Очки нашли, Галина Петровна, действительно, впопыхах переложила их на подоконник. Она подала очки матери, но наша Панночка гневливая их не взяла, на нос свой птичий не надела, а раздраженно отшвырнула на пол. Да, да, а как вы хотели? Временами артистка позволяла себе театральные жесты: то тарелку, то книжку швырнет, Галин Петровна привыкла, но тут она увидела, что линза треснула, одно стекло разбилось…

– Мама! Мне опять идти, заказывать! Как будто делать больше нечего… Ты пожалей меня! Мои ноги, мои нервы!..

– Не ори на меня! – завизжала старуха. – Я больной человек! Не смей кричать на меня, Галька!

– И я больная вся! – Галин Петровна тоже сорвалась. – Ты что, не видишь, я иду-шатаюсь? Мама! Как же ты не понимаешь!.. С такой нервотрепкой я сдохну быстрее тебя!..

Старушка улыбнулась, ее щечки как будто даже чуть порозовели, она посмотрела на дочь равнодушно и спокойно ответила:

– Ну и сдохни.

Галин Петровна вышла во двор, присела на лавочку и уставилась в одну точку. Она смотрела на старую колонку, в которой воду перекрыли согласно последнему закону о природных ресурсах, но еще не успели выкорчевать со двора этот архаизм. Старая колонка, Галин Петровна вспомнила, что устанавливал ее отец. Завинчивали с мужиками в землю глубоко и потом красили серебрянкой, и руки у отца испачкались в серебряную краску, он отмывал их бензином, и мама ругала его за вонь…

– Ну, ты как? – спросила шепотом Жена электрика.

Галин Петровна перекрестилась:

– Прости меня, Господи… Так бы и придушила ее этой подушкой.

Она рассказала соседке про мать, как старуха сказала ей «ну и сдохни», и разрыдалась.

– Она меня не любит… Она любила брата, а меня совсем не любит.

Жена электрика, всегда готовая помочь, испуганно смотрела на покрасневшую Галин Петровну, она сказала ей, что нужно срочно вызвать мужа, ехать домой, отключить телефон и спать, сколько спится, а она тут сама…

– Что ты думаешь, я с ней не справлюсь? Это она с тобой широка, а на чужих она кричать не будет, с чужими она потише.

Галин Петровна согласилась, но пока к ней ехал муж, с работы через город, она решила покормить родную мамочку. Ты будешь яичницу, мама? Мама будет яичницу. Какую тебе? Глазунью? Хорошо, я пожарю глазунью. Не пережарю я, мама, я не пережарю, чтоб был мягкий желток, хорошо, будет мягкий желток тебе, мама…

Она положила два яйца на тарелку вместе с хлебом и квашеной капустой, понесла это все подавать, и чуть-чуть не дотянула до материной кровати. Посреди комнаты у смертного одра старухи Галин Петровна упала. Она отключилась и не слышала, как кричала ее мать, звала на помощь, как прибежали соседки, приехала скорая, и медсестра просила, чтоб отодвинули гроб, из-за которого не проходили в узком коридорчике носилки.

Умерла или нет? Кому достался гроб? Интересно вам, знаю. Я столько вас промучила этими байками из собеса, за что прошу прощенья, со старыми больными бабками не только в жизни, но и в книжках тяжело. Нет, я не буду ерничать, я не оставлю вас в догадках у пустого гроба, хочу вас сразу успокоить – в гроб легла старуха Лидь Иванна, а дочь ее Галин Петровну откачали, сейчас с ней все хорошо.

Ее привезли в больницу вовремя, отправили в реанимацию, и выяснилось, что у нее никакой не инсульт, не инфаркт, у нее отказывают почки. Три недели она провела в больнице, и в это время наша Панночка умерла. Мы во дворе тогда все удивились, как мало она протянула без дочки, и я шутила, что старая вампирша и месяц не смогла прожить без донорской крови, и мы с соседками смеялись возле гроба, который стал для нас привычной деталью интерьера.

