Шторы были задернуты. Единственное зеркало в комнате, бывшее частью туалетного столика, оказалось занавешено плотной тканью. Наверняка причиной этого было некое суеверие, смысла которого Энсадум не понимал. Впрочем, у него имелись свои причины не смотреться сейчас в зеркало. Из-за темных волос его лицо, и без того бледное, всегда казалось еще бледнее. А теперь, после нескольких часов, проведенных на холоде, оно наверняка превратилось в маску смерти, способную напугать кого угодно. Промокшая одежда висела мешком – что там под ней, уж не кости ли? Поймав внимательный взгляд слуги, Энсадум откинул со лба влажный локон.

О ногах даже думать не стоило. Понимая, что он уже преодолел половину дома с обувью, которую, казалось, не чистили целый год, Энсадум все же переминался с ноги на ногу. К счастью, слуга оказался не столь щепетильным, чтобы заставить гостя разуться еще у порога.

– Сюда,– сказал он.– Пожалуйста. Проходите.

В комнате горело полдюжины свечей. От них поднимался запах ладана, призванный скрыть тяжелый дух смерти. Возле кровати был поставлен лишний стул. Рядом водрузили наполненный водой таз, с края которого свешивалась пара тряпиц.

Его явно ждали. Это само по себе было хорошим знаком, ведь встречались случаи, когда родственники усопших тайком хоронили или прятали тела родных, надеясь, что кураторы не узнают. Но они узнавали, всегда. И посылали практиков сделать свою работу.

Водрузив ношу на столик, Энсадум раздвинул стальные челюсти саквояжа. Слуга остался у входа. Глядя на него, Энсадум не обнаружил привычного в таких случаях волнения. Обычно люди с куда меньшим спокойствием воспринимали происходящее, а большинство и вовсе предпочитали оказаться в этот момент где-нибудь подальше. Что ж, решил Энсадум, он здесь для того, чтобы сделать свою работу.

Мертвец был прямо перед ним. Лежал на кровати, прямой как стрела – руки вытянуты вдоль тела, угловатый подбородок смотрит вперед. С ходу было сложно определить возраст: мужчина за шестьдесят, сохранивший толику прежней красоты, которая стала особенно заметной после смерти: черты лица заострились, под глазами и у краев губ пролегли глубокие тени. Издали могло показаться, что перед ним не тело человека, который еще недавно жил и дышал, а вырезанная из мрамора статуя. И, надо сказать, скульптор поработал на славу, придав этому лицу величественное и отрешенное выражение.

Одет мужчина был в штаны из мягкой ткани и рубашку свободного кроя. Наверняка его переодели уже после смерти. Энсадум обратил внимание, как небрежно сидит одежда. На пальце поблескивал перстень с драгоценным камнем – единственная яркая деталь в облике. Что-то неестественное было во всем этом. Энсадум всегда полагал, что украшения носят из-за тщеславия, но какое тщеславие может быть у мертвеца?

В этот момент, приподняв голову покойного, он обнаружил бурый след, пересекающий шею под подбородком. Только один способ умереть может оставить подобный след.

Повешение.

На то, что это именно повешение, а не удушение, указывал тот факт, что след от веревки был не замкнут на затылке,– если бы несчастному накинули петлю на шею сзади, отметина располагалась бы вкруговую.

Значит, все же самоубийство.

Энсадум мог припомнить дюжину случаев, когда практики узнавали об убийстве, но было уже слишком поздно. Некоторые убийцы предпочитали избавиться от любого свидетеля, ведь рано или поздно воспоминания стали бы достоянием кураторов, и тогда все узнали бы об их злодеянии.

Поэтому логичным было не допустить такой возможности: тела сжигали, засыпали известью, пытались растворить в химикатах, даже топили в водоемах с хищными рыбами, способными очистить скелет до костей за какие-то мгновения. А иногда из них выкачивали кровь, но чаще шли по наименее сложному пути: убивали самого практика. Ведь тогда некому было забрать кровь жертвы.

Работать пришлось долго. Взяв из саквояжа очередной инструмент, Энсадум тщательно осматривал его, протирал, если это было нужно, а после использования клал на тряпицу рядом. Вскоре ткань, на которой высилась горка хирургической стали, потемнела от влаги.

