Печать на ладони Антона вспыхнула, прижалась к чужому темени. Домовой открыл глаза, бегло осмотрелся. Сидящий на стуле боярин вызвал у лежащего некое подобие ухмылки.

– Здравствуйте, Фрол Карпович.

– Ты меня знаешь? – холодный взгляд из-под седоватых, кустистых бровей немигающе изучал подозреваемого.

– Мы встречались. В девятнадцатом году. Под Царицыном.

Серёга, сперва не понявший, какое отношение имеет 2019 к давно переименованному в Волгоград городу, всё же догадался отмотать назад ещё сотню лет и теперь тихо изумлялся упоминанию событий прошлого века вот так, походя.

– Врёшь, – прозвучало утвердительно. – Там – верно, довелось отметиться. Но тебя я не помню.

– Я вас видел. Вы меня – нет. В те дни хозяина дома, которому я служил, врангелевцы шлёпнули по оговору. У них падёж лошадей начался, искали виновного. Заподозрили в колдовстве знахаря, Охольского. Вы параллельно разбирались.

– Охольский? – переспросил боярин, оглаживая бороду в задумчивости. – Потомственный травник? Жаль мужика… Великим талантом владел. Институт медицинский вольнослушателем посещал до революций, лекарем с дипломом мечтал стать… Всех на ноги поднимал, что скотину, что человека. Только связался не с теми. Лошадушек твой хозяин взаправду травил.

– Да, – домовой заворочался, усаживаясь. – Ему золотом заплатили. Он отработал.

– Зарезав двух беженцев, – жёстко, зло прервал разгулявшиеся воспоминания шеф. – На их кровушке декокт смастерил да по колодцам велел мальчонке разлить. Как же, помню, хлеба пообещал голодающему. Тогда мало не полк кавалерийский вымер. Людей спасли, животину – нет… Плохое ты припомнил.

– Я за него не ответчик. А вспомнил к тому, чтобы упростить ситуацию. Мне прекрасно известно, кто вы и какую организацию представляете. Я тоже иллюзий не строю. Давайте заканчивать.

Про недавнюю попытку сдаться добровольно он и не заикнулся.

Помолчав, Фрол Карпович скрестил руки на груди, попытался откинуться на несуществующую спинку стула, однако вовремя опомнился, едва не упав. Расправил плечи, рыкнул:

– Имя?

– Фёдор.

– Отравительствовал?

– Не совсем.

От такого ответа инспекторы синхронно ощутили подспудное желание высказать недомерку что-то едкое, однако перебивать шефа не решились:

– Подробнее.

– Оставлял возможность выжить.

– Ага… – на этот раз проняло даже боярина. – Травил по своей воле?

– Исполнял указание.

– Чьё?

– Матери последнего владельца этого дома.

– Она приказала умертвить женщин?

– Сестёр, – поправил Фёдор. – Это сёстры. Разные фамилии из-за замужества.

– Причина?

– Они пытались отравить его сына, Геннадия. По очереди. Оба раза я его спас.

– Как так?

– Дуры, – равнодушно пожал плечами домовой. – Генка после армии, в шестьдесят четвёртом, сюда попал, в колхоз. Прижился. Парней его возраста в округе мало водилось. Война сильно прошлась… Или гораздо моложе, или старше, но мало. Зато девушек в округе – цветник. И каждой хотелось замуж. В Игнатовке подходящей кандидатуры не нашлось в силу… чудаковатости парня.

– Поясни.

– От природы добряк, – с готовностью ударился в подробности подозреваемый. – Книжный ребёнок. Мир представлял больше по романам и повестям. Читать обожал. К девушкам тоже относился возвышенно, пылинки сдувая. Стихи им ночи напролёт декламировал. За то его многие и сторонились, покручивая пальцем у виска.

– Ну да, непривычно, – согласился боярин. – С деревенскими проще надо, понятнее. Но нежно… А опосля на сеновал?

– Если бы, – поморщился рассказчик. – Туда он не добирался. Боялся разрушить придуманные идеалы. Ограничивался букетиком и чмоком в щёчку на прощанье.

– Дурик, – вырвалось у Антона.

Домовой покосился, но промолчал. Сергей выразился помягче:

– Не от мира сего.

– Подходит, – связанный для удобства подтянул колени к груди. – Таким и прожил жизнь.

