родины из Пуэблы-де-Сарагоса полетела в Лос Анжелес, а нас с цыганами и Левко назад на Кубу. Там ещё одни концерт дали и домой. Вчера вот вернулся.

– Так твоей Джульетты теперь два месяца не будет. Президент Columbia Records Клайв Дэвис заключил с «Крыльями» контракт на сорок концертов. Это месяца два. Не успеешь ещё на ком жениться?

– И ничего не Джульетты. Джанетты. Дождусь. Так что с «отметим»?

– Володя, ты бы бросил пить. Друзья. Жениться вон собрался на молодой девочке. Давай я тебя пока в Краснотурьинск отправлю. Будешь песни писать, испанский учить. Потом Джанетту свою русскому обучать.

У неё там квартирка однокомнатная. Пока один поживёшь. Потом уместитесь думаю. Уместитесь?

– Ох, странный ты человек, министр. Самое обидное, что всегда прав. Так и хочется из-за этого чего против твоих советов сделать, – взял гитару стал снимать порванную струну, – Выписывай командировку в свой Краснотурьинск.

Здорово.

Интермеццо 5

В Киеве напротив общественного туалета стоят два бандеровца и беседуют:

– А що то за літера «М»?

– Там москалі какають!

– А літера «Ж»?

– Там жиди какають!

– Тю, а ми де будемо?

– Наша Україна, де хочемо, там і серемо…

– Проходи Семён, – Брежнев поднялся навстречу гостю, взял под локоть, повёл к двум креслам у журнального столика.

– Слышал, приболел, Леонид Ильич? – Цвигун грузно плюхнулся в маленькое для его комплекции кресло, еле протиснулся между ручками.

– Ерунда, на охоте ногу подвернул. Прошло уже, – но генерал видел, что ещё прихрамывает Ильич.

– Принёс письмо, Леонид Ильич. Это копия, с оригиналом работают эксперты.

Брежнев взял лощёные листы фотобумаги, перетасовал как карты. Три небольших листа и не больно много текста.

– Что скажешь, Семён? Интересно?

– Перебор, – Цвигун хотел добавить, но Брежнев жестом остановил его и углубился в чтение. Читал. Вздыхал. Кхекал. Хмыкал. Свистнул даже. Потом глаза прикрыл. Потом открыл.

– Перебор, говоришь. Не заметил, что письмо отличается от других. Фактов меньше и они другие.

– Заметил. Зато какие. Что там, маньяки, предатели, фашисты недобитые. Приятно, но мелочь. А это две бомбы. А третий листок не вписывается, словно для количества добавлен.

– Для количества? Как думаешь, генерал, может это быть и в самом деле сын Сталина Яков? – Брежнев достал пластмассовую зажигалку Бик, неделю назад Цвигуном и подаренную, и зажёг сигарету. Покрутил зажигалку, – Красивая. Где взял?

– Инопланетянин наш подарил десяток. Ему его миллионер привёз. Ящик целый. Сам видел.

– Так что Яков?

– Леонид Ильич, аналитики уверяют, что текст составлял русский человек.

– А ты думаешь Яков грузин? Он, поди, на грузинском и разговаривать не мог. Не аргумент это. Ну, потом. Есть намётки по кукурузнику?

Цвигун подобрался. История тёмная. Нет, Брежнев не замешан, но кое-кто из персонажей ведь вполне себе жив и у руля.

– Ждём ваших указаний, Леонид Ильич.

– Давай на минутку представим, что это – правда, и Хрущ признается. Что это нам даст? – Брежнев загасил сигарету и сразу же достал из пачки новую. Волнуется.

Генерал обратил внимание, что сегодня не обычные, не «Новость», сегодня редкие «Столичные». Ещё как волнуется.

– Есть ведь и другие тайны. Пойдут довеском. Да и на ряд деятелей будет информация интересная. Можно в узде держать, а можно и придушить этими вожжами.

– Грубый ты человек, Семён. Хорошо. Хрущёва незаметно изъять. Применить эту вашу сыворотку правды и выспросить про то, что этот «Яков» написал, правда ли, что Сталина отравили. Там ведь и на самом деле в декабре 1952 года Сталин затеял глобальную реформу политбюро, введя в его состав сразу шестнадцать новых членов. Это революционное кадровое изменение явно было направлено против старых соратников. Могли Берия с Хрущёвым и Маленковым подсуетиться. Берия тогда вообще на волоске висел, активно шло следствие по Мингрельскому делу, направленному лично против него и его выдвиженцев. Яков вот пишет, прозаключение медицинского консилиума о смерти Сталина. По его словам выходит, что этот официальный документ, хранящийся в архивах, был подписан врачами уже летом 1953 года, через несколько месяцев после смерти Сталина. При этом оригинальных записей врачей за период с 1 по 5 марта не сохранилось, только отдельные черновики. Срочно проверить, – Брежнев не докурив, задавил сигарету в зародыше.

– Уже занимаемся, Леонид Ильич.

– Откуда? Скажи? Ну, откуда этот Яков всё знает? Как такое может быть? – опять достал пачку вынул последнюю белую трубочку и скомкал и пачку и сигарету, – Пойдём по рюмашке коньяка примем. Голова разболелась.

