Совсем даже без криков и проклятий с угрозами алконавты потрусили за угол. Что ж, теперь сам художник. Набрали в ванну холодной воды и погрузили туда тело. Для верности ещё и притопили. Очнулся, начал сучить ножонками и ручонками. Это против Кошкина-то. Через десять минут купания почти трезвый «творец» предстал голым и мокрым перед Петром. Почему голым? Психология. Голому против одетого тяжелее аргументы «против» придумывать. За время купания Пётр осмотрел «нехорошую квартиру». А ведь и вправду недурной художник. На стенах и на столе – не на кухонном, на рабочем – было полно рисунков-иллюстраций к сказам Бажова. И хороших иллюстраций! Были и другие рисунки. На счастье (художника), и пара Буратин имелась. Вполне. Были даже картины в рамках. Пейзажи Урала, осень, скалы, вода. Красиво.

– Михаил. Ты бросай пить. Я – Тишков Пётр Миронович. Сейчас тебе Вадим сломает один палец на левой руке. Если через неделю иллюстрации к моим повестям про Буратино не будут в редакции, то мы тебя найдём и сломаем все пальцы на обеих руках. Уяснил?

– Не надо. Я всё напишу, – сделал попытку забиться в угол Щировский.

– Надо. Это для тебя же. Вадим, – Кошкин подошёл и за долю секунды, так что художник даже не успел испугаться, проделал «операцию».

Вот только тогда Михаил и испугался, и завизжал, и обмочился. Ещё одно купание – и почти вменяемый соратник.

– Михаил, а ты картины продаёшь? Я бы вот эти две купил, – Пётр указал на две особо удачные картины, изображавшие одно озеро, но в разное время года. Диптих? Или как это называется?

– Так забирайте, только не ломайте больше пальцы, – зашмыгал носом художник.

– Так нельзя. Ты ведь работал. У нас любой труженик получает по заслугам. Так сколько? – ещё не хватало так забрать, а потом товарищ заявит, что ему под угрозой жизни поставили ультиматум – либо картины, любо эта самая жизнь. Ещё и палец предъявит.

– Десять рублей.

– Хорошо. Вот двадцать, за обе, – Пётр вынул из кармана кошель и достал пару «красненьких», – Через неделю зайду в редакцию. Не подведи.

Порадовали только напоследок. Пётр заехал в Суворовское училище. Генерал Тихончук Михаил Павлович был трезв и деловит – спешил. В парадной форме и при орденах с медалями. Немало. Обнял, позвякивая наградами.

– Ну что, Пётр Миронович, считай, получилось. Принято решение создать в Краснотурьинске филиал нашего училища. Подробностей не знаю, приказ ещё не дошёл, где-то в пути. Это так, добрые люди позвонили. Рад, поди? – от небольшого зеркала в углу кабинета прокричал генерал.

Пётр и в прошлый раз заметил громкий голос начальника училища. Война. Скорее всего, последствия контузии.

– Конечно, рад. Спасибо большое, Михаил Павлович. Не пожалеете.

– Уже сто раз пожалел, но песни ты хорошие пишешь, а значит, и человек ты – хороший. А мы, хорошие люди, должны друг другу помогать – иначе нехорошие верх возьмут. Согласен? – отвернулся наконец от зеркала, так ничего и не поправив, генерал.

– У вас ко мне какая-то просьба? Излагайте – всё, что в моих силах, – догадался Пётр.

– Ты Богатикова пришли ко мне на 9 мая.

Ого. Хотя… Нет, всё равно – «ОГО».

– Хорошо, Михаил Павлович. Пришлю, – есть ведь Сирозеев, который за эти три месяца сильно подрос, и есть Градский – в страшных очках, но с чудесным голосом. Выкрутимся.

Глава 4

Событие двадцать четвёртое

Мария Нааб, она же Вика Цыганова, тоже была в Свердловске при делах. Нужна была певица с низким, почти мужским голосом – да те же песни Любы Успенской петь. Ну, и других хватает – «Tombe la neige», к примеру, для гастролей вещь необходимая. Желательно найти девушку с контральто. На худой конец, низкое меццо.

Когда она озвучила свою идею Петру Мироновичу, он заржал.

– Извини, Вика, представил картину. Сидишь ты как Пуговкин, закинув ногу на ногу, тростью помахиваешь и прослушиваешь девиц из консерватории и филармонии.

– И в чём юмор? – обиделась Вика.

