– У тебя уже есть идеи? – Борис ткнул Мону локтем в бок, и та вздрогнула.

– А, что? – На самом деле она давно его не слушала и просто шагала дальше вместе с коллегами по направлению к выставке.

– Ну, по поводу призраков. Моих познаний в искусстве едва хватило… – начал Борис, вновь выпятив грудь, как вдруг Бен глухо рассмеялся. – Да, господину Яполиняюнатебяполностью есть что сказать?

– Ты подумал, что Ван Гог – это детская мазня, – пробормотал Бен и захихикал. У Бориса на щеках проступили яркие красные пятна, которые бросались в глаза даже в тусклом аварийном освещении, и он презрительно фыркнул.

– Музыка тебе больше по душе, мм? – После вопроса Моны у вампира заблестели глаза, и он кивнул, а Бен вдруг рявкнул во весь голос:

– Метал навсегда!

Когда они не ссорились, разговоры двух лучших друзей вращались вокруг их группы. Пускай она состояла только из оборотня и вампира, но все их свободное время утекало в этот маленький проект. Впрочем, это также означало, что общение с духами целиком зависело от ограниченных знаний Моны об искусстве.

Собственно, она ведь именно этого и хотела – изучать историю искусств. Вот и выяснится, поможет ли ей ее тайное хобби. Изгнать духов она всегда сможет. Но тогда исчезнет возможность расспросить художников об истинной интерпретации их произведений.

* * *

Музею удалось найти идеальный баланс между современной и уютной атмосферой, необходимой, чтобы заманить посетителей купить дневной билет. Тут было на что посмотреть, потому что мифология простиралась от зарождения колдовства и чудес Рима до китайских драконов и, наконец, Египта. Каждая секция была спроектирована соответствующим образом, и тем не менее во внутреннем оформлении прослеживалась четкая линия – даже буквально. По коридорам между разными выставками Мону, Бориса, Бена и Бербель направляла желтая маркировка на полу. Она вела прямо к мистическим произведениям искусства. Впрочем, самым волшебным в картинах обычно оказывались именно мотив или образ мыслей творца. Только от двух работ на самом деле исходило тавматургическое излучение, от которого сейчас сходил с ума кулон с горным хрусталем Моны. Узкая лента, на которой висел кристалл, резко дернула ее за шею.

– Ауч, – пробормотала ведьма и потянулась назад, чтобы расстегнуть замочек.

– Довольно легкомысленно носить его так близко к горлу. – Борис покосился на нее, приподняв бровь.

– Но он так хорошо смотрится в виде чокера, – прохрипела она и с облегчением вздохнула, когда все-таки сняла украшение с шеи. Реагировал не только горный хрусталь, аварийное освещение в коридоре тоже мигало. Белая табличка на потолке указывала на экспозицию, а часы – на колдовской час: они пришли как раз вовремя.

Слабое электрическое напряжение плохо ладило с паранормальной энергией. С наступлением полуночи большинство ламп погасло. Мона схватила свой фонарик и включила тавматургическую лампочку на полную мощность. Трое ночных охранников осторожно заглянули за угол. Выставочный зал был пуст, повсюду на стенах висели картины в толстых рамах, а скамейки с подушечками приглашали посетителей задержаться подольше. Желто-зелено-фиолетовый луч фонарика Моны осветил помещение, и на некоторых рамах, на окнах, даже на полу блеснули молочно-белые пятна, словно под ультрафиолетовым излучением.

– Фффууу! – вырвалось у Бориса, который мгновенно поднял ногу из невидимой лужи эктоплазмы и потряс ступней. Мона посветила на него и еле сдержала смех. Его правая рука тоже призрачно светилась, и он в панике замахал ладонью. – Фу-фу-фу!

– Борис?

– Да-а? – Он явно испытывал настоящее отвращение.

– Ты… у тебя тут на лице… – Она показала на собственный рот и очертила дугу. Борис в ужасе вытаращился на нее, Бен согнулся от приступа хохота, а Бербель подозрительно весело загромыхала костями.

