«Не понимаю твои кнопки» – последнее она совсем безобразно прохрипела, перевернулась на живот и начала лупить по кровати синими костлявыми ножонками. Галин Петровна стала мерять ей давление, но капризная старуха выдергивала руку из манжеты, требовала старый тонометр с фонендоскопом, и перепуганная Жена электрика побежала звать соседку-медсестру.

– Это кто у нас шумит? – явилась непробиваемая медсестра. – Это кто у нас сегодня такой веселый?

Медсестра откапывала алкоголиков по всему району после белой горячки, усмирить старушку для нее было как пощелкать семечки. К тому же посторонние люди действовали на старуху всегда успокаивающе, с медсестрой она бузить не стала.

Галин Петровна показала медсестре глазами, что культпрограмма перевыполнена выше крыши. Давление мерили обеим. И что вы думаете, какое было у старушки? Правильно! Как у космонавта. А у Галин Петровны подскочило сильно.

– Ты охренела! – испугалась медсестра. – Допрыгаешься до инсульта! Тебе на скорую сейчас надо…

Не первый раз, в том-то и дело, что уже не первый раз у Галин Петровны поднималось давление. Весь последний год она пила какие-то таблетки, которые назначил участковый терапевт, а состояние не улучшалось, наоборот, приступы повторялись чаще.

Галин Петровна попила водички, обтерлась мокрым полотенцем и согласилась полежать, скорую вызывать отказалась.

– Что толку вызывать? Они меня с таким давлением положат, и на кого я брошу маму?

На кого она бросит маму!.. Ей намекали, неоднократно намекали на безработную Жену электрика, но как только Галин Петровна жаловалась матери на свою усталость, старушка начинала верещать.

– Жена электрика? Платить ей деньги? Это еще за что?

Как только речь шла о деньгах, старушка начинала истерить. Закидывала ручки, хваталась за сердце. При этом держалась она элегантно, про деньги ни слова, примитивная жадность драпировалась тонкими эмоциями.

– Ты хочешь меня сбагрить! Я тебе в тягость! Мать тебе не нужна! О, Господи, скорее забирай меня! За что мне эта немощь! Пора, пора старухе! Мне давным-давно пора, к сыночку моему…

А вы попробуйте, попробуйте в момент печали спросить ее про пенсию. Спросите Лидь Иванну, куда она девает свою пенсию, и сразу же она воскреснет и ощетинится.

– Что? Моя пенсия?! Ах, как вас всех интересует моя пенсия!

Кто его знает, может быть, старушка была и права. Ведь никакой особенный уход ей не требовался, и медсестра была не нужна, ей нужно было что-то другое, непонятно что, она сама не могла сказать, что именно ей нужно, но было очевидно, что это что-то могла ей дать только родная дочь, вероятно, старой вампирше подходила только родная группа крови.

В тот вечер за Галин Петровной заехал муж, соседка-медсестра и ему говорила про давление, про обследование. Старуха вроде бы немного присмирела после укола, и провожая Галин Петровну, неожиданно расщедрилась на ласки.

– Езжай, езжай, моя родимая, поспи, тебе сон нужен. Дочка бедная моя, моя ты труженица…

Галин Петровна тут же на эту малость повелась, и стоя у двери, как девочка с доверчивой улыбкой, чего-то мямлила еще про какие-то сардельки, и обещала утром наварить борща…

– Не беспокойся, не беспокойся за меня, моя ты беспокойная… Поспи, поспи… – повторяла старуха, – а я уж как-нибудь сама тут буду… маяться. Спать ложусь и не знаю: то ли утром проснусь, то ли…

– Мама! – не выдержала бедная Галин Петровна. – Мы все умрем! Еще неизвестно, кто быстрее! У меня голова сегодня весь день!.. Я как смотрю на твой гроб, так примериваюсь, если что, он и мне сгодится!

Как мертвая она уснула в эту ночь, Галин Петровна. Заезженная баба, для нее было самым сладким счастьем свалиться в чистую постель и полистать на сон грядущий книжку. «Войну и мир» она листала третий год, застряла где-то на втором томе, потому что от усталости засыпала через несколько страниц.

Старуха Лидь Иванна в отличие от своей дочери страдала бессонницей и по ночам скучала. Светильник у нее всегда горел, и телевизор у нее за стенкой было слышно допоздна. В ту ночь она мне позвонила примерно около двенадцати и совершенно свежим голоском спросила прогноз погоды на завтра.