В последнюю очередь Энсадум извлек из саквояжа насос. Почти такие же используют для прямого переливания крови, разница лишь в том, что этот не имеет второго раструба. Вся кровь, которую удастся собрать, остается в емкости, а не перекачивается снова в вены. По мнению Энсадума, чью работу часто путали с работой врача, эта разница была чем-то большим, чем просто конструкционным расхождением. В конце концов, именно это и отличало его от любого из эскулапов: кровь мертвого останется в банке и послужит иным целям.

Кровь уже начала свертываться. Энсадум качнул насос, и несколько сгустков упало на дно емкости с отчетливым звуком. Он качнул повторно. На этот раз из раструба потекла кровь – темная и густая, словно сироп. Емкость стала наполняться.

– Это все еще он, верно?

Энсадум вздрогнул от неожиданности.

Сначала он не понял вопроса, но, проследив за взглядом слуги, догадался, что тот имел в виду.

– Не больше, чем рука или нога – это мы,– ответил он, подумав, что говорит в точности как его наставники. Его не впервые спрашивали о чем-то подобном, разве что раньше вопросы были более прямолинейными.

А кто такие «мы»? Наши тела, наша внешность, пол, возраст? Наша индивидуальность? Наши личности? Привычки, склонности, талант либо его отсутствие? Опыт? Мечты, планы, невысказанные желания?

Слуга лишь кивнул, будто соглашаясь с этой мыслью. Тени в комнате едва заметно качнулись.

– Но ведь это может быть им, правда?

Энсадум ответил не сразу:

– В той или иной мере. Сложно сказать. Наверняка – только после Превращения.

Слуга вновь кивнул, словно и в самом деле понимал, о чем речь. Даже сам Энсадум не знал всех тонкостей Превращения. Знали их, пожалуй, только кураторы, но они ревностно хранили все свои секреты, а не только те, что касались их ремесла.

Энсадум смотрел, как стекающая в емкость темная струйка постепенно истончается. Перед ним была сама метафора жизни или, может быть, любого существования: все имеет предел, все заканчивается. Таков естественный порядок вещей. Тогда, возможно, то, что делают кураторы, противоречит этому порядку?

Однажды человек, который умер, а затем внезапно ожил на глазах своих ошеломленных товарищей, рассказывал, что в те несколько минут, когда он оставался мертвым, ему виделись яркий свет и движение. Будто бы его тело падало или летело – и он совершенно точно знал это. Энсадум слышал подобные истории несколько раз, и все они были похожи друга на друга: смерть, падение, яркий свет, чудесное пробуждение. Даже вопросы, задаваемые слушателями после,– и те мало отличались друг от друга: люди хотели знать, видел ли умерший бога или богов, а если да, то каких, и как выглядит загробный мир, и каково это – умереть и знать, что ты умер.

Однажды на одном из таких собраний руку поднял некий человек и, получив разрешение говорить, спросил, не чувствует ли оратор, что в буквальном смысле задолжал Смерти. Закончилось тем, что под крики толпы его вышвырнули на улицу. Энсадум вышел следом. С тех пор он избегал тех, кто верит в чудесные воскрешения, жизнь после смерти, астральные путешествия и переселение душ.

Если и существовала некая «душа», размещалась она явно не в мышцах и сухожилиях. Тогда, может быть, в крови? Ведь он собирал для кураторов кровь, которую те превращали в эссенцию, способную хранить воспоминания человека на протяжении многих лет. Было это продолжением жизни вне тела или только притворялось таковым?

Насос издал последний хлюпающий звук и перестал качать. Емкость была заполнена наполовину. В скудном свете кровь казалась черной, но стоило поднести сосуд к свету, и содержимое начинало переливаться, словно внутренности рубина.

– Кто осуществит Превращение?

Энсадум вздрогнул от неожиданности. Оказалось, пока он качал насос, слуга подошел ближе и теперь стоял с противоположной стороны кровати. Практик чувствовал, как внутри зарождается смутное беспокойство, а вместе с ним новая и тревожная, но пока далекая от завершения мысль…

Над его головой громыхнуло. Звук был таким, будто этажом выше уронили тяжелый куль.

