Не сумев сдержаться, она слегка нахмурила брови.

Кьяра? Кто такая Кьяра, черт возьми? И почему она звонит так поздно?

Морана напряженно отвернулась к окну, сосредоточилась на каплях дождя, каскадом стекавших по стеклу, и других машинах на почти пустой дороге, заметив, что он отклонил вызов. Но она не знала почему: из-за того, что был за рулем, или потому, что она сидела рядом, или попросту был не в настроении.

Но тянущее ощущение в животе, беспокоившее ее самим своим существованием, ослабло. Оно вообще не должно было возникнуть. У нее не должно возникать никакой реакции на то, что женщины с красивыми именами названивают ему среди ночи. У Мораны даже не осталось на это сил. Плохо дело.

Прогнав мысли, наводнившие голову, она предпочла повнимательнее рассмотреть его большую руку, которой он плавно переключал передачи и рассматривать которую у нее прежде не было ни времени, ни желания. Морана разглядела большие дорогие на вид металлические часы с синим циферблатом на его сильном запястье, вены, тянущиеся по тыльной стороне ладони, поросль волос, прятавшуюся прямо под рукавом, и длинные сильные пальцы, интимные прикосновения которых она ощущала внутри. Слегка поерзав в кресле, Морана опустила взгляд ниже и снова взглянула на сбитую кожу на его все еще припухших костяшках. Раны вполне могли остаться со вчерашней ночи, когда он разбил руки о стенку душевой, но все же казались свежими на вид.

Морана уже была готова спросить Тристана Кейна об этом, но заметила, как уголки его губ слегка опустились, и промолчала.

Сейчас неподходящее время. Совершенно неподходящее.

Мили пути пролетали незаметно, пока он уверенно лавировал среди немногочисленных машин, и спустя несколько долгих напряженных минут Морана увидела знакомые ворота его жилого комплекса, который вздымался высоко в неспокойное небо и слева от которого вдали виднелось море.

Двое охранников, стоящих у ворот с пистолетами на поясах, кивнули в знак уважения, когда он въехал на небольшую подъездную дорожку, что вела на подземную парковку. Все пространство освещали белые огни, поблескивавшие на металле оставленных на ночь темных автомобилей. Морана бросила взгляд на припаркованные машины и на миг задумалась, кто еще жил в этом здании, кроме него и Данте.

Но не успела она пуститься в размышления, как Тристан Кейн припарковался возле своего великолепного мотоцикла. Морана взглянула на его темные мощные очертания, и в ее сердце эхом отозвалось страстное желание прокатиться на нем снова, навеянное бесценными воспоминаниями о той первой поездке, о том, когда она по-настоящему почувствовала себя свободной.

Но это желание испарилось, как только она услышала звук открывшейся двери, а повернувшись, увидела, как Тристан Кейн вышел из машины и захлопнул за собой дверь, пока она не успела даже отстегнуть ремень безопасности. У Мораны возникло чувство, что он хотел отдалиться от нее, и она снова отнеслась с пониманием, хоть и испытывала легкую злость. Окажись она на его месте, то, наверное, и вовсе бросила бы его на кладбище и убежала, лишь бы сохранить драгоценное личное пространство. Отчасти она искренне ожидала, что так он и поступит.

Однако, дойдя до частных лифтов, он не стал подниматься, а молча стоял и ждал ее, как и на кладбище. Морана тихонько открыла дверь и захлопнула ее за собой, а затем позволила себе разок провести ладонью по сиденью мотоцикла. Содрогаясь промокшим телом от царящей на парковке прохлады, она поспешила к Тристану Кейну, который стоял в кабине, выставив ногу возле дверей, чтобы они не сомкнулись.

Удивленная этим жестом, Морана вошла в лифт, когда он убрал ногу, а затем набрал код пентхауса. Двери закрылись, и в отражении зеркал показались их промокшие тела. Морана смотрела на картину, которую они собой являли. Тристан Кейн выглядел собранным, его высокая мускулистая фигура была облачена в промокший костюм с галстуком, с которого текла вода, а под прилипшей к телу белой рубашкой отчетливо виднелись мышцы пресса. А Морана – она походила на ожившего мертвеца. Одежда слегка порвана от взрыва, светлая майка приобрела странный коричневый оттенок, и всюду пятна грязи, местами даже на коже. Волосы спутаны и наполовину выбились из растрепавшегося хвоста, бледному лицу только щеки придавали немного цвета, а широко раскрытые глаза слегка покраснели.