– Складно баешь, – начальство одобрительно шевельнуло бородищей. – Про отравительство и позабыли почти. Вертайся к сути.

– Особо рассказывать и нечего. У Охольского имелась дочь. Выросла, вышла замуж за Вячеслава Гашкова. Тоже имела склонность к знахарству и ведьмовству. Я с ней в дружбе жил. Достойная женщина. Интеллигентная, библиотекарем работала. Сын её, Генка, после армии с матерью общался мало. Она его навещала периодически, однако в личную жизнь до поры не лезла. И, вот как-то по её приезду, Генка обнаружился при смерти. Соль с кровью по всему дому попрятана. Нашёптанная… Мать сына выходила, а потом расследование провела. Оказалось, это Жижина Людка, из Рахматово, умертвить пыталась. Сходила к какой-то бабке, та ей инструкцию и выдала.

– С чего бы? – потребовал ясности Фрол Карпович. – По дури аль от обиды?

– Там глупо вышло, – домовой пренебрежительно дёрнул уголком рта. – Несмотря на странный характер парня, собирались уже свадьбу играть, как вдруг её младшая сестра, Зойка, соплюха совсем, завидуя чужому счастью, наплела про Генкины многочисленные измены. Фантазия у девочки оказалась богатая, язык подвешенный – сестра поверила.

– Понятно… Дальше!

– Генка выжил, получил от матери нагоняй и меня в придачу. Я отказывался, не хотел в Игнатовку перебираться, бросать свой привычный дом, но она цепь зачаровала, под крыльцо её к земле пристроила и уехала в слезах.

– Причина?

Ответил Фёдор не сразу. Помолчал, поигрывая желваками и точно определяясь, сколько можно рассказать, а сколько нет.

– Охольский для многих остался плохим. А я от него много хорошего видел.

Настала очередь Фрола Карповича призадуматься. Он хмурил брови, тёр подбородок, но делал это всё молча, без комментариев. Придя к каким-то выводам, буркнул:

– Что я не знаю про твоего Охольского?

– Колдун, знахарь, немного управлял чужим разумом… – начал перечислять задержанный, однако боярин его оборвал:

– Не то! Пошто служишь его семейству, аки цепной пёс?!

– Он кто-то вроде раба, Фрол Карпович, – тихо вмешался Швец, наблюдая за реакцией маленького мужчины.

Тот напрягся, но отрицать или отговариваться не стал.

Шеф кивнул.

– Я так же мыслю. Не по своей воле отравительствовал. Наказ выполнял. Правда?

– Да…

Антон, видя в начальстве понимание, всё так же негромко продолжил:

– Серёга, когда могилу осматривал, заметил проклятый предмет под землёй. Слабенький. Из него и эманации для соли брались. Что там?

Последнее адресовалось Фёдору.

– Ошейник, – нехотя выдавил он. – Хозяин меня перед Первой мировой изловил. В слуги назначил. А чтобы я себя вёл смирно, привязал.

– Каким образом? – незаметно роль задающего вопросы перекочевала к призрачному инспектору.

– Обыкновенным, – грустно усмехнулся домовой. – Отвар из особых трав, жертва, ещё что-то… я не колдун, плохо разбираюсь. Потом мы неожиданно подружились. Хотите верьте, хотите нет, но так случилось. В ночь, перед расстрелом, он меня хотел отпустить, прощенья просил. А я в ответ поклялся семью его беречь. И от предложенного подарка отказался. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно.

– История с Жижиными?

– Чистая правда. Дочка моего хозяина… и друга знала про ошейник. Вот только при всей её интеллигентности, жёсткая была женщина. Когда всплыло о проделках младшенькой и поступке старшей, сгоряча захотела их на тот свет отправить. Генка отстоял… Упросил не обижать. Тогда она взяла с меня слово, что если ещё хоть одна попытка…

– Гашкова что, действительно дважды пытались прикончить? – поразился Сергей, прерывая хранимое до этого молчание.

– Самое смешное, да. Зойка, как подросла, назло сестрице парня начала обхаживать. Позлить хотела. Мол, я твоего бывшего себе заберу. Кокетничала, глазками стреляла, намёки делала. Тот и повёлся, как телёнок… А когда ей надоело, тоже с солью поиграться решила. Ради развлечения, посмотреть, правда сработает или Людка дурью маялась? Заговор где-то узнала… Пришла в дом, рассыпала тайно. Я всё видел и меры тут же принял.