Услыхав странный шум, слуга, казалось, забеспокоился. Он бросил быстрый взгляд вверх, затем посмотрел на приоткрытую дверь, словно пытаясь решить, что делать дальше.

Звук повторился. На этот раз Энсадум готов был поклясться, что его источник переместился, будто на верхнем этаже и в самом деле двигали что-то тяжелое и громоздкое.

Сверху послышались звуки возни, несколько голосов о чем-то приглушенно заспорили. Странно, до этого момента практик и не догадывался, что в доме есть кто-то еще.

Быстро пробормотав извинения, слуга бросился в коридор. Энсадум слышал его шаги, думая, что, если подождать некоторое время, они наверняка раздадутся у него над головой.

Выбегая, слуга захватил фонарь. Единственным источником света в комнате остались свечи, половина из которых почти догорела. Что ж, его работа окончена, и он не собирается дожидаться, пока слуга вернется. Разобрав насос и упаковав вещи в саквояж, Энсадум направился в коридор.

Здесь было еще темнее. Идти пришлось на ощупь. Левой рукой он касался стены – единственного ориентира в окружающем мраке. Поэтому, когда внезапно стена кончилась и рука провалилась в пустоту, у Энсадума перехватило дыхание. Оказалось, это была всего лишь приоткрытая дверь, одна из тех, куда он заглядывал. Теперь он жалел, что не догадался захватить с собой хотя бы огарок свечи.

Добравшись до лестницы, он огляделся. На площадку этажом выше падал свет из приоткрытой двери, но его было недостаточно, чтобы осветить лестницу под ногами.

Энсадум начал спускаться.

Уже на середине лестницы он вдруг обнаружил, что движется на ориентир: серые узкие окна, находящиеся по обе стороны двери. Сквозь мутные стекла внутрь попадало немного дневного света. Дверь оказалась не заперта. Покидая дом, Энсадум думал, что вполне способен вернуться к лодке и без посторонней помощи.

Он уже приготовился проделать весь обратный путь к реке в одиночестве, однако распахнув дверь, неожиданно обнаружил стоящий у крыльца экипаж. Его недавний провожатый стоял рядом. Сняв с ноги ботинок, он выковыривал небольшим ножиком застрявшие в подошве камни. Увидев Энсадума, он спрятал нож, натянул ботинок, а затем приглашающе махнул рукой.

Энсадум чувствовал себя беглецом, понимая, что спешит покинуть это место как можно скорее. И все же, опуская ступню на подножку экипажа, он ощутил укол совести: уже не впервые он чувствовал себя вором, похитившим самое ценное – чью-то душу.

Склянки в его саквояже звякнули. Странно, но в этот раз в их звоне ему слышался чей-то стон, словно десятки голосов одновременно выдохнули на единой скорбной ноте.

Глава 4
Водные процедуры

Не проходило ни дня, чтобы из канала не выловили очередного утопленника. Большинство тел были бледными, распухшими, и почти ни у кого из них не осталось зубов – следствие долгого употребления белой смолы. Торговцы кеком с перерезанными от уха до уха глотками, избитые до смерти бродяги, проститутки с выпущенными наружу кишками, так что вокруг их тел, когда они находились в воде, плавали розовые и серые ленты, точно лоскуты материи у танцовщиц, дававших представление на празднике в честь его отца в прошлом году.

В прошлом? Или это было в позапрошлом?

Подумав немного, Спитамен решил, что это не имеет значения. Сидя на мостовой в тени дома, окна которого выходили на канал, он достал из кармана плитку смолы, отломил кусочек и принялся разминать в ладонях. Людей вокруг становилось все больше: голосистые торговки с корзинами товара спешили на рынок; мальчики-посыльные торопились по десяткам поручений; брели вечно усталые рабочие с красными глазами и отупевшими взглядами; их обгоняли служащие, и у каждого в руках была папка или чемоданчик с бумагами – работа, взятая на дом. Возвращался помощник пекаря: он только что развез свежий хлеб, а в пекарне уже дожидалась новая партия; проехала упряжка: угрюмый возница подгонял лошадей, хотя в повозке никого не было; некий человек с растрепанными волосами бросился ей наперерез и едва не угодил под колеса. Фонари погасили, однако в воздухе по-прежнему витал запах газа.