Я подхожу к вестибюлю с его роскошными потолками и хрустальной люстрой, а также гигантской изогнутой каменной лестницей с широкими перилами, вырезанными из того же камня. Со скрипом открывается входная дверь, и Mamie выглядывает наружу. Я слышу голоса. Джейд смеется над чьим-то чемоданом. Что-то тяжелое волочится по гравию. У нас нет дворецкого – факт, который может удивить многих. Из наемных работников: Раф – садовник, который обитает с прошлого года в домике у бассейна, кроме него шеф-повар и горничная, которые живут в городе и приезжают только на день. Mamie больше не убирает, возможно, уже несколько десятилетий, хотя у меня сохранились четкие воспоминания о том, как она, стоя на коленях, мыла полы. В дворецком нет необходимости: в конце концов, Серафина одна. С тех пор как умер Ренье, в шато больше никто не жил, за исключением Mamie.

Шаги наверху, на лестничной площадке. Я пока не могу никого разглядеть, но нет сомнений, что они принадлежат Серафине. Ее тяжелая, безошибочно узнаваемая поступь плохо сочетается с крошечным ростом и преклонным возрастом. Mamie рассказала мне, что в течение многих лет пыталась убедить Серафину переехать в одну из спален на первом этаже, но та отказывается. Это меня немного раздражает, потому что Mamie ухаживает за Серафиной и ей необходимо находиться в соседней комнате. Несмотря на то, что она на одиннадцать лет моложе Серафины, ей тоже нелегко подниматься и спускаться по крутым лестницам. При реставрации следовало бы добавить лифт, что, кстати, я предлагала.

– Бель! – Дарси бросается ко мне.

– Дарси!

Мы обнимаемся по-американски, крепко-крепко, и она говорит:

– Ты стала стройнее. – Она повторяет это каждый раз наполовину восхищенно, наполовину завистливо.

– Вовсе нет. – На самом деле у меня это получается непреднамеренно. Меня устраивают мои формы, но иногда я поглощена задачей, которая растягивается на день, день превращается в неделю, и после всего я смотрю на себя в зеркало и думаю, что, кажется, забыла поесть. Я понимаю, что такое объяснение не понравится большинству женщин.

Дарси никогда не была крупной, но в последнее время она периодически отпускает самоуничижительные замечания о том, что все еще не сбросила вес после родов. Я подозреваю, именно поэтому она сейчас так любит мешковатые платья. Мне кажется, что, несмотря на чуть усталый вид, она выглядит замечательно, определенно лучше, чем в маленьком весе. Я отчетливо помню ее жесткую предсвадебную диету. Я тоненькая, но высокая. Дарси миниатюрная, едва дотягивает до пяти футов, и когда она худела, у меня появилось ощущение, что она пытается исчезнуть. Я внутренне содрогнулась, когда, помогая надевать белое свадебное платье, увидела ее выступающие ребра.

– В любом случае я не могла сильно измениться, – улыбаюсь я. – Вы недавно меня видели!

Прошло всего несколько недель с тех пор, как я провела пару мероприятий на Манхэттене, презентуя свою последнюю кулинарную книгу.

– Я знаю. Этого недостаточно. – Она пристально смотрит на меня, и на мгновение я задаюсь вопросом, знает ли она. Я выдерживаю ее взгляд. Глаза Дарси зеленые и ясные, без вкраплений. Идеальные. В то время как у моих нет одного определенного цвета – мне сказали, что они как хамелеоны, порой кажутся зелеными, порой – карими.

– Понимаю. Но если моя следующая кулинарная книга будет иметь успех, возможно, мы купим в Нью-Йорке второе заведение.

– Не дразни меня. Я умру от счастья, если это случится! – Она снова прижимает меня к себе.

Джейд направляется ко мне, но я еще несколько мгновений держу в объятиях Дарси. Я люблю Викс и Джейд, никаких сомнений. Но мы с Дарси связаны этим местом, нашими бабушками. Мы почти сестры. Единственная семья, кроме бабушки и мужа, которая у меня есть.

