– Это невероятно! – воскликнула мама, держа в руках портрет мужчины с волосами, присыпанными пеплом, и глубокими тёмными глазами. – Ты ведь никогда не рисовала! Это чудо! – мама не верила своим глазам.

– Он красивый, – сказала она чуть позже, когда эмоции улеглись, но я видела, как мама тревожится. Внезапные художественные способности дочери совсем не обрадовали мать, а после её ухода пришёл врач.

– Надо сделать ещё пару тестов, – мягко произнёс мужчина. – Мало ли мы что-то упустили.

– Я хочу домой, – бесцветным голосом произнесла я, глядя в окно, за которым нехотя просыпалась ранняя весна. А в душе завывала вьюга. Но самое ужасное, что я хотела домой, но не в трёхкомнатную квартиру на Сенной, а в какой-то другой дом, неизвестный мне.

– Рано ещё говорить о доме, Алёна Валентиновна, – добродушно возразил врач. – Ваша мама волнуется, да и мы тоже.

– Это просто рисунок, – сдерживая злость, произнесла я.

– Был повреждён мозг. Мы должны тщательно всё проверить. Вы же не хотите умереть от внезапного инсульта?

Я могу умереть от одиночества и разрыва сердца, но не от инсульта, грустно подумалось мне. От моего апатичного состояния и ощущения надвигающейся депрессии мне становилось только хуже.

С каждым днём стены давили всё сильнее, хотелось выбраться, закричать, вздохнуть поной грудью, но что-то мне подсказывало, что свежий воздух и возращение домой не помогут.

Мою голову проверили вдоль и поперёк, но так и не нашли причину возникновения моего художественного таланта. Никто не смог объяснить, почему я вдруг стала отлично рисовать.

Вся палата была завешана рисунками забавных существ: черти, тролли, орки… только при взгляде на них на моём лице расцветала улыбка. А мама хмурилась и отводила взгляд. А мне нравились их смешные упругие хвосты, эти забавные троллиные уши и даже выпирающие клыки…

Нравилась девушка с горящими жёлтыми глазами, чьи каштановые волосы подхватывал колючий ветер, и мужчина рядом с ней тоже нравился. Я водила по ним дрожащими пальцами и хотела плакать. Чувствую, Кащенко не за горами.

Только после трёх недель мучений меня выписали. Ровным счётом ничего не изменилось. Слабость, хоть и уменьшилась, осталась при мне, и тошнота никуда не делась.

Про апатию и говорить не стоит. По ночам мне казалось, что умираю…

Двадцать вторая. Внезапно…

По возвращении домой мне устроили праздник. Собрались друзья с универа, мамины подруги, её мужчина…

Высокий и респектабельный Эдуард сразу расположил меня к себе. Несмотря на высокий статус в обществе, он простой, житейский мужик. Как-то с первых слов мы нашли общий язык. С ним мне даже почудилось комфортнее, чем с мамой.

Он не смотрел на меня с жалостью, не видел разницы «до и после», просто потому что не знал меня раньше. И такое его непредвзятое отношение сразу расположило.

Маме мужчина подарил букет красных роз, а мне – белых, сразу же признался в своей банальности и предупредил: «Не ждите от меня оригинальности, девочки. Но вниманием не обижу». На этом и сошлись. Говорю же, «Эдя» – как зовет мужчину мама – свой в доску.

Сидя в гостиной, кто-где, ребята закидали меня вопросами, на которые у меня не было ответов. Ну откуда мне знать, как там? Начать сочинять? Да и не помню ничего, пустота. Даже нет ощущения, что меня полгода не было. Словно прилегла поспать. Поэтому отвечала просто: «Нормально там…», – а у самой сердце до боли сжимается, как будто я нечто важное упускаю. Морщусь, виски тру, а ничего не понимаю.

А потом мне часа три рассказывали о том, что в университете происходит и как живут журналисты. Нормально живут: практику проходят, на телевидение приглашали. Маринка, вон, у депутата Ленинградской области интервью брала. Все ждут моего возращения в новом учебном году. Говорят, тоска без меня. Некому деятельность разворачивать. А я вдруг поняла, что вообще не хочу возвращаться. Никуда. И журналистика мне вдруг неинтересна стала. С трудом отсидела этот вечер и сильно устала.

Когда гости разошлись, взяла альбом, с которым с некоторых пор не расставалась, и вышла на балкон.