– Тебе десять лет. Ладно, девушки будут петь, а вот как на эту сцену будут смотреть преподаватели и разные другие руководители?

– Нам нужна девушка с низким голосом. Ваши предложения? – Вика рассердилась. Это тело доставляло на каждом шагу кучу неудобств. Плюсы? Ну, если считать плюсом прыщики и сопли, то плюсы были. А так – одни минусы. В Краснотурьинске почти привыкли к причудам соплячки, тем более что практически всегда она оказывалась права. Даже побаивались. Ну, и стоящий за спиной Первый секретарь горкома партии. А в Свердловске? А в Москве??? И так ещё лет десять. Ужас!

Отдушиной были репетиции – там забывала о возрасте. Постепенно и окружающие стали забывать. Один Богатиков из хохляцкой вредности всегда начинал со споров. Один раз даже замахнулся на девочку, и это случилось при Петре Оберине – телохранителе и шофёре «папы» Пети, как иногда в шутку называла его Вика. Что уж там сделал здоровущий «Майор» (так его все знакомые называли) и как объяснил зазвездившемуся певцу политику партии – неизвестно, но с тех пор Богатиков ведёт себя как шёлковый, лишь иногда позволяет себе посылать убийственные взгляды.

Ещё бесятся изредка диссидентки, особенно Наталья Евгеньевна Горбаневская. Поэт непризнанный! Нет, признанный – на Западе! О, этот манящий Запад. Там свобода. Там дышать можно полной грудью. И бесполезно что-то говорить, как со стеной. «Tаити, Tаити… Не были мы ни на каком Таити! Нас и здесь неплохо кормят». Ну а Вика была. И на Таити тоже. Особенно потряс Лиссабон. Идёшь себе за гидом по туристическим местам и вдыхаешь запах океана и вечности, запах истории. А сверни в проулок, отклонись от маршрута. Помойка! И, как на всякой помойке, там знатно воняет, особенно в маленьких тесных переулках. Пахнет тухлой едой, мочой, под ногами валяется мусор и бегают крысы. Везде стоят битые, разгромленные машины. Всё в граффити, часто с изображением половых органов. В переходы просто страшно спускаться – это общественный туалет. Даже всякие Гарлемы отдыхают. Проститутки, наркокурьеры – всё на виду. Показать бы этот Запад диссиденткам! И ведь даже не расскажешь. Не поверят и подозрительно спросят – а информация-то откуда? «От верблюда»! Нужно свою страну делать прекрасной, а не захлёбываться слюной от зависти.

– И что же делать, Пётр Миронович?

– Попробую договориться.

Интересно, а есть вещи, о которых не смог бы договориться Тишков? Прямо чудеса. Словно кто подыгрывает. Договорился и тут. С помпой всё пройдёт. В малом зале филармонии, нет, в Камерном зале, состоится прослушивание всех певиц Свердловска с низкими голосами. И ведь всего один звонок секретарю Свердловского облисполкома. Глинских Василий Иванович лично сопроводил девочек и Марка Яновича Макаревича к роялю – в смысле, зашёл с ними на сцену и поприветствовал собравшихся. Но рояль! «Rönisch», Санкт-Петербург, 1909 год. Сказка.

– Это председатель колхоза «Крылья Родины». Все ведь слышали песни к 8 марта и Дню Космонавтики? Это их рук дело. В ансамбль «Крылья Родины» для записи нескольких песен нужна певица с низким голосом. Победительница этого конкурса через месяц будет одной из самых знаменитых певиц страны. Постарайтесь, – и под шёпот тёток и девиц гордо удалился.

Руководитель! Умеет народ на подвиг воодушевить. Вот только насчёт «рук»… Хотя Сенчину с Толкуновой уже и руками двигать научили, не только челюстью. Что можно сказать о самом прослушивании? Долго, нудно, нервно. Сначала пришлось распрощаться с пожилыми толстыми тётками, хотя у одной вполне себе голос – намного выше среднего. Точнее, намного ниже, и с замечательной такой хрипотцой. Заметочку с данными певицы Вика оставила в блокноте. Показывать нельзя, а вот запись на пластинку?

Ещё двоих отсеяла из-за внешности – тоже толстые, и голоса слишком оперные, уже не переучить. Осталось четыре – одно контральто и три низких меццо. Хотелось бы контральто. Оказалось, что не получится – а ведь голос у женщины круче, чем у Шер. Валентина Николаевна Левко пришла из любопытства. Она солистка труппы Большого театра.