Глава шестая
Серафина

Прежде чем спуститься, я оцениваю себя в зеркале на верхней площадке лестницы. Остановка перед зеркалом перестала быть поводом для тщеславия по крайней мере сорок лет назад. Но внешность имеет значение. Это мантра, с которой я живу. Моя мама умерла, когда я была ребенком, так что у меня не было шанса воспользоваться ее мудростью. Выйдя замуж за Ренье, я вновь обрела мать в лице свекрови и называла ее Maman. Поначалу я была рада этому обстоятельству.

В день нашей свадьбы она сказала мне:

– Серафина, все, что у тебя есть в жизни, – это твое доброе имя. Теперь твое имя неразрывно связано с нашим. С нашей репутацией. Ты должна защищать наше имя всеми силами.

Я избегаю смотреть прямо в глаза, разглядывая себя. Полагаю, в них есть что-то слишком цепкое, что-то, заставляющее оценивать совершенные поступки. Я и так уже проанализировала свою душу – нет смысла зацикливаться на низких оценках. В конце концов, именно поэтому девочки здесь. Я изучаю в отражении свои волосы: редкие пряди, собранные шиньоном, окрашены в тот же приятный оттенок теплого блонда. Это цвет, к которому тяготеют пожилые дамы, поскольку он помогает скрыть седину, спросите любую. Все мы, красотки-брюнетки, в итоге становимся блондинками. Не то чтобы я была красавицей, заметьте, но я была эффектной. Я знаю, что все еще такая.

Я осматриваю свою одежду в поисках недостатков. На мне кремовый брючный костюм и шарф от McQueen, украшенный черепами. Мне нравится надевать что-то неожиданное, несолидное. Например, мои красные туфли от Шанель на двухдюймовых каблуках. Сильви велит мне заканчивать с подобной обувью. Очевидно, по ее мнению, я напрашиваюсь на смертный приговор, упрямо продолжая жить наверху в своей главной спальне, спускаясь по этой лестнице на высоких каблуках, да еще и без ее поддержки. Будто восьмидесятитрехлетняя Сильви способна предотвратить или смягчить мое падение. Она даже пыталась отговорить меня от использования при ремонте аутентичного камня из региона Дордонь. Каменный пол опасен для старых костей. Вот что значит состариться. У вас грозят отобрать самые простые, самые фундаментальные вещи, такие как лестницы и каменные полы.

К счастью, у меня все еще есть кошелек, который равнозначен силе.

Я слышу молодые безмятежные голоса: внизу уже встретились девочки. Арабель и Джейд. Эти двое вызывают во мне много сложных чувств, которые я отбрасываю в сторону. Заливается смехом моя Дарси. И моя Виктория. Виктория для меня особенная, хотя она и не моей крови. Дарси ревнует – я замечаю такие вещи. Но у нее нет для этого причин. Дарси – моя плоть и кровь, Виктория – та, кого я выбрала. С ней я могу чувствовать себя птицей, парящей в небе. В то время как с Дарси ощущаю себя белкой, зарывающейся в темную почву. Это не их вина, это исключительно мои тараканы. Кроме того, любой родитель или бабушка с дедушкой скажут вам, что невозможно любить ни одного ребенка больше своего. Все четверо здесь, в замке, вместе. Когда-то, много лет назад они подарили мне немного счастья. Но в этот раз я позвала их всех сюда по другой причине.

Они очень многого не знают. А время на исходе.

Я должна защитить свое имя всеми силами.

Теперь я это понимаю. Maman была права и неправа одновременно. Осознание пришло ко мне позже. Слишком поздно.

Я должна была защищать свое имя любой ценой не для того, чтобы нравиться людям и заставить их уважать меня. Я должна была защищать свое имя любой ценой, чтобы нравиться самой себе. Чтобы уважать саму себя.

Между этими понятиями огромная пропасть, и я слишком долго страшилась перепрыгнуть через нее. Правда в том, что американцы боятся, что их не любят, тогда как мы, французы, боимся, что нас обвинят в чем-то плохом. Боимся совершить ошибку. Боимся осуждения. Действительно, эти страхи глубоко укоренились во мне. Но я совершила много ошибок и заслуживаю лавину обвинений. И теперь мне необходимо пойти до конца и раскрыть правду, какой бы трудной и болезненной она ни была для меня и для тех, на кого она обрушится.

Я борюсь с приступом тошноты, которые в последнее время случаются слишком часто. Сильви обеспокоена, что я так много времени провожу в постели.