К моему удивлению следом вышел Эдуард. Он давно скинул строгий пиджак и галстук, оставшись в голубой рубашке и серых брюках. Молча встал и достал сигарету. Посмотрел на меня, помял фильтр и убрал назад в пачку.

– Ну что ты, Рыжик? – без сочувствия спросил мужчина. Просто, словно о погоде спрашивает. И странно, мне не было противно, не захотелось поправить мужчину, как делала это с мамой. Хотя каждый раз, когда меня звали «Рыжик», душу наизнанку выворачивало.

– Плохо, когда ничего не помнишь, – призналась я, снова рисуя «монстра», как говорит мама. А мне нравился этот каменный монстр. Если во Вселенной есть Бог и Дьявол, то второй вполне мог быть таким.

– А есть что вспомнить? – мужчина высунулся из окна, глядя вниз.

– Наверное, – пожала плечом и отложила альбом. Руки были цветными от мелков. – По крайней мере, меня не покидает такое ощущение.

– Раз не покидает, значит, вспомнишь, – поворачиваясь, произнёс Эдя. – Ты главное не грусти, мать не расстраивай. Всему своё время. Ты девочка умная, всё вспомнишь, – мужчина растрепал мои волосы, заставив сердце биться чаще.

– Вы правы. Спасибо, – улыбнулась и вышла.

С этого момента я и правда стала грустить меньше. При маме старалась не рисовать, а рисунки больше не вешала на стену, кроме одного. Мужчины с глубокими глазами…

***

Через неделю адаптации я вдруг занялась шитьём. Вот в жизни иголки в руках не держала. А тут села и решила куклу сшить.

Эдуард быстро встал на мою защиту, когда мама снова запричитала, что я сильно изменилась.

«Подумаешь. Ну чем ей дома заниматься, ты ведь никуда не пускаешь, кроме больницы, никуда и не ходит. Девке скучно, вот она и ищет себе развлечения. Пусть лучше шьёт, чем по подвалам с наркоманами шарится». Я только кивала, полностью Эдю поддерживая.

– Худенькая совсем, доча, ты стала, – сетовала утром мать перед работой. Эдуард намазывал тост.

Подавила приступ тошноты, сглотнула и взяла протянутый мужчиной хлеб.

– Меня тошнит от ваших витаминов и процедур, кусок в горло не лезет, – тихо произнесла, ощущая, как взбунтовался желудок, рот наполнился слюной. Обычно до такого не доходило: помутит немного и отпустит.

– Потерпи, солнышко, – улыбнулась мама и погладила меня по голове. – Немного осталось, у тебя иммунитет совсем слабый, тебе восстанавливаться нужно.

– Ну всё, не дави на девочку, – мягко возразил мужчина. – Поправится, – уверенно констатировал он, сразу мать успокоив.

Куснула тост, запила молоком и буквально через минуту поняла: зря я это затеяла.

Выскочила из-за стола, сбивая Клауса, сидящего в проходе, и упала на колени, склоняясь над белым товарищем.

Меня выворачивало, а в дверях причитала мама, и кажется, звонила в скорую. После комы за мной несколько ужесточился контроль. Чихнуть даже нельзя.

В итоге из-за меня предки пропустили работу, Эдуард решил меня не оставлять наедине со взволнованной родительницей.

– Женщины такие импульсивные, – пояснил мужчина, держа меня за руку, пока я бледнела на диване, ожидая врача. Я понимающе улыбнулась, ощущая себя значительно лучше, но разве маму убедишь? Сама же говорила: «реабилитация», «требуется время», «организм ослаб», – и сама тут же панику устроила.

Фельдшер в синих бахилах измерила мне давление под причитания матери и сбивчивый рассказ о моём положении «комовца». После этого со мной перестали церемониться, погрузили на носилки, хотя я могла идти на своих двоих, и отвезли в первую клиническую.

К моему счастью, попался толковый врач.

– Месячные когда в последний раз были?

Мои глаза чуть не выкатились на стол. Хорошо, мама в приёмной сидела и не слышала. Её бы удар хватил.

– Эм… доктор. Я вообще-то из комы месяц назад вышла. Я не знаю.

– Я в курсе, Алёна Валентиновна. Поэтому и спрашиваю. Судя по выписке, организм функционирует нормально, к этому времени уже должен наступить новый цикл.