– Похвастаться пришли? – насупилась Вика.

– Интересная ты девочка. Ходят по Москве слухи, что все эти замечательные новые песни ты придумала, – погладила по голове, как упирающегося котёнка.

– Только музыку.

– Ну да, ну да. И «Танцы на Марсе»? Туда нужен голос?

– И туда не помешает.

– Жаль, что вы не в Москве. Я бы пару песен с вами записала, – а на вполне симпатичном личике нет сожаления. Как же, оперная ДИВА!

– Жаль, что вы не сможете переехать в Краснотурьинск.

– Где это?

– Там, где будут мечтать побывать всякие Паваротти. Хочется «Грэмми»? А победить в Сопоте? Дать концерт на Уэмбли? Вы будете петь для нескольких сотен избранных – а та певица, которую я сегодня отберу, будет петь в той же Венской опере, в лондонском «Ковент-Гардене», в «Ла Скала» для королев и министров, за гонорары соизмеримые с ценой этого здания.

– Да ты Наполеон в юбке, – снова погладила по головке.

– Валентина Николаевна, мне ещё вон тех трёх будущих звёзд слушать.

– Будешь в Москве, звони, – и протягивает визитку. Хайтек. Точно ДИВА!

Прошла на троечку последняя девушка, аспирантка кафедры сольного пения Уральской консерватории имени М.П. Мусоргского.

– Гибалин Борис Дмитриевич, ректор консерватории, – дядечка, всё это время сидевший в последних рядах Камерного зала, подошёл к Марку Яновичу.

– Рад знакомству. Марк Янович Макаревич.

– А можно и мне вашу девочку послушать? – опа, неожиданный поворот.

– А цель какая? – устала Вика.

– Необычная девочка – и, судя по песням, даже не талант, а просто гений. Я со многими композиторами знаком – всегда есть узнавание. Не скажу, что произведения похожи, но есть общие моменты. А тут ни одна песня не похожа на предыдущую, словно их десятки композиторов писали. И ведёт себя Маша как взрослая.

Ну вот. Что там Штирлиц говорил про провал?

– Тут, наверное, Борис Дмитриевич, дело в том, что я песни как таковые не пишу. Пётр Миронович Тишков их сочиняет и мне напевает, а я просто превращаю его хрипы и стоны в музыку. Аранжировку помогает делать Гофман, это руководитель Краснотурьинского Академического симфонического оркестра, – попыталась выкрутиться Вика-Маша.

– Вот! Час от часу не легче. Человек, не знающий нот, сочиняет песни, без преувеличения великие песни. Девочка десяти лет пишет для них музыку. А человек, который нигде не учился музыке, создаёт академический симфонический оркестр в городе, где даже нет музыкального училища. И он без сомнения справляется с аранжировкой! Мне тут Светланов звонил, пообщались, поперемывали вам косточки. Больше всего это похоже на мистификацию, и меньше всего – на правду. Плюс Фурцева, что с вами носится, как с писаной торбой. Даже не чудеса – за гранью. Ойстрах назвал вас троих инопланетянами. Что скажете? – и голову седую набок склонил, руки за спину завёл. Следователь, блин.

– «На Тау Ките
Живут в красоте —
Живут, между прочим, по-разному —
Товарищи наши по разуму».

Высоцкий тоже нигде не учился, даже в музыкальную школу не ходил.

– И это чувствуется. Мелодии простоваты, – не сдавался ректор.

– Борис Дмитриевич, лет тридцать ведь ваша консерватория работает. А ещё есть Москва, Ленинград, Киев. Подскажете дальше? Десятки консерваторий. Десятки тысяч выпускников. Сколько из них стали писать «великие» песни? И сколько «великих» песен написано выпускниками консерваторий? – решила уделать метра «пигалица».

Ректор не сдался.

– Твоя правда, Машенька. Обидно. Может, выход предложишь? – и опять в позу следователя.

– Борис Дмитриевич, Маше десять лет, – попытался защитить девочку Макаревич.

– То-то и оно, уважаемый! То-то и оно! Так есть выход? – отмахнулся как от мухи.

– Борис Дмитриевич, мне на самом деле десять лет. А выход? Может, нужно больше свободы? Разрешить студентам создавать всякие ВИА, театры миниатюр с использованием музыки. Проводить конкурсы на лучшую песню, – Вика пожала плечами.