– Я старая леди, – напоминаю я ей.

Я не сообщила ей, что у меня рак. Рак крови – смертный приговор, как с сожалением констатировал мой врач. Оказалось, болезнь распространилась по всему организму, и у меня осталось не так много времени. Если бы я рассказала об этом Сильви, мне пришлось бы справляться с ее разбитым сердцем, а мне необходимо сохранить энергию, чтобы привести в исполнение свои планы.

Я колеблюсь, стоя наверху лестницы. Не решаюсь спуститься, но не из боязни оступиться. Сегодня я страшусь того, что ждет меня внизу.

Сейчас я улыбаюсь женщине в зеркале, чтобы придать ей смелости, напомнить о ее предназначении. Дайте время, и вымученная улыбка сможет стать настоящей. Конечно, я тут же перестаю фальшиво улыбаться своему отражению. Теперь моя радость искренняя, потому что я не могу дождаться, когда заключу Дарси и Викторию в свои объятия.

Несколько мгновений удовольствия, прежде чем я попытаюсь все исправить.

* * *

При моем появлении поднимается много шума. Много восклицаний о лестницах и их опасностях. История о друге двоюродной сестры чьей-то двоюродной бабушки – или кем-то в этом роде, который свалился со ступенек крыльца и сильно пострадал.

С Дарси я, конечно, виделась, но недостаточно. Бывают ли встречи достаточно частыми, когда твоя внучка живет на другом конце света? Ей сорок, и выглядит она на сорок. Уставшая. Немного прибавила в весе. Возможно, даже больше, чем немного. Дело не в том, что она некрасива. Она красива, даже очень. У нее губы ее матери – такие идеальные бантики и ее бледная, веснушчатая кожа. Но все остальное в ней – особенно зеленые глаза – от ее отца. Моего Антуана.

– Tu m’as manqué, Grand-mère^[21], – шепчет Дарси мне в шею. – Я скучала по тебе!

– Oui, oui, ma chérie^[22].

Это наше крепкое объятие, возможно, последнее. Мы не та семья, которая привыкла к бурным проявлениям чувств. Обычно мы придерживаемся французского обычая поцелуев без касания щеки губами. Объятия уместны в начале и в конце. Воссоединение и расставание. Однажды я подслушала, как Дарси призналась Джейд, что обнимать меня так же приятно, как обнимать оберточную бумагу. Я не обиделась. Это правдивое утверждение. Я скользкий человек, меня трудно удержать. Вдыхая лимонный запах Дарси, я крепче сжимаю ее в объятиях. Может быть, я была неправа все эти годы. Может быть, мне следовало цепляться, а не ускользать.

Дарси отстраняет меня на расстояние вытянутой руки. Я готовлюсь к ее оценке. Она не должна догадаться, что я больна. На этой неделе многое нужно сделать, не поднимая шума. По ее смягчившемуся взгляду я предполагаю, что прошла проверку.

– Ты видела деньги? – тихо спрашиваю я. – Они у тебя?

Я дала ей десять тысяч евро, пять тысяч из которых намеревалась вложить в поддержку ее стартапа под названием «The Fertility Warrior». Она начала заниматься этим год назад, подстегнутая бесконечными уколами, врачами и операциями, которые ей потребовались, чтобы родить детей. Нужен ли миру «The Fertility Warrior»? Возможно. Не мне об этом судить. Я знаю, что Дарси требуется немного денег, и я рада дать их ей. Дополнительные пять тысяч евро для оплаты перелетов и отелей я отправила после того, как узнала, что Оливер и дети тоже едут во Францию. Мне приятно помогать. Я не сообщила, что скоро, когда меня не станет, большая часть состояния в любом случае достанется ей. С финансами у нее все будет в порядке. Она будет богата. Фактически она будет очень богата. Я должна поговорить с ней о своем завещании. Это один из пунктов в моем списке дел.

Она переводит взгляд с меня на свои ногти цвета ballerina pink^[23], как у меня.

– Да. Спасибо тебе, бабушка! Не знаю, как тебя благодарить…

– Arrêter^[24]! Мне это только в радость, я же сказала.

– Серафина! – Ко мне подходит моя Виктория. – Так приятно тебя видеть!