– Может, сбой? – предположила я. – Всё-таки полгода комы…

– Может, и сбой, но пройди-ка ты в кабинет УЗИ. Я сейчас свяжусь с Натальей. Пусть посмотрит придатки.

Послушно кивнула и прошла в указанном направлении. Мама завалила вопросами, но под строгим взглядом Эдуарда притихла.

– Раздевайся по пояс и ложись на кушетку, – велела Наталья в марлевой повязке.

Сделала, как велела, испытывая волнение. Почувствовав лёгкий дискомфорт в области… эм-м… ног, я всё же расслабилась. Нет, удовольствие не получила, но заинтересованно уставилась в чёрно-белый монитор, который был наполовину повёрнут ко мне.

– Так, одно плодное яйцо. Сейчас посчитаем… эм-м-м… судя по размеру, примерно, восемь с половиной недель. Дата последней менструации?

Пришла моя очередь протяжно мычать. Плодное яйцо? Сердце задребезжало так, что думала, потеряю сознание, даже в глазах потемнело.

– Я не знаю, – растерянно сглотнула и посмотрела на узистку.

Женщина снисходительно хмыкнула.

– Безалаберные девки пошли, – укоризненно произнесла Наталья. – Ведут беспорядочный образ жизни, а потому удивляются утренней тошноте.

Меня окатило волной гнева, я даже выдернула… хм-м… аппарат и поднялась.

– Этот вопрос лучше задать моему лечащему врачу, – процедила я, хватая штаны. – Потому что восемь недель назад я была в коме. А вы, Наталья, внимательно читайте карту в следующий раз.

Женщина хлопнула глазами и потянулась за историей.

– Я сейчас всё запишу и снимок распечатаю, – виновато произнесла она, усаживаясь за компьютер. Меня откровенно трясло. – Подождите в коридоре, я сейчас всё вынесу.

Беременна.

Беременна… вот, дьявол! Беременна, чёрт! Как такое возможно?

Ноги не слушались.

Выплыла, держась за стену, и сразу угодила в заботливые руки отчима.

– Что с тобой? – подхватилась мама, вскакивая со стула.

Ещё минуту я просто дышала, приходя себя. Реальность подступала медленно. Может, узистка тупая и просто ошиблась? Давай, Стрельникова, бери себя в руки! Где твой внутренний стержень? Вообще всю хватку растеряла, не Рыжик, а мямля.

– Поздравляю, ты скоро станешь бабушкой, – выпалила я и забрала у Эдуарда воду. – Вы, кстати, дедушкой. Кого бы вам больше хотелось, Эдуард: внучку или внука.

Мужчина заметно побелел, а у мамы дёрнулась щека, и она тут же нахмурилась.

– Алёна! Я уже говорила, что твои шутки слишком циничны.

– А я не шучу, – серьёзно ответила, как раз в этот момент вышла Наталья.

– Вот. Я тут всё расписала. В общем, если хотите аборт сделать, то поторопитесь: срок уже немаленький. Можно только до двенадцати недель, – выстрелила узистка, словно из автомата, и скрылась за дверью.

Мама покачнулась, но её поймал Эдуард.

– М-да… – протянул мужчина. И я была с ним полностью согласна.

Стоило маме посмотреть результаты УЗИ, как началась паника.

– Мы обязаны подать в суд! – закричала женщина, распугивая остальных клиентов клиники. – Это же… это же… – она просто не находила слов от возмущения, а я всё думала о своей беременности, держа руку под кофтой, пытаясь что-то почувствовать. От одной мысли, что я стану мамой, приятное тепло разлилось в крови, рождая на моём лице мечтательную улыбку.

– Мы немедленно едем в прокуратуру писать заявление! – мама схватила меня за руку и потащила на выход. – А потом запишемся в лучшую клинику и сделаем аборт.

На этой фразе я затормозила и выдернула руку.

– Спокойно, женщина, – стараясь не заводиться, произнесла я и посмотрела на Эдуарда. Мужчина всё понял без слов и встал на мою сторону.

– Я не стану делать аборт, – уверенно заявила. А мама побледнела ещё больше.

– Не говори ерунды, доченька, – ласково пропела женщина, пытаясь взять меня за руку, но я увернулась. – Тебя могли изнасиловать. Мы ведь даже не знаем, кто отец. Ты не понимаешь…