– Не разбудила, Сонюшка? – и засмеялась артистично: – Ха-ха-ха! Прости меня, старуху… Прости, прости… Я думала, вы молодые, рано спать не ляжете… Легли? А мне не спится. У нас, у стариков, чем ближе к смерти, тем короче сон.

Я по наивности своей подумала, что это был финальный штрих, что уж на этом точно представление закончилось, я отрубилась и пропустила ночной концерт, который устроила Панночка.

В три часа ночи старуха Лидь Иванна позвонила дочери и со слезами просила ее срочно приехать, потому что у нее… Что вы думаете? Попробуйте догадаться. Потому что у нее… Это мрак! У нее на пол свалилась подушка! Подушка упала с кровати на пол, и поэтому она просила свою умотанную дочь тотчас же приехать и подушку поднять. Сама же она встать с кровати не может, она же «слегла», как вы помните, и даже «совсем слегла».

Да, да, да… Вот именно! Вставай среди ночи больная, не спавшая, на твое давление всем плевать. Мама свистнула – и давай, гони, поправляй ей подушку – вы все правильно поняли, об этом просила старуха, и сразу же, не дожидаясь от дочери ответа, перешла на визг:

– Я не могу лежать без подушки! Я задыхаюсь! У меня брадикардия! Я не могу спать на спине! Ты это понимаешь? Ты же знаешь, я сплю полусидя! Я задохнусь на спине!

Галин Петровна просила подождать хотя бы пару часиков, говорила, что заедет перед работой, но старая вампирша умело перешла на детский плач, и совершенно как ребенок сказала, что ей страшно. Галин Петровна рассказала об этом соседкам, и все расстроились, что Панночка не позвонила им, никто ей даже ничего не думал предъявлять, и несмотря на глупость ситуации, всем было жалко бедную маленькую высохшую старушечку, которая сидит одна в своей крошечной каморке с высоким старинным окном, в которое смотрит луна… или фонарь. Я не уверена, что именно в ту ночь было полнолунье, потому что полнолунье в последнее время у капризной старушки было каждую неделю.

В силу юности своей я никак не могла понять такие капризы. А почему бы мамочке не подождать немного? Присела на кроватке, сложила ножки домиком, подбородочек в коленки – и сиди скромно, встречай рассвет. В чем проблема? Ей все равно не спится, могла бы ночку не поспать. Если уж выбирать, кому должна достаться бессонная ночь, так, конечно, не тому, кто утром едет на работу. Но нет, Галин Петровна прилетела, мужа не будила, взяла такси и прилетела примерно в половине четвертого. Соседка-медсестра ее ругала, говорила, что бабку страшно избаловали, но Галин Петровна вздыхала:

– Мама звонит, мама плачет, че ж мне делать? Я бегу…

Лидь Иванна встретила дочь со слезами, жалкая беззащитная, как брошенный ребенок хныкала в постельке. Ее мордочка, сжатая в сморщенный кулачок, стала совсем обезьяньей. Галин Петровна взбила матери подушку, поменяла памперс, сварила овсяную кашу…

– Не клади мне в кашу яблоки! – успокоилась мамочка. – Я не люблю твою размазню, я ем крутую кашу!

Галин Петровна сварила еще раз, как просили, крутую, а размазню с яблоками поела сама, засыпая над тарелкой под мамочкино доброе бухтенье.

– Ты курагу поешь, там курага, мне принесла Марь Дмитриевна курагу, я попросила, чтоб она мне принесла, поешь пойди, там на столе Марь Дмитриевна оставила. Марь Дмитриевна, из углового дома… Зачем ты мне дала такое полотенце? Это не мое полотенце, ты мне мое старое давай, я твои полотенца не люблю, они воняют краской, сейчас ничего нет натурального, сейчас одна химия… Пластмассовый мир победил! Макет оказался сильнее! Последний кораблик остыл… Что там дальше? Галя, что там дальше было, в этой песне… Синяя кастрюлька! Ты принесла мою кастрюльку? Я тебя просила, найди мою кастрюльку, куда вы дели мою синюю, мне синяя нужна, а то ведь выкинешь, а мне моя кастрюлька нужна, я в ней завариваю гречку… Это вам все равно, это у вас все бегом, все быстрее, все заняты, до внука дозвониться не могу, пришел бы, извинился, зашел бы ко мне со своими детишками, у меня и конфеты детишкам запрятаны, я ему передать не успела, забыла конфетки ему передать…. и твоя актрисулька ни разу ко мне не пришла, позвонила и все обещаниями кормит… лежу целый день, как мне надоели твои сериалы, включи мне «Семнадцать мгновений весны», мне твой новый «Тихий Дон» не понравился, это что они там за разврат наснимали, ты поставь мне Быстрицкую… Какая статная была Аксинья, а ты мне принесла каких-то институток… а в горле царят комья воспоминаний!.. О-о-о! Моя оборона… Траурный мячик стеклянного глаза… О-о-о! Моя оборона… Солнечный зайчик дешевого мира-а-а-а…