– Такая язва? – неподдельно удивился шеф, и Иванов ответил за домового:

– Та ещё сволочь. Я с ней общался.

Напарник утвердительно качнул головой:

– Редкая жаба. Она и сейчас людям нервы расчёсывает.

Лирическое отступление быстро закончилось под басовитый рокот боярина:

– Что потом?

– Генкина мать об этом узнала. Не от меня, – акцентировал Фёдор. – Зойка сама раззвонила по всей округе. Считала, что забавно пошутила. Пошла к Жижиным, поскандалила, наговорила лишнего. Отец сестёр вызверился, и хотел Генке череп проломить. С топором заявлялся… Младшенькая ему наплела с три короба про то, как бывший Людкин ухажёр её хотел обесчестить в укромном углу и прочую чушь, а тот родной дочери поверил, естественно… Генку спасло только то, что он в район уехал, по делам. Мать разбиралась, она ещё тут гостила. Когда взбешённого родителя выпроводила, меня позвала и потребовала исполнить клятву, данную её отцу. Сгоряча хотела, чтобы я прирезал всех обидчиков. Одно слово, мать…

– Короче.

– Можно и короче, – не стал спорить домовой. – Я не хотел ничьей смерти. Да, дуры, да, нехорошо вышло. Но убивать… Чтобы хоть как-то успокоить разгневанную дочь хозяина, отговорить от мести, согласился, но с условием, что сам выберу место и время. Кое-как убедил.

– И сколько ты им отмерял до исполнения приговора?

– Первоначально? Семьдесят пять лет жития. Правда, умолчал об этом.

– А если бы умерли? До такого возраста ещё дотянуть надо.

– На то и рассчитывал. Генку на север спровадил, вахтовиком, сам тут остался. Надеялся, позабудется. Его мать ещё несколько раз приезжала, но уже не так свирепствовала. Успокоилась. Или поумнела. Напоминала про зарок, однако больше по старой памяти, чем действительно смерти жаждала. Когда Гена умер, она ещё живая была. Успела к самым похоронам. Тихонечко у сыновьего изголовья постояла, простилась, местные на неё и внимания не обратили. Имущество обсуждали, кому что достанется. Прямо у могилы переругались… А она в гроб мой ошейник засунула. Вечером, перед отъездом, вызвала меня и напомнила про клятву. Про проклятие сообщила, наложенное на ошейник. Смысл прост. Если хоть одна из сестёр умрёт без отмщения, то я… Знаете, она так и не придумала, чем наказать. Сердцем закляла. Я почувствовал. Что-то страшное… – косая усмешка покорёжила маленькое лицо. – Морозно говорила, как последнюю волю излагала. Считала, что из-за этих сестриц у её сына семейное счастье не сложилось.

– Ну а ты? – с несвойственным ему сочувствием подтолкнул рассказчика боярин.

– Честно ответил, что не хочу смертей. Просил забыть, отступиться. Упирал, что девкам и так чуть-чуть осталось. Покаялся в старом обмане, про то, что о семидесяти пяти годах не признался, о надеждах своих, что всё позабудется. Но старые люди упрямы, да и подкосил её уход Геннадия… Она настояла. Отвертеться я не мог. Слово дадено, нарушать нельзя.

– Почему? – не понял Иванов. – Как я вижу, все Гашковы умерли. Ты никому ничего не должен.

– Потому что они были моей семьёй. Я – последний из них. Других Гашковых-Охольских нет.

У инспектора перехватило дыхание. Он, на долю секунды, представил на месте Фёдора Машку, припомнил всю ту заботу, всю ту родную нежность, которыми кицунэ старалась наполнить каждый миг его жизни, и внезапно для себя осознал: «А ведь она тоже бы сдержала слово. Наплевав на всё».

Грёбаная евгеника… Повыводили ронинов(*).

Мотивация домового всё более становилась объяснимой.

– И один чёрт попробовал всех обмануть. Рискнул дать Жижиным дотянуть до старости. Они замуж повыходили, детей нарожали… Женщины дотянули до семидесяти пяти каждая? – задержанный нехотя кивнул. – А потом сделал то же самое, что и сёстры. Они должны были догадаться, что им подкинули… Но не смогли. Не заметили или забыли.