Зачатия – другое дело. В замкнутой обители приходилось тщательно отслеживать родственные связи, но союзам, не угрожавшим принести дитя, Сагул никогда не препятствовала. Тунува уже думала, что лишится рассудка, когда Сагул наконец вызвала обеих к себе.

«Это союз тел, – спросила она, – или сердец?»

Тунува медлила с ответом, опасаясь, не ранить бы Эсбар шипом слова.

«За Тунуву сказать не могу, – опередила ее Эсбар, – но, настоятельница, разве одно исключает другое?»

Сагул не зря была избрана на свой пост. Она с первого взгляда распознала, что между ними не мимолетное влечение, которое остынет со временем. Тут, на перекрестке дорог, сошлись два сердца и решили дальше идти вместе.

«Вы обе мои дочери. Я доверяю вашему рассудку, но знайте обе, – предостерегла она, – вы не вправе допустить, чтобы любовь между вами превзошла вашу любовь к Матери. Нет ничего превыше нашего призвания. Если долг разлучит вас, как я разлучила в эти дни, вам придется вынести разлуку. Терпеть, что бы ни принесло будущее. Оставайтесь вместе, если желаете, но помните, что вы невесты Дерева».

– Неудивительно, что она так разгорячилась, – пробормотала Тунува, когда губы освободились для слов. – Столько гвоздики…

– И не только она, как мне помнится, – легонько шлепнула ее Эсбар, – но и ты, тихоня.

– Я не всегда тихоня, – суховато отозвалась Тунува.

Обе захихикали. Тридцать лет прошло, а стоило кому из них учуять гвоздику, одна ловила взгляд другой.

Еще один поцелуй, и Эсбар села, откинула черные кудри, стекавшие по спине до пояса. Тунува заложила руки за голову.

– Скажи мне, долго ли ты решалась ослушаться Сагул? – спросила она.

– Я отвергаю обвинение! Я, как мунгуна, в точности исполнила ее просьбу. Утешила и успокоила сестер. – Эсбар потянулась за кувшином с вином. – А потом отправилась к Сию и сказала ей, что думаю о ее безрассудном дурачестве.

Тунува с улыбкой покачала головой.

– Да-да, качай головой и улыбайся, Тунува Мелим! Может, Сагул это не по нраву, но Сию растила в себе я. Я день и ночь трудилась, чтобы дать ей жизнь, и вправе сказать напрямик, если она меня позорит. Или тебя. – Эсбар налила земляничного вина в две чаши. – Она носит твое имя.

– Сагул придумала для нее наказание?

– Посидит неделю взаперти. А потом еще месяц ей нельзя будет выходить в лес.

Тунува молча взяла у нее чашу.

– Ты слишком мягка с ней, Тува, – настаивала Эсбар. – Сама знаешь, она поступила дурно.

– Все мы были когда-то молоды и глупы.

– Мы с тобой рассыпали мешочек гвоздики, но никогда не влезали на дерево.

Так оно и было. Тунува и в семнадцать лет скорей дала бы отрубить себе ногу, чем ступила бы на святые ветви.

Эсбар поставила между ними блюдо с плодами, взяла медовый финик. Тунува выбрала отваренную в масле сливу.

– Хидат слазала за веревкой и после весь день провела в молитве, прося Мать о прощении, – сказала Эсбар. – Сомневаюсь, чтобы Сию проявила подобное благочестие.

– Сию не терпит несвободы. Для нее это тяжкое наказание.

Эсбар буркнула что-то, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь.

– Я просила Сагул отправить ее в широкий мир. Пусть бы попробовала, каков он на вкус. Мне кажется, она была бы на месте при принцессе Йенйеди. Сагул, похоже, не согласна. – Тунува покосилась на Эсбар. – Разве я так глупа?

Эсбар взяла ее за руку:

– Нет. Я понимаю тебя, Тува. Но и понимаю, чего боится Сагул. Я бы не поручилась за ее поведение при дворе. – Она вздохнула. – Должно быть, напрасно я выбрала Имсурина. Он сталь, я камень. Сойдясь, мы выбили искру. Куда бы она ни упала, что-нибудь да подожжет.

– Дай срок, искра может разгореться в ясный огонь.

– Но кто решится уронить искру в своем доме?

Тунува надкусила сливу. Эсбар взяла еще один финик.