По спине Мораны пробежала волна дрожи от контраста, который в этот миг являли их отражения: его смуглая кожа в сравнении с ее бледной; его чистая темная одежда – с ее светлой и испачканной; его высокая широкоплечая фигура – с ее миниатюрной, соблазнительной. А еще от силы, покалывавшей ее кожу, которая исходила от самого его естества, даже когда Тристан Кейн был в таком потрепанном состоянии и совсем на нее не смотрел.

И если еще несколько дней назад мысль о том, как тело этого мужчины прижимается к ее телу, попросту возбуждала ее (пусть даже непостижимо сильно), то сейчас внутри нее царило настоящее безумие. Восхищение и вожделение, сострадание и похоть, гнев и желание слились в жгучую смесь, которую она ощущала внутри. И Морана знала: пускай сейчас не время, однажды она заполучит его снова – и в этот раз они оба будут обнажены, соприкоснутся кожей, а его пот, запах и шрамы оставят на ней свой след, как и она оставит свой на нем.

Он станет ее погибелью. И она погубит его в ответ.

Но сейчас не время.

Сделав глубокий вдох, чтобы собраться с мыслями и дать им обоим время осознать события минувших суток, Морана взглянула на него и вспомнила, как впервые вошла в этот лифт вместе с ним. Тристан Кейн стоял, прислонившись к задней стенке, всего в полуметре от нее, и уткнулся в телефон, ни разу не подняв головы и не встретившись с ней взглядом. Отсутствие зрительного контакта казалось странным. И теперь, когда он спрятал от нее взгляд своих удивительных глаз, Морана поняла, как привыкла полагаться на них, чтобы понять его мысли.

Она не сомневалась: ему известно, что она наблюдает за ним. Но все же он намеренно не отводил глаз от телефона.

Шумно выдохнув, Морана стала растирать руки, чтобы согреться, и почувствовала легкую боль на месте раны. Наконец двери разъехались, и перед ней открылся величественный вид города под дождем за окнами, которые она так сильно полюбила и от которых у нее всегда на миг перехватывало дыхание.

А затем до нее донеслись сердитые голоса.

Один громкий мужской. Второй мягкий женский.

Совладав с удивлением от того, что застала здесь Амару и услышала Данте, совсем не похожего на самого себя, Морана осталась стоять на месте и посмотрела на мужчину рядом с ней, который убрал телефон и обратил внимание на людей в квартире.

– Ты не имела права! – со злостью в каждом слове прокричал Данте. Морана еще никогда не слышала, чтобы он так повышал голос. – Не тебе было об этом рассказывать.

– Я не могла стоять в стороне и позволить ему загубить себя или ее! – ответила Амара все таким же тихим и хриплым голосом, но достаточно твердо, чтобы Моране стало ясно: она настроена серьезно. – Я видела, как он делал это годами, и больше не могу это выносить.

– Речь не о тебе, черт подери! – заорал Данте, и Морана вздрогнула. – Хочешь рассказать кому-нибудь, откуда у тебя этот шрам? Вперед. Расскажи всем. Но ты не имеешь права рассказывать, как он получил свои, Амара! Я рассказал тебе все это по большому секрету, а ты выдала его! Ты предала его. Как. Ты. Могла. Черт. Возьми?

– Ты обвиняешь меня в предательстве? Боже, порой я тебя не узнаю, – еле слышно произнесла Амара. В ее голосе закипала ярость, а тон был совершенно не таким, каким она говорила об этом же мужчине всего час назад. – Да, я рассказала невинной женщине, которая непричастна к случившемуся с ним, о том, почему ее жизнь оказалась поставлена на карту. Я рассказала правду о нем женщине, которая делает его таким живым, каким я не видела его никогда прежде. Если в результате моего предательства он обретет шанс на лучшую жизнь, тогда я еще сотню раз предам вас обоих! Она имеет право знать, а он заслуживает шанс!