– Да что такое? – Выругавшись, вампир вытер рот тыльной стороной ладони и вскоре ухитрился весь измазаться в эктоплазме. Отпечатки рук у него на заднице, полосы слизи на шее и след ладони сообщали, что за последние несколько минут Борис как минимум один раз схватился за промежность. Теперь Моне приходилось по-настоящему сдерживаться, а у Бена между тем от смеха выступили слезы на глазах.

– Хватит! Я ухожу, – объявил их раздосадованный коллега и, прежде чем Мона успела что-то сказать, умчался прочь на вампирской скорости.

– И-и как же теперь? – пораженно пролепетала она. На такую неожиданную реакцию она не рассчитывала.

– Не волнуйся, я останусь и присмотрю за тобой. – Взгляд больших карих глаз Бена остановился на ней, и Мона натянуто ему улыбнулась. – Нашему королю драмы срочно требуется принять душ, но я не такой брезгливый. – Он с глухим звуком хлопнул себя по груди и ойкнул, что снова вызвало у Моны тихий смешок.

Немного грубоватое звучание его голоса не подходило оборотню, который при полной луне мутировал в кровожадное чудовище, зато подходил собаке. Будь у него хвост, Бен бы, весело им виляя, бежал рядом с ней. Перед внутренним взором Моны живо предстала картинка, как он носится по лугу за каждой бабочкой и радостно прыгает на чужих людей. Бен был так же полезен, как и психанувший вампир. Ведьма негромко вздохнула.

Едва они свернули в следующий проход, как из глубины коридора послышались громкие вопли. Приглушенный звук с жутковатым эффектом эхо: два сердитых голоса вступили в ожесточенную словесную перепалку.

– Никакой экспрессии, никакой эстетики, никакого смысла! Исчезни отсюда, ты уничтожаешь мою ауру совершенства. – Голос говорил с сильным французским акцентом.

– Прошу прощения? Кто ты такой, чтобы я объяснял тебе смысл своего творчества? Совершенство, не смеши меня!

– Да? Тогда взгляни сюда. Взгляни на этот шедевр!

Эдуард Мане встал перед изображением певца с половиной гитары. Похоже, это произведение было его первой тренировкой, и казалось, что кто-то в гневе проткнул кистью холст. Рядом с дырой виднелись выведенные масляными красками оскорбления, так что Мона догадывалась, почему к этой картине привязались призрачные останки художника. Необычным, однако, оставался второй дух, который парил перед Мане. Выглядел он как носатый старик в берете, который тем временем пренебрежительно взмахнул рукой.

– И это импрессионизм? Пха!

– Как будто ты в этом разбираешься! Я тебя умоляю, что тебя характеризует? Твои портреты? Ни у кого нет глаз на лбу, на лбу! – Мане показал на собственную голову и ткнул в нее указательным пальцем.

– Ах! Я сумасшедший? Это я-то сумасшедший? А кто пытался прославиться благодаря картине с алкоголиком? – возразил разгневанный мужчина. Мона смутно помнила одно из произведений Мане, которое как-то связано с абсентом.

– Теперь она висит в Копенгагене, так что сработало.

– Да, здорово, ты прославился пооооосле своей смерти. А мое искусство…

– Ха! Искусство, – откликнулся Мане.

– Закрой рот! Мое искусство нравилось людям, еще когда я был жив. А особенно женщинам! – Призрак покачал бедрами.

– Ну, ничего удивительного, если у тебя глаза на носу, а рот на заднице, то отдашься и такому, как ты!

Мона, Бербель и Бен остановились на безопасном расстоянии и с неловкостью наблюдали за развернувшейся сценой. Судя по виду оборотня, он бы предпочел побыстрее уйти домой, а скелетиха явно увлеклась видом картины или стены, а может, и потолка, без глаз трудно сказать.

– Так происходит каждую ночь после полуночи и затягивается на целый час. Причем они бросаются эктоплазмой, как будто это краска… – тихо объяснил Бен.

– Это Эдуард Мане и… это Пикассо?

Бербель согласно загремела костями.

Вздохнув, Бен почесал бороду.

– Ну, француз появился вместе с картиной, но откуда взялся второй, мы понятия не имеем…

– И они терпеть друг друга не могут, – сделала вывод Мона. Ситуацию это не улучшало. Призраки, которые возникали вместе, производили в два раза больше энергии, а в данном случае – в два раза больше эго.