Этот разговор ни к чему не вел. Сию увязла, как в зыбучем песке: вне мира ей не стать взрослой; пока не повзрослеет, ее нельзя выпустить в мир. Эсбар считает, что любая оплошность Сию бросает тень на нее, и предпочтет перебрать с осторожностью, чем рискнуть. Тунува решила снова поговорить с Сагул.

Воздух был ласков, как летом. Разделив на двоих лепешку с растертыми фигами и козьим сыром, они прислушивались к долетавшим снаружи привычным звукам. Крикнул на лету красногорлый крапивник. Кто-то из мужчин негромко наигрывал на арфе. Эсбар, наевшись, откинулась на валик и принялась раскручивать вино в чаше.

Она и в отдыхе была разительна, точно в бою. Свечи ласкали смугло-золотистую кожу, подчеркивали твердые мышцы бедер. Если забыть о морщинах у рта и вокруг глаз, о седых прядях в волосах, она почти не изменилась с двадцати лет.

В юности Тунува и не мечтала о подобной любви. Она думала всю жизнь посвятить дереву, своему ихневмону, Матери. Эсбар застала ее врасплох. Четвертая струна на ее лютне…

Нет, она не ждала Эсбар ак-Нары. И пятой струны не ждала – той, что появилась позже. При этой мысли взгляд ее скользнул ниже, к шрамам растяжек, исполосовавшим живот, точно рябь на песке. Темные полосы на теплой коричневой коже.

– Когда ты в последний раз о нем вспоминала? – спросила, заглянув ей в лицо, Эсбар.

– Когда Сию прыгнула с дерева. – Тунува сделала глоток: вино потеряло вкус. – Я не вспомнила имени, не представляла лица, но… он был со мной в тот миг. Я бы сама за ней бросилась.

– Знаю. – Эсбар коснулась ее колена. – Знаю, ты ее любишь. Но и ты знаешь, что я должна сказать как мунгуна.

– Она не моя дочь и не твоя. Она принадлежит Матери.

– Как все мы, – согласилась Эсбар.

Видя, что Тунува глядит в потолок, она тяжело вздохнула:

– Если тебе от этого будет легче, пойди утешь ее после того, как посетишь Мать. Имин тебя к ней пропустит. – Эсбар снова поцеловала Тунуву, оставив на ее губах вкус финика. – А потом вернись ко мне, будем снова любить друг друга, пока не уснем.

В обители обходились без чинов. Сестры не слишком строго делились на два разряда – послушницы и посвященные, а званий почти не было, ведь обитель не двор и не армия. Только настоятельница и мунгуна.

И еще третье – хранительница могилы. Тунува получила это звание на сороковой день рождения, и с ним – честь оберегать останки Клеолинды Онйеню, Матери, сразившей Безымянного, лазийской принцессы, основавшей обитель.

«Я мало знаю людей вернее тебя, Тунува. Ты станешь хорошей хранительницей, – сказала Сагул. – Береги ее!»

Тунува не подвела. Каждую ночь, когда обитель затихала, она спускалась в склеп, чтобы исполнить последний обряд дня. Нинуру всегда сопровождала ее, подобно белой тени.

Нинуру была меньше всех в своем выводке, а теперь ростом почти сравнялась с Тунувой и хранила ей нерушимую верность – как всегда бывают верны ихневмоны тем, кто впервые накормил их мясом. Они запечатлевают кормильца на всю жизнь.

Запечатлели они и обитель. Минули столетия с тех пор, как стая ихневмонов пришла в Лазийскую пущу, чтобы служить Матери, и ее девы обучили зверей говорить. Ихневмоны учуяли в Лазии Безымянного, признали его своим врагом и с тех пор стали верными союзниками обители. Внешне они походили на мангустов – как лев походит на кошку.

У дверей Тунува поставила светильник рядом с сундуком и отперла замок первым из трех ключей. В сундуке лежал плащ. Краска не потускнела за века, прошедшие с тех пор, как его носила Клеолинда, – осталась густо-багряной, словно зрелый финик. Бережно развернув накидку, Тунува набросила ее на плечи. Она год от года боялась, что ткань – память о Матери – расползется в пальцах.

Второй ключ открывал дверь в гробницу. Она обошла ее, зажигая от своего огонька сто двадцать светильников – по одному на каждую жизнь, оборванную приходом Безымянного в Юкалу. Когда вся камера засияла, она повернулась к каменному гробу и засветила последний светоч в руках каменного Вашту, высшего божества огня.

Тунува налила себе из кувшина с драгоценным вином, изготовленным из смолы дерева. Испить его дозволялось только троим с высшими званиями. Преклонив колени перед гробом, она ополовинила чашу и молчанием почтила сто двадцать жизней.