– Только не начинай опять, – выпалил Данте. – Все чертовски просто. Мы доверяли тебе, а ты предала наше доверие. Это была его история, и он бы сам открылся ей, если бы хотел. Он этого не сделал.

– Потому что боится, что это все изменит! – вскричала Амара, напрягая нежный голос. – А все и нужно изменить, неужели ты этого не понимаешь?

– Только не так.

На миг наступила тишина, а потом Амара тихо спросила:

– Ты злишься, потому что я предала его или потому что предала тебя?

Умница!

Морана молча поддерживала единственную женщину, которая стала ей подругой и сумела умерить пыл орущего мужчины своим нежным, исковерканным голосом. Ее наполнило нечто похожее на гордость.

Прежде чем в квартире прозвучало еще хоть слово, стоявший рядом с Мораной мускулистый мужчина, который с каждым произнесенным словом напрягался все больше, вышел из лифта и устремился прямиком в обеденную зону, откуда доносились голоса. Морана поспешила за ним, отставая на несколько шагов и кусая губы в попытке держать мысли при себе.

Она остановилась на пороге гостиной и увидела Данте и Амару, которые застыли на месте в считаных сантиметрах друг от друга, но оба уставились на Тристана Кейна округлившимися глазами. Данте на миг бросил взгляд на Морану, оглядывая ее с головы до ног, и его внимательный взор на долгое мгновение задержался на ее губах, отчего она вдруг осознала, как сильно они припухли. Морана неотрывно смотрела в его темные глаза на встревоженном красивом лице. Покачав головой, он стремительно отошел к окну и приковал сердитый взгляд к открывающемуся за ним виду.

Какое-то время Амара вовсе не смотрела на Морану – она глядела на мужчину, что стоял рядом с ней. Выпрямила спину, подняла подбородок, однако на ее лице не отражалось ни капли раскаяния. Морана почувствовала, как ее уважение к этой женщине на порядок выросло, поскольку попасть под влияние взгляда Тристана Кейна, способного прожигать дыры, было чертовски страшно.

Покосившись на него, Морана увидела, что он смотрит на Амару, плотно стиснув челюсти.

Никто не проронил ни слова.

Казалось, напряжение между этими двумя нарастало до такой степени, что Морана на миг задумалась, а не вмешаться ли. Но потом уловила, как дрогнули его губы.

– Поезжай домой, Амара.

Его голос – этот голос виски и греха – прозвучал впервые за несколько часов, когда он тихо обратился к ней с требованием и вместе с тем просьбой.

Амара кивнула безо всяких возражений и объяснений, взяла сумку со стола и прошла мимо них к лифту. Остановилась возле панели управления и, обернувшись, посмотрела на глядящего в окно Данте сердитыми темно-зелеными глазами.

– Хватит быть трусом, Данте, – негромко выпалила она в его сторону. – Уже давно пора, мать твою.

Ничего себе.

С этими словами она вошла в лифт, и двери за ней закрылись.

Что ж.

Но, похоже, этим все не закончилось. Изумленно вскинув брови, Морана наблюдала, как Данте сжал руки в кулаки, схватил вазу с ближайшего шкафчика и швырнул ее на пол, разбив на сверкающие осколки. Вздрогнув от внезапного громкого шума, с которым прекрасный хрусталь разлетелся вдребезги, усеяв весь пол, Морана сделала резкий вдох.

Она слишком устала, была слишком измотана, чтобы становиться свидетельницей новых, более сильных эмоциональных потрясений, во всяком случае до утра. В каком-то смысле Морана даже была благодарна Тристану Кейну за то, что тот хранил молчание и не становился яростным вихрем, в который порой превращался. Сейчас ей нужно успокоиться, чтобы не стать похожей на эту вазу на полу, рассыпавшуюся от силы, которую не смогла выдержать.

А потому, зная, что лучше уйти и оставить мужчин наедине с размышлениями, а самой обработать рану, Морана отступила.