Выпили, чего ж, не выпить, если есть. Брежнев снял спортивную куртку, остался в рубахе, подошёл к выходу на балкон, но открывать не стал, вернулся и ещё чуть плеснул обоим в маленькие рюмочки.

– Что с американцами? Суки. Удавить обоих, если, правда. Вызвать сюда и удавить. Андропова загнать на Колыму колхозом руководить, если просто дурак. А если враг – расстрелять! – Сунулся за сигаретами в карман, не нашёл, – Дай сигаретку.

Закурили. Брежнев выпустил колечко. Успокоился.

– По молдаванам и бандеровцам. Следствие возобновить. И поспрошайте там с прилежание про жёнушку Хруща. Чует моё сердце, что правду Яков этот написал. Иди Семён. Работы много. Да и у меня хватает. Нужно с товарищами по Крыму посоветоваться.

Глава 6

22

Российские селекционеры скрестили вишню с арбузом. Вишня до предела напоминает арбуз, но не вкусом – она кислая, не размером – она мелкая, и не цветом – она красная, а количеством косточек.

– Фима, ты слышал, украинские селекционеры двухголовую породу коров вывели?

– Ну, Моня, молока-то от этого не прибавится…

– А поголовье?!

Шабуров был зол до предела. Просто до точки закипания.

– Марк Янович, давай звони Тишкову! Ругаться буду!

Шабуров был зол до предела. Просто до точки закипания.

– Марк Янович, давай звони Тишкову! Ругаться буду!

– Вениамин Иванович, вы успокойтесь, вон водички хлебните. А может водочки? Есть у меня. Вам сейчас и не помешает, а то инфаркт, какой заработаете.

– Водочки? Нет, сначала набери мне министра этого. Заманил, гор наобещал, навозных. И где тот навоз? – Шабуров снял очки и сунул их в нагрудный карман потрёпанного пиджака с засаленными рукавами.

Рабочий костюм? Кандидат наук и один из самых известных селекционеров страны в будущем? Да, нет. Единственный костюм. Фанатик и бессребреник. Уезжая, Пётр Миронович строго наказал Макаревичу, присматривать за ним и помогать в меру способностей. Вот, видать недосмотрел. Плохо. Так, попробуй, за всем уследи. Одних пчеловодов уже без малого семь десятков. А ведь с трёх начиналось несколько месяцев назад. А если считать не пчеловодами, а пчёлами? Ну, ладно ульями. Почти три тысячи. А в следующем году в июне начнётся роение и их станет ещё больше. И ларчик просто открывается. Приезжайте – построим дом и дадим защиту от дураков. И всё, еду и едут.

Так-то Шабуров ни коим боком к колхозу «Крылья родины» не относился. Работал в питомнике. Занимался своими ивами, привезёнными из Свердловска, а ещё получил несколько сотен пакетиков семян. Из-за кордона. Теперь пытается вырастить. Тут недавно хвалился, что и семена уже с многих цветов собрал. Хорошо, не зря перстень самого шаха Абаза отдали. Жалко до сих пор. При запасе времени и должной проработке вопроса цену могли и вдвое поднять.

– Вениамин Иванович, что случилось-то у вас? – вдруг обойдёмся без звонка министру.

– Две женщины сегодня написали заявление об уходе по собственному. Переходят в подсобное хозяйство. В картофелеводы. К героине нашей. Ольга Михайловна Чесноко́ва – Герой Социалистического Труда. Лично убедился, что за дело дали. Не женщина – трактор. Когда бы мимо её поля не проходил к питомнику, она там ползает. То одна, а то и со всей бригадой. Ведь нашла себе под стать. Ты в курсе, Марк Янович, что она тракториста чуть не избила, когда он приехал картошку окучивать. И вся бригада под колёса бросается. Потом директор подсобного хозяйства приехал. Второй наш Герой. Она на Чистякова с кулаками. И кричит: «Сами всё сделаем, не лезь к нам Константин Николаевич. Что у тебя полей мало? Пусть там пашет, а мы по-дедовски с тяпочкой».

– Не слыхал. И чем закончилось? – Макаревич улыбнулся и всё-таки сходил к сейфу, достал начатую бутылку водки и две рюмочки маленькие, – для нервов.

– Уехали «механизаторы», а Ольга Михайловна со своими татарками с утра до ночи три дня с поля не вылазила. Тьфу! Сбил ты меня, Марк Янович! Ей Чистяков разрешил на два человека бригаду увеличить. Так эта землеройка сразу к моим девчонкам. Из четверых двоих сманила. А у меня ведь гектар почти как у неё. У неё десять, а у меня семь. И как я семь гектар буду с двумя женщинами обихаживать. Всё звони министру! – но водочку взял и, ухнув, выпил, потом снова ухнул, – Звони.

– Ты думаешь, Вениамин Иванович, что Тишков тебе людей из Москвы пришлёт? – Макаревич выпил без уханий и прочих соплей, лишь чуть сморщившись. Тёплая. Но и в груди сразу потеплело.

– А где взять? Объявление в газету два раза давал и на всех стендах в городе расклеил. Не идёт народ. Хватает и полегче работы в Краснотурьинске.

– Нда. Ладно. Наберу.

Тишков выслушал жалобу селекционера. Макаревич подслушивал, взяв трубку параллельного телефона.

– Марк Янович, ты на проводе? – он что, видит через две тысячи километров?

– Слушаю, Пётр Миронович.