Галин Петровне рассказали, как испугалась мать, когда ее увезли в больницу. Старуха Лидь Иванна сразу притихла и все дни сидела на кровати молча, вцепившись в подушку. Соседки заходили к ней проверить, покормить, но есть старуха не просила, она не реагировала ни на Жену электрика, ни на Соседку-медсестру, не разговаривала с ними, и только иногда звала свою дочь, Галин Петровну, не орала в дверь, как обычно, а тихо, как в бреду, качала подушку и напевала как ребенку: «Галенька, Галюшка, доченька моя»…

Галин Петровна плакала, когда все это слушала, но лицо у нее сияло, как будто она получила пятерку от своей милой мамочки. Да, Галя, хорошая ты девочка, мама тебя любит, мама тебя хвалит, все ты правильно делала, Галя, ты тянула эту дрябленькую угасающую жизнь сколько могла, терпела, умница, давала матери возможность отщипнуть от себя хоть денек, хоть кусочек…

В общем, Галин Петровна поверила своей теперь уже покойной матери, сцена с подушкой ее впечатлила. Они поплакали с Женой электрика, и только я, молодая нахалка, была уверена, что наша Панночка играла до последнего вздоха. Так я считала раньше, а теперь не знаю… Вампиршей была старуха или не вампиршей? Сегодня я вообще ни в чем не уверена так, как раньше, в свои двадцать три, когда мне казалось, что жить мы все будем вечно, и никто никогда не умрет, даже противная старуха Лидь Иванна.

Где-нибудь, как-нибудь, с кем-нибудь…

Я приехала в Питер к подружкам и попала на странное мероприятие. Мои подружки затащили меня на день рожденья к своим подружкам.

Компания была серьезная, мне сразу налили штрафную в хрустальный фужер, я первый раз попробовала водку из фужера для шампанского, а было мне тогда уже под тридцать. «Пей до дна, пей до дна!» – это помню. Огурчик. Сыр. Шашлык. Запели. Но мне все время кажется, что за столом творится что-то непонятное, что праздник какой-то неправильный. Потом пригляделась, и точно – не так сидим! За столом одни бабы, ни одного парня нет.

Когда мы вышли на балкон курить, я попыталась исправить положение, познакомилась с мальчишками, которые гуляли тут же в ресторане такой же аномальной чисто мужской компанией. Симпатичные были мальчики, это я тоже помню, парочка из них мне понравилась, но девушки меня затолкали обратно в кабинет и поругали за неразборчивость. Мы, говорят, не собираемся цеплять кого попало, а ты – шалава, вот тебе еще штрафной.

В итоге, напились все безобразно, писали смс каким-то бывшим, утром бодун, но с кем попало никто не спутался. И мне, легкомысленной гостье, как старые бабки двадцать раз повторяли: «Уж лучше быть одной, чем с кем попало».

А я не спорю, я согласна, с кем попало – не в кайф. Только я не могу понять, почему сразу «с кем попало»? И если речь идет про некое ничтожество, то почему тогда вообще мы говорим о нем? Ведь мы не говорим с такой же гордостью – уж лучше жить без ресторанов, чем есть в кафе на Павелецком… Никто себя не убеждает – уж лучше весить сто кило, чем сто пятнадцать.

Шучу… Конечно, я шучу, что делать остается. Всерьез эту тему, «быть одной», ворошить страшно. Во-первых, не хочется обидеть никого случайно. Обидеть, потому что тема женского одиночества, которую мы теперь корректно называем самодостаточностью, напрямую связана с женскими травмами, которые получены от кого? От кого попало, в основном. А во-вторых, сейчас брякну что-нибудь не то, и разорвут. Они умеют, эти самодостаточные женщины, порвать оппонента. И что теперь мне делать? И сказать хочется, и рот открыть боюсь.

Сейчас попытаюсь выкрутиться. Что думаете, я не смогу протолкнуть свою контрфеминистскую темку и не нарваться? Смогу, есть метод у меня любимый. Я вообще ни слова не скажу, буду молчать до упора, отдаю микрофон тем самым девчонкам, с которыми тогда сидела за столом. Прошло десять лет, но я помню всех, кто наливал мне штрафные.