Час с небольшим удалось Галин Петровне вздремнуть, пока не включился будильник. Когда она проснулась, мамочка посвистывала, тонкие руки как сухие ветки вздрагивали во сне, и ее, конечно, было жалко, как всякую мать. И сразу сердце защемило у Галин Петровны, и показалось, что вся жизнь пролетела как курортный сезон. Только вчера Галин Петровна была девочкой, ребенком, бежала к маме, несла ей одуванчик, прижималась к платью, высматривала на ее лице улыбку, и цвет волос у матери каштановый с отливом фиолетовым казался сказочным. Прошло всего мгновенье, и вот она сама стоит у мамы перед старым зеркалом, изношенная баба, с отвисшими щеками и непрокрашенной сединой.

– Идешь уже?

Галин Петровна вздрогнула. Глядя на старуху, что на нее смотрела как чужая, брезгливо и надменно приподнимая бровь, она все равно видела в ней свою молодую мамочку, к которой каждый вечер неслась навстречу вдоль этой улицы, из этого двора…

– Не приходи ко мне сегодня, – отвернулась старушенция.

Это была ее обычная уловка, после которой начинался наезд.

– Зачем ко мне мотаться… Я привыкла к одиночеству.

Галин Петровна погладила сморщенную обезьянью лапку, едва удерживаясь от ответного раздражения, сказала:

– Мам, ты поспи, я как обычно, после работы…

На тумбочке у кровати она оставила чай, булочку с сыром, помидор и конфеты, туда же положила альбом с фотографиями внуков, который постоянно пополняла, чтобы мама не скучала. А мама и не думала скучать, с чего вы взяли, что она скучает? Как только дочь ушла, старуха Лидь Иванна соскочила со смертного одра, она сама оделась, вполне прилично, спрятала халат под черное пальто и отправилась в суд писать заявление, чтобы ее дарственную на квартиру признали недействительной. План был дерзкий, но, к сожалению, до суда старушка не дошла, на улице она упала, а когда ее поднял случайный прохожий, она начала колотиться и орать, как все ей надоело. Мужчина спросил адрес, привез ее во двор. Из машины она выходила сама, обоссанная, злая, но гордая, а дальше по лестнице мне снова пришлось тащить это дряхлое упрямое тельце.

Бестолковая Жена электрика зачем-то позвонила Галин Петровне, рассказала все, и та, побелевшая, тут же примчалась с работы, потащила в ванную свою несчастную мамочку, упрекать за побег, за походы к нотариусам сил не было. Она посадила старушку в пенку, мать любила ванну с детской пенкой, и Галин Петровна оставила ее воде, с открытой дверью, а сама присела, чтобы хоть минут на двадцать голову к подушке прислонить.

– Я успевала все, – кричала из ванной старушка. – И двоих детей тянуть, и концерты готовить… И муж у меня был, и… и все у меня было.

Да, у нее все было, а у Галин Петровны не было. Любовь, мужчины, она вообще не представляла, что это такое, как вошла с самого детства в роль помощницы, рабочей лошадки, так всю жизнь и тянула хомутик.

Бабулька свеженькая, вымытая возлегла в своей постели, на высокой подушке и вспомнила про фотографии, ей наконец-то захотелось посмотреть альбом, но не было очков на месте.

– Где очки? – спросила Лидь Иванна. – Галя, ты слышишь? Я не вижу очков. Я тебе говорила сто раз, клади все на место, где я положила, туда и клади! Я больной человек! Мне трудно искать, куда ты все прячешь! Сто раз говорила, ей как об стенку горох!..