Она повторила про себя все имена и завела долгую молитву на селини, согревая горло песнопением. На этом языке говорили в затерянном древнем городе Селинун, откуда вышла пророчица Сутту, положившая начало дому Онйеню.

Одним глотком допив вино, Тунува встала. Пол в последние дни стал жесток для ее коленей – в другой раз надо будет захватить циновку. Она коснулась могилы ладонью.

– Будь спокойна, Мать. Мы твои дочери, – тихо сказала она. – Мы помним. Мы здесь.

За дверью гробницы она вернула плащ в сундук, заперла его и оставила на ночь зажженный масляный светильник. С рассветом вернется, чтобы подлить масла и произнести утренние молитвы.

Третий ключ холодил тело под одеждой. Он был бронзовый, с головкой в виде апельсинового цветка с белыми эмалевыми лепестками. За десять лет Тунува ни разу им не воспользовалась. «От тебя требуется только носить его при себе и сторожить, – сказала ей Сагул. – А что он открывает, тебе знать не надо».

Поднявшись по лестнице, Тунува обратилась к ихневмону:

– Нашла?

Нинуру ткнулась носом в стенную нишу, шумно поскребла лапами и вернулась с тканым мешочком в пасти.

– Спасибо. – Тунува взяла находку и почесала спутницу между ушами. – Скоро поедем гулять?

– Да. – Нинуру смотрела на хозяйку черными блестящими глазами. – Сию наказана. Не надо носить ей подарки.

– Ох, и ты туда же! – Тунува постучала пальцем по розовому носу. – Хватит того, что Эсбар мне выговаривает!

– Эсбар умная.

– Не хочешь ли тогда покатать завтра умную Эсбар? – Тунува почесала ее под подбородком. – Хм?

– Нет, – ответила ихневмон. – Ты часто глупая. Но ты меня кормила.

Она хорошенько вылизала Тунуве лицо и убежала, заметая следы хвостом. Тунува, улыбнувшись, свернула в другую сторону.

Имсурина она нашла на скамье. Он вышивал воротник туники цвета старой кости. Заметив ее, поднял глаза, вздернул брови, поседевшие за последний год.

– Я хочу ее видеть, – сказала Тунува. Он недовольно поджал губы. – Прошу тебя, Имин.

– Не след тебе в этот раз ее утешать. Эсбар скажет то же.

– Сию носит мое имя. – Она встала перед скамьей. – Пусть немного успокоится в эту ночь. Потом я оставлю ее поразмыслить.

– А если узнает настоятельница?

– Я перед ней отвечу.

Имсурин прищемил себе седловинку широкого конопатого носа. Зрение у него с возрастом ослабло, из-за чего появились головные боли.

– Проходи, – сказал он. – Но ради нас обоих не задерживайся.

Проходя, Тунува пожала ему руку. Он покачал головой и снова взялся за иглу.

Сию лежала поверх одеяла, закинув руку за голову. Волосы рассыпались по ее лицу. Тунува присела рядом, заложила темные пряди ей за ухо. Сию с детства так спала. Шевельнувшись, девушка открыла глаза, заморгала на Тунуву.

– О Тува! – Сию, привстав, обняла ее. – Тува, Имин сказал, мне неделю здесь сидеть. А потом еще целый месяц не выходить из долины. Правда?

– Да, – ответила Тунува, чувствуя, как вздрагивают плечи под ее рукой. – Тсс, солнышко. Имин позаботится, чтобы мужчины не дали тебе скучать. Ты и не заметишь, как пролетит месяц.

– Но я не могу здесь сидеть! – отчаянно зашептала Сию. – Пожалуйста, упроси настоятельницу меня простить.

– Она простит, со временем.

Тунува отодвинулась и хмуро взглянула в заплаканное лицо. Кожа у Сию была темнее, волосы сплошь черные, но в остальном – живая Эсбар.

– Сию, ты же понимаешь, что тебя могли наказать и строже. Мужчины занимаются добрыми и важными делами. Что плохого в том, чтобы несколько недель им помогать?

Сию взглянула ей в глаза. За густыми ресницами что-то мелькнуло.

– Ничего. Просто я ненавижу сидеть взаперти. И мне стыдно. – Она подтянула к груди ободранное колено. – Эсбар, наверное, не хотела, чтобы ты со мной виделась. Она сказала, я вас обеих опозорила.