Марина, сейчас ей сорок шесть. Марина у нас черная вдова, замужем была четыре раза. Первый повесился совсем молодым, с дочкой оставил ее, второй и третий не вышли из запоев, четвертого убили в пьяной драке. С такими мужьями она и сама чуть не спилась, потеряла здоровье, но успела выбраться из этой мутной водички, правда, только в сорок лет. А девочка была красивая, способная, из приличной семьи, сейчас она успешный блогер. Временами заходит на сайты знакомств, но каждый раз убеждается, что кроме гоблинов ей жизнь никого не посылает. Семь лет она живет одна, в тишине, в покое, без скандалов, без храпа пьяных больных самцов, без ругани с их грубыми мамашами. Своих старых подруг, которые тебя считают инвалидом, если ты не замужем, она тоже оставила. Ей хорошо одной, дома у нее теперь уют, цветочки, и советская эстрада вместо шансона, она заботится о своей маме, играет с внуком, и удивляется, почему же она только в сорок, только после смерти последнего мужа, затормозила над обрывом, почему в тридцать лет ей казалось, что жить одной страшно? Свои семейные годы Марина считает выброшенными на ветер, а за дочку рада, с зятем ей повезло.

А вот и я о том же! Это же очевидно всем – неудачный брак вредит здоровью в сотни раз больше, чем спокойное одиночество. Поэтому Алену, следующую мою подругу, сразу бесит, когда ее начинают жалеть – что ж ты все одна да одна…

Алена, роковая брюнетка, сорок четыре, с единственным мужем развелась пятнадцать лет назад. Муж катапультировался, когда она ухаживала за умирающей матерью. С тех пор наслаждается свободой, крутит романы, но в хозяйственные отношения с мужчинами не вступает. Она всегда смеется над этим провинциальным убеждением – «если у тебя нет мужика – ты несчастная», особенно когда глядит на своих замужних подруг.

– Встречаю ее… – рассказывает Алена, – морда серая, выглядит жутко, одета как тетка, не видит ничего кроме работы, поговорить не о чем… Муж бухает, лупит ее, денег не приносит, но зато она замужем! Так еще и жалеет меня, как же я одна да одна… А я приехала только что с ипподрома, на прошлой неделе с парашютом прыгала, Новый год на Бали… Живу как мне хочется, иногда вообще выгоняю всех любовников на фиг и всю зиму спокойно читаю, одна, в тишине, и никто меня не дергает! А эта дура меня еще за что-то жалеет!

Молчу. Обратите внимание – я сейчас ни слова не сказала, представляю следующую героиню.

Оля, ей скоро сорок, развелась в двадцать пять, через год после рождения дочери. Не смогла справиться с молодым пьяным дураком, однако в трезвом состоянии ее бывший муж для сельской местности был неплох, помощь ребенку она получала. Дочка выросла, поддерживает отношения с отцом, с его новой женой и младшей сестрой, Оля с ней иногда ругается на эту тему. Замуж она больше не вышла, считает, что ей просто не повезло, не встретился серьезный мужчина, а за кого попало не имело смысла. Правильно! Жизнь ее устраивает, она закрытый человек, живет в селе, любит огород, работает на кондитерской фабрике. «Может быть, раньше, еще лет в тридцать, я и хотела любви, и еще детей, но сейчас мне это не нужно. У нас на фабрике тяжелый график, два дня в ночь, день на отсыпку, потом выходной и опять на работу. А если срочные заказы, тогда и выспаться не успеваешь». Молодец, женщина! Хотя бы это я могу сказать?

Тамара, тридцать семь, дважды в разводе, от первого ушла сама, второй сбежал после рождения больного ребенка. Чиновница, руководитель среднего звена, общественный деятель, бизнес, деньги – все у нее есть. Хотела бы встретить богатого влиятельного мужчину и родить еще ребенка, но пока не складывается. Случайные связи со статусными бегемотами оргазмов не приносят, а чувственная нищета ее не интересует. Несмотря на гормональные сбои, к своим сексуальным потребностям относится с пренебрежением, сублимирует в спортзале, все силы концентрирует на развитии ребенка. Ведет общественную работу по поддержке детей инвалидов, временами на ее аккаунтах появляются фото в купальниках, мужчины обращают на нее внимание, но связываться с кем попало она не собирается.