– А как я знаменит! – раздался громкий возглас. – Люди все время кричат: «Мане, Мане, Мане!» Даже слагают обо мне песни!

– Они говорят «мани-мани-мани», ты, лягушатник!

И как только Моне окончить этот спор? Два всемирно известных художника, даже более того – их эмоциональные останки, которые определенно друг друга на дух не переносили. Она слишком мало знала о них обоих, ее общие познания ограничивались любовными похождениями Пикассо и названиями самых знаменитых картин Мане. Девушка в растерянности нахмурилась.

– Вы ведь уже в курсе этой ссоры, чем именно Мане так бесит Пикассо?

Бербель тихонечко приподнялась на костлявых пальцах и стала что-то показывать руками. Скрипнув зубами, Мона кивнула и принялась отгадывать шараду. Во всяком случае, нарисованный в воздухе квадрат опознавался легко.

– Картина!

С радостным бренчанием Бербель закивала, а затем изобразила громко ругающегося человека.

– Пикассо!

Скелетиха опять кивнула, после чего взглянула на воображаемые часы.

– Кости! – вставил оборотень.

Мона посмотрела на Бена и закатила глаза.

– Но… у нее же… – начал тот.

Ведьма тут же приложила указательный палец к губам.

– Тихо! – зашипела она.

– Но…

– Сидеть! – Ей послышалось, что Бен действительно заскулил, и Мона виновато улыбнулась. Просто он почему-то был слишком забавным. Будто сама по себе, ее рука поднялась и похлопала его по щеке. Рядом раздался грохот. Удивительно, как сердито Бербель умела греметь костями. Смутившись, Мона вновь повернулась к ней и широко улыбнулась.

На этот раз Бербель еще выразительнее ткнула пальцем в несуществующие наручные часы.

– Поздно? Сегодня? Время! Тогда? Раньше? А, раньше?

Теперь скелет взволнованно закивал.

– Картина Пикассо раньше… Ах, здесь раньше висела одна из его картин? Понятно. А когда позже тут появился Мане, обрывки духов превратились в настоящих призраков, и поэтому они возникают вместе. Типичный феномен, они вызывают друг друга, – вслух рассуждала Мона, а Бербель с довольным видом захлопала в ладоши. По коридору разнесся скрежещущий стук.

– Тихо там, у нас здесь важный разговор! – раздался окрик с французским акцентом. Их обнаружил Мане.

– Что будем делать, Мона? – спросил Бен, однако она лишь беспомощно пожала плечами. Пора действовать. Нужно как можно скорее прервать цикл поведения призраков, или они перестанут вас замечать и перейдут к своему ежедневному сценарию.

– О чем именно они всегда ругаются, только об их искусстве? – уточнила она, и, к счастью, Бербель энергично закивала вместо новых загадок. Надо срочно выучить с ней язык жестов, Мона и так собиралась его учить. – Не ладя между собой, они принижают творчество друг друга, – подытожила она.

– Было бы классно, если бы они обсудили какую-нибудь другую картину, которая им нравится, – заметил Бен, не обращаясь ни к кому конкретно.

Мона моментально развернулась к нему.

– А это идея! – взвизгнула она.

– А? – Но, прежде чем Бен успел переспросить, ведьма обвила этого здоровяка руками и чмокнула в щеку.

– Ты гений!

– Ну… да не. – Он робко усмехнулся, всем своим поведением напоминая застенчивого мальчишку детсадовского возраста, в то время как реакция Бербель выразилась в чем-то наподобие закатывания глаз.

Воодушевленная вспышкой вдохновения, Мона вышла к привидениям.

– Извините, – произнесла она, заработав два невероятно критичных взгляда.

Пикассо осмотрел ее с ног до головы, причем его пустые глаза особенно долго задержались на ее бедрах и груди, после чего криво ухмыльнулся.

– М-мне нужен профессиональный совет! – Сначала отвлечь, чтобы ни один из них не затянул свою привычную пластинку. А какой художник устоит перед подобным желанием?